Почему так сдержанно проявляется наша радость по поводу Нобелевской премии Светланы Алексиевич? Что мешает принять это событие в истории Беларуси как заслуженно значимое? Я решаюсь высказать свои предположения.
А. Адамович в предисловии к книге Алексиевич “У войны не женское лицо” в 1983 году пишет: “Появилось новое имя в литературе, всерьез и, уверен, надолго... Новый жанр? В чем? Репортаж непосредственно из дня вчерашнего. Сила памяти, температура дневников таковы, что у читателя пропадает дистанция времени: будто с тобой это происходит, у тебя на глазах...”
Я тоже читала книгу и с первых страниц была захвачена одной мыслью: “Ее должны знать мои ученики так же, как повесть “Я из огненной деревни” А. Адамовича. Как произведения В. Быкова, С. Смирнова... Это суровая документальная правда войны — правда высокой температуры”.
Но с первого раза я не смогла дочитать книгу “У войны не женское лицо” до конца. Я отложила ее на время. Почему? Может быть, мое подсознание не выдержало температуры боли, страданий, отчаяния, безысходности? Хотелось закрыть глаза, как когда-то на кинофильме “Иди и смотри!”, в основе которого “Хатынская повесть”
А. Адамовича. Там, в кинозале, жил тот же накал трагедии. Знаю, что когда беженцы возвращались в родные места после освобождения от немецко-фашистских захватчиков, матери закрывали глаза детям, чтобы они не видели трупы. Не для того, чтобы не помнили! А для того, чтобы сохранили в себе желание жизни. Это было в 44-м.
Конечно, потом я дочитала книгу, использовала отрывки на уроках, но все время во мне жил какой-то неосознанный до конца протест. Ведь меня слушали дети восьмидесятых годов — внуки тех женщин, которые пережили войну. И эти дети, красивые, веселые, шаловливые, живут той жизнью, которую им подарили своей страшной судьбой их бабушки. Эти дети растут и живут ожиданием чуда. Они родились и радуются жизни. Конечно, ПАМЯТЬ — это СВЯТО! Но...
В литературоведении иногда ведут подсчет определенных понятий в произведении. Например, сколько раз встречается слово “оранжевый” или “черный”. Если такой подсчет провести в книгах Алексиевич, то соотношение будет во много раз больше в сторону черного. Я понимаю, что выбранные писательницей темы — Великая Отечественная война, война в Афганистане, Чернобыль — это не светлые краски. Но боль, страдания, слезы так сильно сконцентрированы на каждой странице, словно они были и есть единственным содержанием нашей истории.
Мне думается, что с писательницей в этом подходе к своей правде жизни произошло то, что психологи называют “обаянием скорби”. 40 лет она живет в негативных, горьких, страшных воспоминаниях героев своих книг.
И они, эти образы, по-своему “слепили” новый образ самого автора, захваченного “обаянием скорби”. Иначе как понимать ее слова, сказанные в Стокгольме при вручении ей Нобелевской премии, о том, что она протестует против того, что ее называют писательницей катастроф, что она ищет слова любви, но их тут же поглощают слова страданий.
“Я жила в стране, — говорит Алексиевич всему миру, — где нас учили умирать. Учили смерти”. Где же тут правда? Меня, например, учили верить в любовь и справедливость. А может, каждый учится тому, что сам выберет? И жизнь наша не оранжевая или черная, она разноцветная.
В эти дни я ищу в себе гордую радость от сознания, что Светлана Александровна Алексиевич представляла нашу страну на таком высоком уровне. “Я прошла обожженными километрами чужой боли и страданий, — признается писатель. — Я собирала человеческие состояния”.
С этого начиналась долгая и безмерно трудная писательская дорога будущей нобелевской лауреатки.
И тогда, в 1980-е, мы не сразу научились вникать в людскую боль так, как это делала она. Сегодня, когда я сама ступила на трудную писательскую стезю, понимаю, какой душевной силой и мастерством надо обладать, чтобы выслушать, пронести через себя рассказы женщин — ветеранов войны. И самой не разучиться улыбаться. Мне очень хочется дать только один отрывок из книги “У войны не женское лицо”.
