Корреспондент "СБ" провел один день у стен минского следственного изолятора мрачно знаменитой "Володарки"Утро. 8.00.
- Проходи, милая, становись, - тетка в перманентных завитках вздыхает, - терпения много надо...
- Хорошо, лето сейчас, стоять удобно. А к обеду и на скамейках места свободные появятся, - девица морщит конопатый носик, - а то зимой я как-то стояла - ноги отморозила. По-настоящему.
На площадке у глухих белых стен СИЗО на минской улице Володарского гулко всегда. Особенно по утрам. Жизнь сюда приходит рано. С шести утра небольшая площадка перед серыми железными воротами заполняется людьми. В три ступени крыльцо - вход в комнату передач и ожидания свиданий. Все, кто набивается ранним утром на небольшую площадку пред замком-тюрьмой, приходят за одним - дождаться встречи. Или хотя бы передачи.
Вопросов я не задаю. Молча наблюдаю за суматохой. Мою рассеянность многие стоящие в очереди сразу принимают за растерянность. И сразу ставят диагноз: новенькая. Только-только забрали кого-то, значит. Вот уже со спокойной деловитостью тетка, что ближе всех стоит, дает советы. Через час мои карманы полны бумажками с телефончиками адвокатов и просто "нужных добрых людей", а в голове настоящая каша из полезной информации.
Судьба, к счастью, пока миловала. Не доводилось мне стоять в очереди с тюремной передачей. Не доводилось и свидания с заключенным дожидаться. И сейчас притащило меня сюда лишь проклятое профессиональное любопытство. Поначалу чувствую себя, как зевака на поминках. Но вот спустя час-другой я прониклась общим ожиданием, кажется, также томлюсь нетерпением...
Стою в тесном спертом облаке из запахов недельного перегара, пота и дорогих духов. Здесь все едины. Равны. Равнее даже, чем в бане. Сложилось у всех по-разному. Но беда-то у всех одна.
- А передача тебе разрешена сразу, - учит меня седенькая старушенция, - можно уже на второй день приносить. Только продуктов купи получше - балыки там всякие, рыбу копченую. Они твоему оч-чень пригодятся, пока со всеми познакомится.
- И сигарет побольше - если сам не курит, выменяет на что, - поддерживает интеллигентный, немного помятый дядька.
Вовремя не успев "легализироваться", теперь уже чувствую себя настоящим внедренцем, для которого главное - не запутаться в собственной легенде. А сплоченность эта еще одним примечательна: только своему, товарищу по несчастью, есть место в этой душной очереди. Только для него люди участливы. А "сытый" здесь не товарищ. Не станут с ним разговаривать. Здесь ведь - почти как там - жизнь тоже разделилась на своих и чужих. Чужие - это и администрация СИЗО, к которой на поклон ходить надо - "свиданки" выпрашивать, и все, кто из внешнего, беззаботного мира. Кто с улыбкой бежит этим солнечным утром на работу, кто проезжает мимо на дорогих авто.
9.00. Очередь достигла своей критической "точки". Почти как троллейбус в час пик. Только что никто не толкается и к дверям не рвется. Сейчас запустят первых 10 человек на свидания - они еще со вчерашнего дня очереди ждут. По левую руку от крыльца в спасительной тени молодых березок стоят 4 крепкие лавки. Каждая из них от силы на четверых рассчитана. На каждой по 10 - 12 человек лепится.
Свидания - сколько дозволит следователь. Хоть ежедневно. Их количество нигде не оговорено. Но практически чаще одного раза в месяц не выходит. Слишком уж много сил и времени для этого требуется. Начиная от беготни по судам и следствиям и заканчивая многочасовым прением в очереди здесь, перед СИЗО. А еще - долгожданное это свидание, разрешенное и выстраданное, может вдруг не состояться. Потому-то молятся в очереди мамаши: "Хотя бы Ванька не набузил за эти дни, больно повидаться хочется!" Да и тюремный конвой не резиновый. Не может он всех согреть вниманием.
