ролог
— Твоей квалификации и подготовки хватит только на то, чтобы носилки таскать. Не спорю, может, и справишься. Но тогда не узнаешь и сотой части того, чем мы тут занимаемся. Не увидишь профессию изнутри. Ты же ведь этого хотела? А получится, зря сюда пришла...
В первый же день нашего знакомства разговор с Аркадием Пучковым шел на пределе откровенности. Граница этого предела была очевидна и недвусмысленна: чужие здесь не ходят. До сих пор не могу понять, почему Аркадий Федорович позволил мне таки заглянуть «за кулисы». Наверное, чтобы преподать урок: не всякую профессию можно «примерить» на себя, накинув на плечи чужую спецовку. По той же причине сыграть коллегу Пучкова так, чтобы вышло правдиво, не удавалось, пожалуй, ни одному даже самому талантливому актеру. На сцене и жизнь, и смерть — театральные реквизиты. Для Аркадия Пучкова — работа. Причем вопреки общественному предубеждению жизнь — в несоизмеримо большей степени.
«Герои» и прототипы
Если составить рейтинг специалистов по грязным работам, то патологоанатом в пятерку лидеров попадает безоговорочно. «Спасибо» за это надо сказать авторам бульварных романов и режиссерам низкопробного кино. ...Несвежего вида дядька с недельной щетиной крепко сжимает зубами тлеющий фильтр папиросы. Рукава засучены по локоть, обнажая здоровенные волосатые руки. Прорезиненный фартук забрызган кровью. То, что должно быть скальпелем, по размерам и форме больше напоминает мясницкий нож... Вот образ, ставший в представлении обывателей единственно верным, олицетворяющим «специалистов по трупам». Если вы читаете сейчас такой роман или смотрите фильм, выкиньте книгу, диск отправьте в мусорное ведро — там ему самое место. Если автор «нетленки» врет вам в таких мелочах, значит, врет во всем остальном.
— Вот, заходи, осматривайся, — Аркадий Федорович легонько подталкивает меня в дверь небольшого, наполненного светом кабинета. Два офисных стола сильно жмутся друг к другу. Вдоль стен, словно это и есть сами стены, тянутся книжные шкафы. Художественной литературы нет. Исключительно медицинская. Так сказать, жизнеописание человеческого организма в деталях: от сердца и почек до капилляров и клеток. На подоконнике пригретый мартовским солнцем зеленеет на ветке крошечного деревца лимон. Если бы не тома медицинской литературы, отсутствие очередей в коридоре и громоздкий микроскоп в центре стола вместо фонендоскопа, комната вполне могла бы сойти за обычный кабинет участкового терапевта.
— Это и есть основное рабочее место патологоанатомов. Теперь думай, будешь «работать» или нет? Справишься ли?
Вот как–то так, само собой, пришли мы с Аркадием Федоровичем Пучковым, главным патологоанатомом Минска, начальником городского патологоанатомического бюро, к молчаливому согласию — работать я буду «глазами». Своего рода помощником–наблюдателем, чья помощь в том и заключается, чтобы смотреть и не мешать...
Каждый второй
Последний раз заглядывать в микроскоп мне приходилось на школьных уроках биологии. Очень давно. Поэтому то, что я вижу сейчас — россыпь бледно–розовых пятнышек в красноватых оболочках, — всего лишь картинка из калейдоскопа. Для меня. Для кого–то — личная драма.
— «Пятнышки» — это клетки. Оболочка — ворсинки хориона. В общем и целом, это анализ пациентки, у которой была неразвивающаяся беременность, — я отрываюсь от микроскопа и ловлю каждое слово Пучкова. — Она жива и здорова. И мечтает когда–нибудь стать матерью. Наша задача, задача патологоанатома (Аркадий Федорович делает ударение на этом слове), — выявить причину патологии беременности, чтобы врач смогла назначить правильное лечение. И чтобы следующая попытка выносить ребенка закончилась криком новорожденного, а не женскими слезами.
На столе врача десятка два, не меньше, стеклышек. К каждому прилагается «сопроводиловка» из лечебного учреждения. Узкий специалист — фтизиатр, гастроэнтеролог, эндокринолог, терапевт, гинеколог — ставит вопросы. Туберкулез? Рак? Атеросклероз? Зоб? Миома? Если опухоль, то какая? Ответить может только патологоанатом. Диагноз, выставленный по внешним симптомам и жалобам пациента, патологоанатом видит изнутри. Его вердикт вопросительной формы не предполагает. Обсуждению и пересмотру не подлежит. Это — окончательный диагноз.
