Я рвался сюда, говоря языком поэта, из сил и из всех сухожилий. Продирался сквозь бюрократические препоны соседней страны. За категоричное требование видеть во мне не праздного любителя острых ощущений, чье любопытство здесь готовы были утолить за немалые, между прочим, деньги, а журналиста, которому нужна самая свежая и достоверная информация из первых рук, был даже назван «доставучим белорусом». Пусть себе, тем более что своего добился, все барьеры на маршруте Минск—Чернобыльская АЭС взял. Но почему же тогда, стоя в десятке метров от четвертого блока, слушая треск дозиметра, отсчитывающего микрозиверты, не чувствовал ровным счетом ничего. Не было страха, мистического ужаса от того, что монстр, выплюнувший в мир потоки смерти, вот он, рядом, дотронуться можно. Понимал, конечно, что дай ему волю, а вернее, хоть на время оставь без надзора, он много бед натворит, но спокойно так понимал, без внутренней дрожи. С этого своего ощущения начинал разговор с Александром НОВИКОВЫМ, заместителем технического директора по безопасности государственного специализированного предприятия «Чернобыльская атомная электростанция».
Александр НОВИКОВ, заместитель технического директора
по безопасности государственного специализированного
предприятия «Чернобыльская атомная электростанция».
— Я пришел на эту площадку 22 июня 1986 года мальчишкой, начинал дозиметристом. Видел все, разрушенный блок. Испытал непередаваемое чувство страха. Почему? Меня ведь всю жизнь учили, что реакторы не взрываются, а здесь… Белый такой энергоблок и черная дыра в нем. Невероятно страшно.
— Но, если вы, Александр Евгеньевич, здесь без малого тридцать лет, значит ли это, что поводов для страха больше нет, опасности как таковой тоже?
— Можно ли сделать полностью безопасный автомобиль? Нет, конечно. Но каждый мечтает из нас иметь самый большой, самый мощный автомобиль. Это я к тому, что любой техногенный объект, да еще такой сложный, как атомная станция, на любом этапе своего жизненного цикла представляет определенную опасность, всегда существует вероятность каких-либо аварий. На этапе строительства это может быть упавшая на голову человеку балка. На этапе эксплуатации существуют другие риски – один блок ЧАЭС, четыре блока Фукусимы. И вы понимаете, что обвинять японцев в нарушении каких-то регламентов немыслимо. И в снятии станции с эксплуатации тоже существуют риски. Чернобыль — это другая площадка, реакторы остановлены. Но при этом риски здесь более объемные, дополнительные трудности и опасности, если называть вещи своими именами, накладывает поставарийное загрязнение территории. Ликвидация последствий аварии не закончилась в ноябре 86-го, когда был построен саркофаг. Она идет все эти годы, будет идти еще десятилетия и столетия — период полураспада отдельных элементов человек не в силах изменить.
— Но должен, просто обязан сделать так, чтобы то, что лежит в саркофаге, не вырвалось наружу. А там, насколько я понимаю, много чего осталось. И хода человеку туда нет.
— В объекте «Укрытие», или саркофаге, сейчас около 180 тонн слабообогащенного урана-235, 70 тысяч тонн радиоактивного покореженного металла, бетона, стеклообразной массы, 35 тонн радиоактивной пыли с общей активностью более двух миллионов кюри. Уровни радиации очень разные. Там, где хранится расплавленное топливо, 3200 рентген в час. Для того чтобы понять – разрешенная доза для профессионала два рентгена в год. Топливо находится в различных и очень сложных композициях — таблетках, фрагментах, расплавах, пыли, водных растворах. Нам приходится с этим обращаться. За эти тридцать лет немало сделано. В том числе система пылезакрепления. Под крышей укрытия смонтирована специальная установка, которая все эти годы распыляет специальный полимеризующийся состав. Кстати, вместе с ним впрыскивался и гадолиний, материал, который очень хорошо поглощает нейтроны и предотвращает возможность возникновения самоподдерживающейся цепной реакции. Так что даже, допустим, при разрушении саркофага только небольшое количество пыли может выйти из него. Небольшое по сравнению с тем, что могло бы быть, не делай мы ничего.