Пока в "накопителе" все гудят о насущном и пытаются вычислить, через сколько человек повезет пройти, успеют ли сегодня свидеться, из подъехавшего такси выскакивает яркая цыганочка и деловито ныряет в глубь толпы, к двери. Иные пытаются возмущаться. Стоящий рядом мужичок скрипит прокуренным голосом, что на "Володарке" цыгане, почитай, все ходы и выходы знают: "Завсегда у них тут кто-нибудь. Словно рыбка в воде..." И действительно - через 5 минут шустрая цыганка уже в зале свиданий.
Несмотря на внешнее спокойствие, чувств своих здесь не стесняются. У первого подъезда, где уже начался прием администрации СИЗО по личным вопросам, на крыльце мнется тетка. Долго не решается войти. Несколько раз крестит дверь. Наконец заглядывает. Пока дожидается своей очереди, бормочет: "Что ж это будет, людцы, за две курицы погубят ведь человека!" С тех пор, как попал ее муж на "Володарку", эту фразу она произносит без конца. В очереди ее так и зовут - "две курицы". Тетка принесла мужу постельное белье - простыни и наволочку. С недавних пор по причине жуткой нехватки постельного - изнашивается оно здесь моментально - близким заключенных разрешили приносить белье из дома.
9.45. Сегодня "личные вопросы" принимает начальник отдела по работе с личным составом Геннадий Наливайко. В этой пустой комнате почти нет предметов - стол, стул, допотопный телефон да маленькая пепельница. Чтобы не привлекать внимания, забиваюсь в угол.
Люди заходят по-разному. Те, кто недавно здесь ходит, - громко, хлопая дверью. Но большинство - робко, заискивающе. Расшаркиваются. И перед забившимся в угол корреспондентом "СБ" тоже. На всякий случай. Как бы чего не вышло, гражданин начальник не осерчал. Наливайко говорит, что это - почти генетическое, еще с советских времен. Поначалу пытался с этим бороться. Потом привык.
В комнату врывается растрепанная женщина. Начинает кричать, гневно вращая огромными карими глазами. Крик сменяет мольба
: - Умоляю, сделайте что-нибудь, - женщина пытается схватить за руки Наливайко, тянет их к себе, тот смущенно отшатывается. - Через месяц ему 18 исполнится, переведут из "малолетки". А мы в прошлом месяце на свидание не попали. И сегодня прямо передо мной сказали "стоп". Помогите, пожалуйста, я просто не знаю, что делать. Мне на работу завтра выходить. У меня младший все время один дома сидит. А я все здесь, в очередях. Очередь опять "сгорит". Помогите, помогите, помогите...
Стоны переходят в тихую истерику. Взяв себя в руки, женщина лопочет дальше
: - У нас все - врачи в пятом поколении. Никогда никто закон не преступал. Угораздило сына в драку влезть. С тех пор все наперекосяк. Помогите!
Наливайко накручивает старенький телефон: "Зайдите позже - что-нибудь придумаем".
На улице женщина все так же растеряно повторяет, что теперь вся ее жизнь вокруг этой тюрьмы заверчена. "Двое суток работаю - потом здесь толкаюсь, и так уже три месяца. За это время я похудела на 20 килограммов. Превратилась в истеричку. Забросила младшего сына. Почти впроголодь живем - все сюда отправляем. Ему ведь здесь хуже, чем нам..."
11.03. В комнате приема передач наконец-то стало чуть свободнее и можно войти. По всему периметру вдоль стен - обшарпанные узкие лавки, над ними - полки для поклажи. После яркого дня здесь сумерки - из маленького окна почти не проникает дневной свет, а пыльные лампы светят тускло.
- Петрова! - разносится по душной гудящей комнате.
Копошащаяся в углу тетка резво хватает баулы, которые казались абсолютно неподъемными, и начинает пихать их в окошко-амбразуру.