Через патологоанатомическое бюро проходит 800 тысяч биопсий в год. Условно говоря, каждому второму минчанину диагноз ставят патологоанатомы. Но лечат и спасают жизни уже другие врачи. За это им слава и почет. Потому они герои и кумиры.
Патологоанатом на уважение и признательность может рассчитывать только в своем — сугубо медицинском — кругу. Кардиохирурги, например, знают: мало человеку пересадить сердце. Важно, чтобы оно было здоровое и работало как часы. За этот механизм отвечают патологоанатомы. Так что своим вторым рождением пациент обязан не только хирургу. Но пациенту об этом знать необязательно. Точнее, ему об этом просто никто не говорит...
Работа по частям
Прежде чем кусочки ткани попадут под микроскоп, их нужно в прямом смысле подготовить к исследованию. Этим занимаются не врачи, а лаборанты. В 12 лабораториях патологоанатомического бюро день и начинается, и заканчивается всегда одинаково.
Десятки маленьких бутылочек одна за другой мелькают в руках лаборанток. Движения отработаны до автоматизма. В крошечных флаконах, кажется, ничего и нет, кроме прозрачной жидкости. Только когда она фильтруется через марлю, на ткани остаются едва заметные кусочки плоти. Потом их поместят в специальные формы и зальют парафином. При комнатной температуре он застынет и превратится в твердые кубики. В другой лаборатории их пустят под нож. Точнее, под микротом — так называется прибор, в который вмонтировано острое лезвие, снимающее слои в разы тоньше человеческого волоса. Срезы поместят на стекло, удалят остатки парафина, пропитают этанолом и окрасят. Окраска нужна для того, чтобы под микроскопом стали видны клетки и их элементы. На выходе получается прозрачное стеклышко (то самое, коих было множество на столе врача), расцвеченное малиново–бордовыми мазками.
А вот и святая святых бюро — иммуногистохимическая лаборатория. На первый взгляд ничего особенного: те же микротомы, те же стеклышки, окрашенные разноцветными маркерами. «Изюминка» внутри, глазу не видная. Здесь проводят одни из самых современных исследований: дифференцируют онкологические заболевания, определяют, какой именно характер у опухоли. В этом помогают специальные дорогостоящие красители. В результате патологоанатом не только поставит точный диагноз, но и спрогнозирует поведение опухоли у конкретного человека: темп роста, реакцию на химиотерапию и гормональное лечение... Значит, бить по болезни потом можно будет прицельно. А ведь чем больше таких точных «мишеней», тем меньше список неизлечимых недугов.
...Я управляюсь с флаконами в разы медленнее, чем мои коллеги. Осторожно, боясь испортить парафиновый кубик, кручу ручку микротома. И ловлю себя на мысли, что, глядя на бледные кусочки, как тут говорят, «биопсийного материала», думаю о том гипотетическом человеке, который однажды (может быть, даже вчера) пришел на прием к врачу. И вот разгадка его болезни здесь, у меня перед глазами, влажно поблескивает на стерильной марле... В этих крошечных кусочках плоти — его будущее. И первым его увидит врач, с которым пациент наверняка предпочел бы никогда не встречаться.
— Думать и представлять — грубейшая ошибка. Может даже стоить работы, — приводит меня в чувство Аркадий Пучков. — Давай начистоту. Каждый из наших врачей–патологоанатомов исследует более 4 тысяч биопсий в год. Это тысячи людей. Тысячи судеб. Разных возрастов, полов, социальных положений... Груднички и почтенные старцы, красивые дамы и успешные главы семейств. Анализ на биопсию почти всегда берется по серьезному поводу. То есть можно наверняка предположить, что часть этих людей впереди ждут слезы, страдания и многие–многие месяцы лечения, которое или поможет, или как повезет... Вопрос: что делать? Для сотрудников патанатомического бюро психоэмоциональная составляющая — та самая «грязная», вредная, трудная часть работы. До тех пор, пока не приходит понимание: здесь не режут мертвых и не «приговаривают» живых. Здесь исследуют причины смерти или болезни. Ведь никто не умирает от старости. Старость — часть жизни у края. За край, в пропасть человека всегда бросает болезнь. Наша работа не воскрешает мертвых, но она дает шанс на долгую жизнь живым.