— Так уже было. В 2013 году, когда обвалилось шестьсот метров кровли и саркофаг выдал такое пылевое облако, что срочно были прекращены всякие работы поблизости.
— Странно, что вы это знаете, а я, отвечающий за безопасность станции, впервые слышу. Но знаю, что часть кровли машинного зала, в котором находятся турбины, была разрушена во время аварии и потом на пролом были наложены металлические конструкции. Вот они спустя годы и рухнули. Но поскольку в турбинном зале топлива никогда не было, радиационных последствий — тоже. Персонал французской фирмы был выведен не из-за радиационного фактора, а потому что не знали, пойдет ли процесс обрушения дальше. Американцы своих специалистов не снимали.
— На этот раз повезло. А что, если это начало тотального разрушения саркофага, тем более и срок его эксплуатации как раз в этом году заканчивается?
— Давайте я по вашим эмоциям пройдусь аргументами и фактами. Для начала надо понимать, что саркофаг стоит на конструкциях энергоблока, которые были повреждены. Поэтому мы оснастили укрытие мониторинговой системой сначала простой, потому что уровни радиации были такими, что работать было невозможно, потом более эффективной. И всегда следили за геодезией. И выяснили таким образом, что одна из стен саркофага начала отклоняться. И вот тогда, в конце 90-х — начале 2000-х, существовала вероятность того, что все укрытие рухнет, прогнозы были пессимистическими. Мы вынуждены были, обратившись за помощью к международному сообществу, начать так называемые стабилизационные мероприятия. В 2005 году приступили и потом три года доделывали то, что не успели в 86-м. Сейчас вероятность возникновения серьезной угрозы очень маленькая. При этом срок эксплуатации объекта продлен на 15 лет – до 2023 года. Таким образом, пройден первый этап преобразования «Укрытия» в экологически безопасную систему. Второй — создание нового безопасного конфайнмента (НБК), более известного как «Арка», проходим сейчас. Третий – извлечение из саркофага топливосодержащих материалов и долгоживущих радиоактивных отходов с последующим хранением и захоронением.
— Александр Евгеньевич, внесите, пожалуйста, полную ясность по поводу арки. Бытует мнение, что это циклопическое сооружение, не имеющее аналогов в мире, которым планируется накрыть саркофаг, не только не улучшит, но резко ухудшит обстановку вокруг блока. Во-первых, оно негерметичное, и, значит, говорить, что саркофаг закрыт раз и навсегда, нельзя. Во-вторых, именно его запредельный вес может вызвать разные нежелательные процессы и подвижки на здешних обводненных землях, куда к тому же докатываются землетрясения из Румынии и других стран. Есть еще, и вы это прекрасно знаете, в-третьих, в-четвертых…
— Я не понимаю, почему НБК многие воспринимают сугубо и только как защитное сооружение. Да, защитную функцию оно несет как кожух инструмента. По сути, это оболочка для инструмента, который внутри. Там смонтированы огромные направляющие, на них будут подвешены специально разработанные очень сложные краны, которыми дистанционно, с помощью оператора будет вестись демонтаж конструкций саркофага. Предусматриваются различные варианты, в том числе и с участием людей: за тридцать лет отработаны технологии, позволяющие минимизировать для них риски. Демонтаж, повторюсь, планируем начать в 2023 году. Вот это и есть главное. Комментировать остальные благоглупости, включаться в дискуссию неизвестно с кем у меня нет ни желания, ни времени.
— Тогда второй, очень серьезный поставарийный аспект. Сегодня отработанное ядерное топливо (ОЯТ) находится в мокром хранилище, оно забито под завязку, здесь миллиарды кюри радиоактивности. Хранилище, если конспективно для наших читателей, это бассейны, их пять, в которых под четырехметровым, кажется, слоем воды хранятся топливные стержни. Опасность в том, что нержавеющая сталь, которой в один слой облицованы бассейны, может дать протечки, и радиоактивная вода уйдет в грунт и так далее. Второй момент — стоит стержням показаться из воды, как фон в помещении подскакивает до 1000 рентген в час. Это реальная угроза, поскольку срок эксплуатации мокрого хранилища заканчивается в этом году, а строительство сухого (ХОЯТ-2) затянулось и сопровождается чередой скандалов.
