Оперный Вавилон

Пир во время ремонта по случаю премьеры

По большому счету, белорусской опере при ее весьма скромном финансировании, отсутствии крепкой режиссерской школы и тонкой прослойке любителей жанра, на которую чаще всего сетует художественный руководитель Национального академического Большого театра оперы Маргарита Изворска–Елизарьева, не на что опереться. А тут еще и ремонт... Но даже если бы коллектив находился в более выгодных условиях, например на той же площадке Дворца Республики, то, по мнению худрука, попросту не собрал бы зал.

Наследники по прямой

Публику и единомышленников театр себе не воспитал. «С XVIII по XX век белорусская опера вообще не развивалась, — считает Маргарита Николаевна. — Новая волна началась фактически только с 1933 года».

Хотя с этим утверждением можно спорить. Известно же, что XVIII век — это золотая пора расцвета частных театров. В 1784 году в Несвижском театре Радзивиллов была поставлена первая из сохранившихся белорусских опер — «Агатка» Яна Голанда на либретто Матея Радзивилла. Среди известных белорусских опер также «Аполлон–законодатель» Рафаила Вардоцкого, «Фауст» Антония Генриха Радзивилла... Причем Радзивилл стал единственным автором, кому сам Гёте согласился написать либретто. Так что говорить о том, что оперное искусство росло в Беларуси, как мох на пне, — без корней и началось только в мае 1933 года спектаклем «Кармен» с Ларисой Александровской в главной роли, пожалуй, не совсем корректно. К тому же отдельные белорусские исполнители уже в XIX — начале XX века добились мировой известности: Александра Мейчик, выступавшая под псевдонимом Анна Мейчик (в музее Метрополитен–опера ей посвящен отдельный раздел), бас–баритон Вячеслав Селях–Кочанский, тенор Михаил Забейда–Сумицкий...

То, что весь этот пласт мы потеряли, никогда не предъявляли на него своих законных прав и теперь вынуждены собирать оперную родословную по крупицам, другой вопрос.

Пикник на обочине

Безусловно, театру сейчас трудно. Но в ситуации ремонта важно держать форму — и оперный, как истовый фанатик, делает свою премьеру в экстремальном режиме, мобилизовав весь имеющийся человеческий и экономический ресурс.

Закрыть сезон премьерой — дело чести. Спектакль, запланированный на 12 июня, кстати, так и называется — «Сельская честь». Маргарита Изворска–Елизарьева сочла целесообразным продолжить работу со шведским режиссером Александром Нордштремом после его успешной постановки «Джанни Скикки» на белорусской сцене. Так ведь кто из наших режиссеров сегодня способен поставить оперу? Опера — это режиссерский потолок. И Андрей Кончаловский, и Александр Сокуров взялись за нее только в зрелом творческом возрасте. У Нордштрема опыта достаточно...

Рождение спектакля, по словам солистов, идет благодаря зоркому и пластичному режиссеру легко, свободно, ставится быстро. По словам Нины Шарубиной, репетирующей партию Сантуццы (исполнительниц этой партии, кстати, будет пять), все работают с одинаковым энтузиазмом.

Второе дыхание классики

— Прежде чем браться за любую постановку, важно задуматься: имеет ли театр возможность блеснуть в ней своими вокалистами, — считает Маргарита Изворска–Елизарьева. — В любой работе всегда важно думать о повышении профессионального роста и мастерства.

На самом деле у постановки есть «тайна» — «Сельская честь» уже шла в репертуаре театра десять лет назад. И все же затраты на постановку, работу художника, артистов дают право назвать этот проект полноценной премьерой.

— В оперном смысле «Сельская честь» Пьетро Масканьи — это, конечно, хит, — утверждает музыкальный руководитель постановки, дирижер, заслуженный артист Украины Виктор Плоскина. — В этой опере очень много наносного, много штампов. Мы хотим очистить от этого спектакль. «Сельская честь» — это опера о судьбе. О том, сколько мытарств нужно выдержать, чтобы в конце концов что–то сказать...

Новаторство истинное и ложное

Авторы спектакля не хотят идти и по пути ложного новаторства. Альфред Хичкок говорил о своем творчестве: «Кино для меня — это та же жизнь, с которой выведены пятна скуки». Но может ли кто–то из белорусских режиссеров сказать так о своих классических постановках?

Большие споры в прессе вызывают сегодня работы российского режиссера Дмитрия Чернякова. Оперная прима Галина Вишневская, например, пишет о его воплощении «Аиды»: «Девки до исподнего раздеваются–переодеваются, свершая прилюдно свой стриптиз, надевая для приличия фартучки с заколочками. Встречающие бабы кидаются на солдат... У меня было такое ощущение, что я присутствую при осквернении праха». Тем не менее в свое время «Аида», поставленная даже не в столице, а в далеком Новосибирске, получила три «Золотые маски» (как лучший спектакль, лучший режиссер, лучшая женская роль) плюс четвертую «Золотую маску» — приз критики...

У режиссера–постановщика «Сельской чести» Александра Нордштрема с Черняковым разногласий нет:

— Все, что делает Черняков, очень талантливо. Но когда новаторством прикрывается серость — это ужасно. Я не могу принять на сцене ни бомжей, ни проституток. Конечно, театральный язык изменился, но мы стремимся к главному — верно прочесть то, что хотел сказать автор.

Категоричен и Виктор Плоскина, считающий, что немало подмостков захлестнула волна пошлости. Вопрос этот для искусства всегда актуален. Эпатаж, как и махровый традиционализм, объединяет одно — и то и другое всегда служит одной цели — быть ширмой для бездарностей. А настоящее рождается только из парадокса, из синтеза стилей, мировоззрений, школ. Этого будущей премьере не занимать: шведский режиссер, белорусские солисты, украинский дирижер... Настоящий оперный Вавилон.