В один из первых дней моего пребывания в Дели в дверь гостиничного номера, где я остановился, робко постучали.— Войдите, — крикнул я недовольно, потому что снаружи был вывешен пластмассовый кружок, на котором красным по белому было написано: «Не беспокоить!» Такие таблички имеются в каждом номере любого уважающего себя отеля.
Дверь широко распахнулась, и на пороге появился щеголеватого вида молодой человек, на лице его играла очаровательная белозубая улыбка, которую он явно приготовил еще за дверью. Из–за его спины выглядывал пожилой индус в грязном дхоти. На голове он держал огромный потертый, видавший виды чемодан, перехваченный в двух местах бечевкой.
— Доброе утро, сэр! — улыбка стала еще ярче, голос мягкий, приятный. — Извините, сэр, — молодой человек двинулся к моей кровати, протягивая мне визитную карточку. — Я представитель самого большого в Дели магазина художественных изделий. На нас работают лучшие мастера Индии...
И далее предприимчивый торговец обратился ко мне с пылкой тирадой:
— Только не говорите «нет», сэр. Пусть вы ничего не купите у нас, но вы должны посмотреть. Я уверен, что вы не останетесь равнодушны... Прекрасная ручная работа... Лучшие мастера... В этих замечательных произведениях вы почувствуете душу народа, они помогут вам узнать его историю, благодаря им вы проникнетесь любовью и уважением к мастерству и трудолюбию этих скромных умельцев, жизнь которых в данный момент зависит и от вас... Ведь если никто не покупает того, что они делают... Вы же понимаете, сэр... Вы только взгляните!..
Он отступил в сторону, и я понял, что сопротивление бесполезно: на полу, скрестив ноги, уже сидел возле пустого чемодана старый носильщик и невинно улыбался. Перед ним было разложено все содержимое чемодана: гребешки, браслеты, броши, пуговицы, изображения богов, ожерелья, миниатюрные шахматы из слоновой кости; причудливые фигурки, табакерки, украшения, подставки для карандашей, для специальных настольных календарей из сандалового дерева; изделия из бронзы в духе старинного литья и современные подсвечники, носящие явный налет абстракционизма; отдельной стопкой лежали шали из знаменитого бенаресского шелка, яркие, вручную вышитые золотом и серебром. Мое внимание привлекли изделия из какого–то черного материала: в них чувствовались массивность и холодный блеск, присущие металлу, и одновременно мягкость линий, ажурность, которые можно найти только у изделий из дерева.
Я взял в руки одну из фигурок, сделанную по мотивам известных фресок пещерных храмов Аджанты. Эти пещерные храмы, древнейшие из которых относят к II веку до н.э., были вырублены в расположенной полукругом отвесной скале высотой около 76 метров. Фигурка оказалась довольно тяжелой. На черной блестящей поверхности очень резко выделялось белое тиснение, изображающее одежду, украшения. Увидев, что я заинтересовался, молодой человек подошел ко мне.
— Это бидри, — сказал он. — Родина этого ремесленного искусства — город Бидар. Вы не бывали там, сэр? Я расскажу вам, сэр, как туда проехать...
Спустя год мне довелось побывать в Бидаре, небольшом городке на северо–востоке штата Карнатак. Он ничем не отличается от большинства небольших индийских городов: узкие улицы, низкорослые, редко выше второго этажа домишки из самодельного кирпича. В этих домах люди только спят, и то лишь в сезон дождей да в «зимние» месяцы. Все остальное время обитатели жилищ проводят на улице, занимаясь домашним хозяйством, торгуя или просто бездельничая. Поэтому идти приходится посередине улицы, чтобы кого–нибудь не столкнуть, не наступить на чью–нибудь руку или не перевернуть одиноко стоящую на таганке почти на проезжей части улицы неизвестно кому принадлежащую кастрюлю, из которой вместе с паром поднимается невообразимо резкий запах, вызывающий страстное желание чихнуть.
С носящимися в воздухе запахами соединяется уличный шум, причину которого практически установить невозможно. Это просто физическое состояние окружающего вас воздуха, потому что все, что находится на улице, кричит, шипит, визжит, скрежещет, напевает, мычит, булькает, льется, свистит, щелкает, хлопает, хохочет. Кажется, что если бы кому–нибудь взбрело в голову обратиться к самому себе вслух, он бы себя не услышал.
Вечером, когда быстро падающее к горизонту солнце торопливо собирает лучи с проломов в крепостных стенах, город затихает, улицы его становятся менее многолюдными, а в развалинах памятников былого величия Бидара в розовом свете заката начинают двигаться какие–то тени. Может быть, поэтому Бидар называют городом привидений. Я шел по затихавшей, но совсем непустынной улице. Одни, смакуя, допивали свой вечерний чай, другие, скрестив ноги, сидели у двери своего дома и беседовали, делясь пережитым за день, третьи укладывались спать, разворачивая на тротуаре нехитрые постели: циновки, видавшие виды одеяла или просто дырявые полотенца. Почти все магазины были уже закрыты или закрывались. Владельцы их деловито опускали ребристые, ужасно скрежещущие металлические жалюзи, вешали увесистые, необычных конструкций замки.