— Да, ситуация одно время была не лучшей, поэтому сделана переоценка безопасности. Усилены строительные конструкции, чтобы они выдерживали максимальное проектное землетрясение. Реконструировали систему подпитки. И если даже течь происходит, то у нас сейчас три, а не одна линии подачи воды. Одна из них очень мощная, резервная. Но, если уж совсем честно, есть и четвертая. Для самых экстренных ситуаций, когда что-то запредельное, когда все вокруг разрушено. Есть еще такое малое кольцо – по нему в случае чего будем просто воду прогонять без химической очистки, которая не позволит топливу нагреться. Это все называется системой сбора протечек и подпитки. Плюс к тому реконструирована строительная часть, заменены кабели, то есть идет постоянная реконструкция. В этом году хотим сделать новую систему радиационного контроля – суперсовременную, каких пока нет, что позволит увеличить объем контроля, обеспечить автоматический отбор проб. Это нужно, потому что хранилище это будет работать еще 10—12 лет, пока топливо не перевезут. За десять лет, до 2027 года, мы планируем его переместить в ХОЯТ-2. Что касается его строительства, то одна из фирм, взявшаяся за работу, допустила проектный просчет, не учла специфику топлива. Сейчас его достраивает другая фирма, и через два года сюда начнет поступать топливо из мокрого хранилища.
— Согласитесь, состояния «зеленой площадки», это когда экосистема приводится в то состояние, в котором она пребывала до появления здесь техногенного объекта, в окрестностях АЭС не достичь. И вот вы все разберете, топливо вывезете, и Славутич становится второй Припятью. С той только разницей, что люди отсюда не принудительно, а сами уедут.
— Вы знаете, от чего погибнет земля? От выброшенных на свалку батареек и аккумуляторов. Так почему бы именно здесь не сделать производство по переработке батареек, которое нигде больше нельзя будет построить. Со всего мира забирать и тут перерабатывать. То же самое с шинами и прочими вредными отходами. Я хочу здесь делать не свалку, чтобы это богатство в землю зарывать, а высокотехнологичное производство. База есть – на станции всего хватает, боксов, помещений.
— Дай-то бог, как говорится. И еще одна тема, Александр Евгеньевич, к вам как специалисту-атомщику. Мы строим свою Белорусскую АЭС…
— И очень правильно делаете. И реактор ВВЭР-1200 — один из лучших в мире с практически безукоризненными средствами защиты. Если мне не верите, то есть такая вещь, как наработка реакторо-лет, за которые должна происходить крупная авария. Попытайтесь найти последние аварии на ВВЭР. Их нет! Но здесь не надо изобретать велосипед. Реактор русский? Примите русские правила. Если надо что-то свое внести, переведите их на белорусский язык.
Второе. Вы должны для себя понять, зачем вам атомная энергетика. Сейчас, на нынешнем этапе, тактически вам, может быть, избыток электроэнергии не нужен. Но, с другой точки зрения, атомная энергетика влечет за собой шлейф технологических последствий. Это наука, повышение интеллекта, вы уже живете в другом мире. С атомной станцией вы сформируете новый технологический уклад. Через двадцать лет у вас будут другие студенты, другая профессура, другие специалисты, другие машиностроительные заводы. У вас молодежь не в менеджеры и юристы пойдет, а в специалисты по ядерной энергетике. В строители. Атомная станция создаст целый слой креативных профессий, и через двадцать лет вы ощутите все последствия этого индустриального шага.
А электроэнергию у вас покупать будут. Политическая накипь схлынет, останутся голая прагматика и трезвый расчет.
— Александр Евгеньевич, спасибо за интереснейший разговор и успехов вам.
От «СГ»
Выражаем искреннюю признательность Чрезвычайному и Полномочному Послу Республики Беларусь в Украине В. В. Величко, председателю Всеукраинской ассоциации «Афганцы Чернобыля» А. Г. Рябеко, сотрудникам ассоциации И. О. Рябеко, А. В. Юрченко и А. А. Бублику за помощь в организации поездки и сборе материала.
mihailkuchko@mail.ru
Фото автора
Минск – Чернобыльская АЭС – Минск