- Порядка не знаешь? - грозно несется из окошка.
- Знаю, знаю, извиняюсь! Сейчас я, быстренько, - женщина торопливо выхватывает из сумок кульки и пакеты и суетливо подает их в окошко.
- Слушай, что говорю по списку, то и давай. А я взвешу.
- Да-да, я скоренько, - бормочет, совсем уж не соображая от волнения, тетка.
Передачи арестантам (если, конечно, режим не нарушается) разрешены два раза в месяц. По 15 килограммов. У тех, кто ждет сейчас свою очередь, вся семья давно уже работает только на эти продуктовые посылки. В ней ведь продукты, которые должны быть сытными и нескоропортящимися. "Да и витамину хоть какую хочется передать. Темно же там, воздуха нет", - деловито замечает тетка, вынимая из баула свежие огурцы и помытые перышки лука.
Продуктовые посылки весьма внушительны. От "букета" запахов тошнит: огромные копченые балыки, рыба, построма, сыровяленые колбасы, сало, овощи и фрукты. Все это лежит, томится повсюду. Люди наготове - ожидают своего вызова. У каждого на коленях по пакету с перетянутыми нитками пачками сигарет. Обязательно двух сортов. С фильтром и без. Те, что подороже, хорошо меняются. Главная тюремная валюта. Приносят их даже некурящим. А еще - "Роллтон". Здесь это не марка, это нарицательное. Правда, в упаковках вермишель передавать нельзя. Потому стоящий посередине комнаты мусорный контейнер к концу дня набит упаковками от продуктов быстрого приготовления с верхом.
Возле контейнера надолго засела молодая девушка. Распаковывает карамельки: "Целый килограмм вертеть!" Между делом дает консультации "новенькой": "Ты лучше балык не копчено-вареный бери, а просто копченый - он дороже, но дольше хранится. И еще шоколада побольше. Тушенка ценится. Но только в стеклянных банках. В железе не возьмут. Чая и кофе обязательно". Потом, также деловито, не меняя интонацию, отвечает на следующий вопрос: "Да батька у меня тут. Жену свою новую побил - уйти хотела. Сейчас ждем - оклемается она или нет. Сама - дура, а нам теперь мучайся".
Прием передачи - дело небыстрое. За день не больше ста человек просунут свои посылки в эту амбразуру. Потому как каждую из них принять по описи надо и внимательно каждый предмет пересмотреть. Сигареты россыпью, чтобы не набили вовнутрь чего, то же и с конфетами. У принимающих передачи сотрудников СИЗО глаз наметан - подвох сразу чуют. Да и металлодетектор имеется. Скажем, если приемщику покажется, что батон чуть тяжелее, чем положено, его "прозвонят". И нередко, кстати, то шило, то отвертки, то гвозди находят. С недавних пор запретили передавать соки, "газировки" и компоты. В бутылке от кока-колы коньяк смотрится - один к одному, не отличишь. Да даже апельсины умудрялись спиртом накачивать! А в конфетах под обертками "весточки с воли" прятали.
На "Володарке", говорят, есть ларек, где заключенные могут покупать все, что пожелают. Но только для этого родственникам надо перевести деньги на специальный счет - тогда киоск будет для них открыт. Но это не повод отказываться от передачи. Там ничего лишним не бывает. Поделят. Ведь есть и немало "сидельцев", у кого связи с внешним миром давно оборваны. А есть хочется всем.
12.40. У крылечка курит стайка девчонок. Большинство из них в заявлениях на свидания о родственных отношениях с заключенными пишут "невесты". Невесты, как и "сидельцы", - разные. Иные - дорого, со вкусом одетые, с прекрасными манерами и правильной речью. Таких здесь в последнее время много стало. Эту группу между собой называют "экономические" - жены и подруги тех, кто проходит по экономическим преступлениям, мошенничествам. Сотрудники СИЗО шутят: "Сначала он ей денежки таскал, теперь она ему передачи". Такие паркуют авто прямо у въезда на территорию СИЗО и долго потом ругаются с "водилами" железных дребезжащих будок-автозаков, которые не могут проехать в тюремный двор. Держатся "экономические" особняком, выделяются даже в этой разнородной очереди.