Ночью никто не торгует, но это совсем не значит, что ночью никто не работает. В маленьких мастерских мелких ремесленников зажигались газовые лампы, раздавался стук молоточков, похожий на нежный перезвон серебряных колокольчиков.
— Салям, сааб! — услышал я звонкий мальчишеский голос.
Свет от лампы ярко освещал кусок улицы, выхватывал кое–где из темноты обмотанные полотенцем головы, руки или ноги спавших.
Я подошел ближе и остановился у входа в мастерскую. Небольшая комната в двухэтажном здании с высоким фундаментом. Только три стены: четвертая появляется тогда, когда мастерскую закрывают. Рядом в этом же здании магазин. На втором этаже и во внутренних помещениях дома живет хозяин. А в этой клетушке руки мастера по 14 — 16 часов в сутки создают то, что завтра поступит в магазин, чем будут восхищаться покупатели, особенно иностранцы — изделия бидри.
— Салям, сааб! — повторил мальчик еще радостнее, довольный, по–видимому, тем, что появился повод отвлечься, сделать перерыв в работе.
Старик–мастер в мусульманской феске, из–под которой выбивались седые волосы, сидел чуть в глубине мастерской. Посмотрев на меня поверх очков и кивнув в ответ приветствие, он продолжал равнодушно стучать крошечным молоточком. Мальчику было лет 10 — 12. Густые черные волосы его, казалось, с рождения не были знакомы с расческой, огромные черные глаза с чистыми–чистыми голубыми белками, обрамленные густыми щетками ресниц, смотрели немного с хитрецой и любопытством.
Старик еще раз взглянул на меня, затем перевел взгляд на мальчика и что–то ему сказал. Малыш быстро вскочил, схватил стоявшую в дальнем углу мастерской маленькую табуретку и, подув и обтерев рукавом, предложил мне сесть. Я сел и огляделся.
Кроме старика и мальчика, в мастерской был еще один мастер, средних лет, в черном выгоревшем ширвани. Он сидел за стариком, и я не сразу его заметил. Рядом с ним лежали сваленные в кучу различные черные фигурки из бидри. Они не имели обычного металлического блеска и казались обуглившимися деревянными чурками. Мастер неторопливо брал одну фигурку, укладывал ее в специальное углубление в стоявшей перед ним трехногой табуретке и острым, похожим на шило инструментом аккуратно вырезывал, поминутно сдувая черную вьющуюся стружку, нанесенный на фигурку рисунок. Затем он брал фигурку и долго тер ее специальной шкуркой, отчего фигурка начинала блестеть, и осторожно укладывал ее рядом со стариком–мастером, возле которого уже лежало около десятка таких же блестящих фигурок. Старик, одной рукой ловко вставляя в выгравированный пожилым мастером узор тонкую серебряную нить, другой рукой точными короткими ударами молоточка закреплял ее в пазах. Мальчик распутывал и подавал старику нить, укладывал готовые изделия на полку.
Некоторое время я наблюдал за их работой. Но вот старик передал мальчику оконченную фигурку и, отряхнув руки над небольшой жестяной банкой, в которой лежали серебряные нити и фольга, вытер их фартуком.
— Чай пийё, — сказал он громко и бросил мальчику несколько монет.
Схватив деньги, мальчик побежал на другую сторону улицы и вскоре вернулся с небольшим металлическим подносом в руках, на котором стояли четыре стакана, на три четверти наполненные чаем с молоком.
Я попросил старика рассказать о его ремесле. Шумно отхлебнув глоток густого ароматного чая, он начал свой рассказ, старательно подыскивая чужие английские слова. Когда не находил нужного слова, он вопросительно смотрел на своего товарища и тот охотно подсказывал.
— Первые изделия бидри появились около тысячи лет назад. Сейчас это уже не секрет — материалом для изготовления изделий служит сплав цинка и меди. Медь добавляется для того, чтобы изделие легче и лучше полировалось. Сначала отливается форма изготавливаемой вещи. Эту форму заполняют расплавленным металлом. Потом, когда изделие остынет, его извлекают из формы и наносят рисунок, орнамент. По рисунку делается гравировка, куда затем аккуратно набивается серебряная нить или фольга, в зависимости от узора. После изделие шлифуется, полируется и, наконец, натирается бидарской землей. В ней есть примеси селитры.
Старик–мастер начал постукивать своим молоточком, и я, поблагодарив за рассказ, поднялся и спрыгнул на тротуар. Мимо, понуро мотая головами с огромными, загнутыми книзу рогами, два вола протащили громоздкую арбу, в которой под ворохом одежд угадывалось тело спящего возницы.
— Салям, сааб! — крикнул мне вслед мальчик. Я повернулся, помахал ему рукой и направился к гостинице. По ночному Бидару бродили привидения...
Владимир Будай.
Дели — Минск.
