Вернувшись с полей, обнаружил очередной бунт на домашнем корабле. Дочка Катюшка вновь потребовала провести реорганизацию семейных отношений, суть которой, в двух словах, сводилась к ограничению моих отцовских полномочий. Я, по ее мнению, наделен просто королевскими полномочиями, а во всем мире торжествует демократия. Катюшка в знак протеста напялила дикого фасона оранжевую майку с изображением женщины с косой, достала с полки мемуары Троцкого и вывесила над дверями своей комнаты — бывшей детской — плакат: «Вся власть учредительному собранию!»
Вероятно, ее поддержали бы все, кроме таксы Матильды Ивановны, с которой, большей частью, возиться приходится мне в свободное от агротехнологии время. Но жена моя, пани Людмила, в это время включила телевизор, который и напомнил о новейшей истории маленькой горной страны Непал, где как раз недавно случилась революция. То есть лет ...дцать назад обкурившийся, вероятно, наркотиков принц расстрелял всю королевскую фамилию, кроме дядюшки, потом нечаянно (!) застрелился сам, а теперь вот и дядюшку свергли революционно настроенные маоисты.
Я честно заявил, что являюсь сторонником демократических процедур. Но, с моей точки зрения, пани Людмила выбор свой сделала — меня выбрала в мужья, чему оба мы до сих пор рады. Потом оба мы сделали свой выбор, в результате чего на свет появилась вечная бунтовщица Катюшка, которую бы пороть и пороть, но демократические институты не позволяют, да и возраст у нее уже не тот. Наконец, и таксочку свою мы выбирали все втроем — по инициативе Катюшки. Так что о какой узурпации полномочий может в принципе идти речь?
Но Катюшка настаивала на своем. Она твердила о праве молодого поколения решать собственную судьбу. А мы ограничиваем ее во всем! Мы ей даже в экологическую ее неформальную организацию не рекомендовали вступать, а когда она туда все–таки вступила («Вляпалась!» — ехидно сказал я) — нет, именно вступила, то стали ее критиковать и над ней смеяться. В общем, мир и нашу семью, по ее мнению, спасет революция!
Вконец обидевшись на подросшую, но так и не набравшуюся ума дщерь, я пошел к соседям, выпросил у соседского сынишки–второклассника шикарный автомат (игрушечный, но очень похожий на настоящий) и, вернувшись домой, вручил его Катюшке:
— Вот, — сказал я. — Бери и стреляй в тех, кто кажется тебе лишним. Понятно, что понарошку. Но уйдем мы из твоей жизни после этого по–настоящему. Я не король Непала, как пани Людмила — не королева. Нажмешь курок — уйдем. И живи как знаешь.
И мы втроем — вместе с таксой — встали у югославской «стенки», купленной еще на закате советской эпохи. Стоим и ждем.
А Катюшка стоит и... плачет. Она просто представила себе, как собственными руками разрушает и свою привычную стабильную жизнь, и жизнь близких ей и искренне любящих ее людей. Пусть понарошку, но нажимает — бесповоротно! — курок игрушечного автомата. И не будет ни меня, ворчащего, но заботящегося о ее будущем, ни мамы, следящей за тем, чтобы Катюшка была и сыта, и одета по последней моде... Ни даже Матильды Ивановны...
И Катюшке стало так одиноко и жалко саму себя, что...
В общем, через несколько минут все мы, включая таксу, стояли и плакали. А когда Катюшка, мотнув прической, умчалась, утерев глаза, на улицу, пани Людмила подошла ко мне и сказала:
— Нет, Сигизмунд, все–таки дочка у нас хорошая. Ну бунтует иногда. Но без кровавых последствий для семейной стабильности.
И, задумавшись о том, что демократия, ограниченная любовью и взаимным доверием, и есть лучшая форма устройства семьи и государства, я отправился возделывать свою делянку.
Сигизмунд ПУШИСТЫЙ, агроном человеческих душ.