Много совсем юных. Если бы не сигаретка - ни дать ни взять, тургеневские барышни. Шустрая студентка в который раз всем рассказывает, что "из-за Сашки мне зачет один козел не ставит. Но я Санька не предам - пусть выгоняют". Как того требует острота момента, девица сплевывает.
- Ну как? - любопытствует студентка у подошедшей девчонки в полинялой кружевной кофточке.
- Да все в порядке. Разрешили.
- Везет! Мой Сашка выйдет - обязательно поженимся. Он мне на "свиданке" так и сказал. А у вас свадьба скоро?
- Не знаю - как в загсе скажут. Мать говорит, что быстро. Мои ведь тоже здесь поженились, когда батя по первому "чалил".
Девицы начинают щебетать о предпраздничных хлопотах. Отхожу - разговор меня больше не интересует.
12.50. Томящиеся в вечном ожидании родственники весьма благожелательны и даже болтливы. Не любят говорить только об одном - о том, почему они здесь. Плакавшие и голосившие поначалу, они уже свыклись с бедой. Теперь они с ней просто живут. Наполняясь ненавистью к тем, кто создал эти невыносимые условия. Но не к родственникам. Большинство считает, что близкие томятся в неволе несправедливо и даже незаконно. И в разнородной и измученной очереди есть только одна сплоченность - против тех, кто держит в неволе чьего-то мужа, сына, жену или дочь. Здесь они корень всех зол, причина и следствие всех неприятностей. Но вместе с тем в каждом слове, шаге, в каждой справке и в самом этом ожидании есть какое-то раболепие. Страх.
14.45. Комната свиданий. Длинное полутемное помещение похоже на пенал. Для многих эта слепая кишка с прозрачной перегородкой посередине - вожделение. Не один коридор пришлось пройти, чтобы наконец за тусклым оргстеклом увидеть родное лицо. Чтобы услышать знакомый голос в телефонной трубке.
...А Наливайко-то все-таки помог. Среди множества лиц вижу ту женщину, которая умоляла утром о свидании. Она слушает вихрастого мальчишку и лишь сглатывает слезы. Молчит.
Из будки, что ближе всех к посту, слышен разговор.
- Митя, а в Бресте затмение было. А тетя Клава уж совсем плоха. Не встает. Мы с отцом к ней через день бегаем.
Пожилые родители плотно прижимаются друг к другу, мать скороговоркой выдает сыну новости. Не расспрашивает про его житье. И так ведь все видно. Бестолковой своей болтовней она попросту оттягивает эти непростые вопросы. И страшные ответы.
- А вы, может, послушать хотите? - обращается охранник, совсем мальчишка. И достает из тумбы приборчик, похожий на старую рацию с допотопным наушником.
- Да и так вроде слышно, - смущаюсь я.
- Здесь можно каждую кабинку слушать в интересах следствия. По закону... Это не секрет, все знают.
Один день - это 60 свиданий. Больше не получается. Многие из тех, кто стоит на улице, так и не попадут сюда. Снова придут завтра. Ждать.
Администрация СИЗО лишь руками разводит. Не один год уж этой очереди. Даже тогда, когда содержалось тут чуть больше тысячи заключенных, долго свиданий дожидались. Сейчас две с лишним тысячи "сидельцев". А места не прибавилось. Бастионам-то володарским уж почти 200 лет. Да и расширить-расстроить режимное здание в центре города невозможно. Даже если бы средства на это были. Как, впрочем, и переселиться. Вот и ходят все по кругу - добиться свидания, дождаться его, потом - час, как одна минута. И опять все сначала.