«Мертвые учат живых»
Исследование биопсийного материала, чтобы поставить точный диагноз и таким образом сориентировать лечащего врача в назначениях, — 95 процентов работы патологоанатомов. Доля аутопсий, по–простому, вскрытий — работы, навесившей на патологоанатомов ярлык «специалистов по трупам», — лишь 5 процентов. Но ее тоже трудно переоценить. Ведь патологоанатом фактически становится последней инстанцией: он выносит последний вердикт не только жизни умершего, но и действиям его лечившего. Аутопсия — пожалуй, единственный способ доказать врачебную ошибку.
...В секционном зале бело и тихо. Бело от чистого кафеля на полу и стенах. Тихо от напряженного ожидания. Изредка врач–патологоанатом бросает короткие фразы. Мне непонятные. Но я вижу, как меняется выражение лица еще троих врачей в белых халатах, которые, затаив дыхание, следят за ходом аутопсии. После очередной реплики их лица как будто светлеют. В просторном зале тихим эхом проносится вздох облегчения. Кому–то из этих врачей патологоанатом только что поставил «десятку» за работу...
Страх и трепет — два верных чувства, которые вызывают патологоанатомы у своих коллег узких специальностей. Парадоксальное сочетание по сути несочетаемых характеристик — вечная роль наставника–экзаменатора; беспрецедентная социальная значимость и беспрецедентная социальная непопулярность профессии; работа с мертвыми во имя живых — не то поставило патанатома на верхушку врачебной иерархии. Не то соорудило профессии ее собственный Олимп.
«Патанатомия — это КГБ в медицине», — шутит Пучков. И в этой шутке, как водится, много правды. Диагноз патологоанатома не подлежит пересмотру. Экспертная оценка работы врача узкой специализации непредвзята и к «защите мундира» никакого отношения не имеет. Патологоанатом — такой же великолепный диагност, как рентгенолог, и такой же умелый клиницист, как, скажем, хирург. Именно поэтому он может быть врачом любой специальности. Но не всякому врачу дано быть патологоанатомом.
Вопреки представлениям патологоанатомы — не законченные циники, скорее, наоборот. Они избавлены от каждодневных стенаний и жалоб пациентов. А потому и не становятся менее восприимчивы к чужой боли и страшным диагнозам. Они терпеть не могут «черный» юмор. Они материалисты и как никто понимают бренность жизни, потому что видят ее изнутри. Случается, взгляд этот бывает смертельно опасен. Громко сказано. Зато правдиво. Вирусологи и микробиологи работают со смертельно опасными инфекциями. Но у них есть защитные костюмы и маски. Врачи знают, как лечить эти болезни. Если выставлен точный диагноз. Но чем опаснее болезнь, тем она коварнее. Чем больше симптомов, тем больше вопросов. Ответы ищет патологоанатом. И он найдет. Вопрос в другом: чего ему это будет стоить?
Эпилог
В старину в ходу была профессия золотаря. Само название прельщало несведущих. И в ожиданиях не обманывало: на работе можно было обогатиться в два счета. Парадокс, однако: деньги золотарям в буквальном смысле сами плыли в руки, а очередей из желающих быстро нажить состояние не было.
Золотари чистили выгребные ямы. Нечистоты сливали в бочки и вывозили на лошадях, расплескивая по дороге «добро» и распространяя по округе невообразимое амбре. Денег получали уйму. Но никто им не завидовал. И династий золотарей не наблюдалось. Потому что — не все то золото...
В патанатомии все с точностью до наоборот. Одно только упоминание о специалисте из специфической области медицины холодом продирает кожу обывателя, оставляя на губах могильный налет. Но патологоанатомическое бюро — не морг. Смерть — не конец. Иногда с них жизнь только и начинается.
В зеркале профессии: врач-патологоанатом
РАБОТАЮЩИЕ: в большинстве — мужчины.
ЗАРПЛАТА: всегда ниже объема работы и ее социальной значимости.
Плюсы:
Понимание значимости и незаменимости среди коллег — врачей узких специализаций.
Когда человек болеет, для него нет ничего важнее знания, какая болезнь его точит. Знание дает ему шанс на спасение. Патологоанатом дает и то и другое.
Собственное удовлетворение от работы. Киношный диагност доктор Хаус отдыхает.
Минусы:
Нет. При условии, что человек не ошибся в выборе профессии.