15.30. Вот уже и на лавках во дворе появились свободные места. Сижу - курю. Женщина, что рядом со мной, вытряхивает из опустевших баулов крошки. Под ногами скачут воробьи. Женщина умиляется. Долго тарахтит про то, что птахи эти - индикатор городской экологии. Что пропали они в Минске, а потом появились. Особенно их много у "Володарки". Место хлебное. Выговорившись, поднимается и плетется, волоча пустые баулы, к остановке. Но свято место пусто не бывает. Мою лавку оккупирует компания - потрепанная женщина с двумя парнишками. Вскоре ребята уходят звонить. Стрельнув сигаретку, женщина пускается в пространные объяснения. Друг ее в результате чудовищной подставы здесь уже почти год "парится". Дали 6 лет, скоро пойдет по этапу. Она мигом определяет во мне супругу "вновь прибывшего". Щедро улыбаясь беззубой улыбкой, рассказывает: бояться не стоит - даже телевизоры можно передавать маленькие. Разрешено. Вот когда первый муж ее здесь сидел, тогда хуже было.
- Геморрой, конечно, денег на передачи много надо. Хорошо, мне сынок помогает - крутится. Вместе передачи собираем. Я тебе телефончик дам: классная женщина - юрист-международник. Стоит дорого. Но грамотная.
Возвращается ее сын с другом - мальчишкам едва ли больше 18. Но уже "крутятся", как сказала мамаша. Они принесли мамке пирожок, та, не раздумывая, ломает его пополам и протягивает мне. Изюмная начинка сыплется на колени.
- Ешь, ешь - тебе сил много понадобится. Когда моего только забрали, я выла. По-настоящему. А теперь привыкла. Только бузит Васька часто - свидания "пролетают".
- Батя здесь недолго просидел, - поддакивает сынуля, - а уже стал "смотрящим" в "хате". А ты знаешь, в какой "хате" твой сидит? Если с той стороны, я дерево покажу, оттуда кричать можно.
- Сын все здесь знает, он всегда со мной ходит, - вторит мамаша.
- Хотите пивка? - мальчишка протягивает свою бутылку, - мою подругу однажды "менты" даже с дерева снимали - она послание для бати кричала. Я же вам говорю: если мы еще не там, это не наша вина - это их недоработка!
Все присутствующие взрываются дружным хохотом...
19.00. Обшарпанные двери комнаты приема передач и ожидания свиданий запираются. На огромные замки. Все замки здесь, в этом бывшем замке, особенные - огромные, будто декорации из старого фильма. До утра будет тихо. А чуть рассветет, начнут подтягиваться иногородние. Многие из них едва ли не затемно приезжают. Ждать встречи. И все снова пойдет по привычному кругу...
...Анна Андреевна Ахматова провела в тюремных очередях два года жизни. (Речь, конечно, о других очередях - 1937 года...) Об этих годах у нее практически нет стихов. Два года оцепенения. Памятник себе поэтесса просила поставить там, "где стояла я триста часов, где для меня не открыли засов". Многодневное стояние Анна Андреевна называла наказанием. Едва ли не таким же суровым, как и несвобода.
У разъезжающихся со скрипом тюремных ворот все так же томятся люди. Сегодняшние родственники выглядят по-другому. Более прагматичные, земные, во многом даже ушлые. Но неизменно во все времена только одно: они, как и много лет назад, также несут наказание. Но не за стенами - у стен. Их приговор: ходить по кругу, преть в очередях и скрипеть зубами, сдерживая слезы на свиданиях.
В качестве профилактики правонарушений среди малолетних в последние годы стали практиковать экскурсии трудных подростков в колонии и тюрьмы. Наверное, вид набитых камер и затхлый острожный запах производят свое впечатление. А по мне, так "профилактику" эту надо начинать в 8 утра в толпе родственников у володарского крылечка. Пусть посмотрят на измученные глаза, на страх, на то, как хватает мать чужие руки, целовать их готова, как волочет продуктовые тюки, сама почти качаясь от голода...