Вот она (автор) возвращается после очередной встречи с будущей героиней книги:
“...Прощаюсь с сестрами Корж и ухожу, унося в сумке “еще одну войну”. Нагретый асфальт пахнет мягкими, слегка подсушенными листьями, в песочнице играют вместе дети и бесстрашные городские воробьи...
С чувством облегчения подмечаю каждую черточку знакомого мира под тихим, безопасным небом. Но завтра, знаю, снова буду звонить, вслушиваться в незнакомый голос, договариваться о новой встрече. И, придя в квартиру, опять буду ловить себя на мысли, что мой магнитофон, как орудие пытки, наматывает бесконечные метры нестерпимо больной военной памяти. А нажать на “стоп”, извиниться, отказаться мне уже нельзя. Слишком много доверено теперь и моей памяти”.
То, что Светлана Алексиевич записала рассказы около пятисот женщин — ветеранов войны, а также свидетелей Чернобыля, горькие откровения героев Афганистана — это ее подвиг во имя ПАМЯТИ. Но...
Порой ее гражданская позиция не просто настораживает. Как понимать ее личные воспоминания о том, как она, вернувшись из Афганистана, говорит отцу: “Папа, мы убийцы!”?
И отец, по ее словам, заплакал.
Чем-то мне этот эпизод напоминает роман одного американского писателя, в котором мама — американка, папа — американец, сын на танке воюет во Вьетнаме — и все плачут.
Книги нашей белорусской писательницы изданы тысячными тиражами. Более двадцати наград, среди которых медаль Е. Полоцкой, премия “Триумф” (Россия), высокие награды ряда европейских стран. А теперь всемирное признание. И белорусский язык прозвучал с высокой европейской трибуны. А мы слышим в речи писательницы в Стокгольме: “Сегодня пришло время силы... И трудно в наше время говорить о любви”.
Лауреат самой престижной премии мира закончила свое выступление словами: “Спасибо, что поняли нашу боль”.
Было бы еще лучше, если бы мир увидел и наше терпение, и наше достоинство, и наш смех, а не только слезы. Чтобы мир увидел наше умение работать и не жить с протянутой рукой. Вот тогда бы не была такой сдержанной наша радость по поводу триумфа белорусской писательницы Светланы Алексиевич.
Ирина Фоменкова, писатель
На разных полюсах
Феномен Светланы Алексиевич еще долго будет обсуждаться. И причина этого — резкая поляризация отношения к творчеству писательницы как со стороны литераторов, так и простых читателей: от восторга до полного неприятия. Трудно найти другого писателя, который вызывал бы подобный эффект. Генезис этой поляризации еще должен стать предметом исследований. Попробуем внести свой скромный вклад в изучение этого явления.
Не секрет, культура публичного сострадания на Западе выше, чем в постсоветских странах. Свидетельством тому — многие эксперименты, проводимые с целью определить разницу реакции людей на драматические ситуации, происходящие с человеком на публичном пространстве, в различных городах и странах. И результаты оказались глубоко огорчительными для жителей постсоветского пространства.
В первую очередь это касается отношения к людям с ограниченными возможностями. Парадокс: казалось бы, Запад с его прагматичным подходом (использовать любые способы для материального благополучия) делает все, чтобы как можно больше позволить людям с ограниченными возможностями быть в поле зрения здоровых людей. Строят пандусы, различные приспособления, специально оборудованные места, чтобы облегчить жизнь людям, страдающим от различных физических недугов. А советская система при всей ее гуманности делала все возможное, чтобы таких людей в публичном пространстве было как можно меньше.
Вот здесь и кроется причина происхождения этой поляризации. Ответ лежит на поверхности. Ведь именно такая наука, как психология, которая в СССР была на положении изгоя, сыграла на Западе главную роль в том, чтобы культуру сострадания сделать государственным общественным рычагом. Причем в том числе из чисто практической пользы — не дать человеку зацикливаться на собственных проблемах. Ведь все знают простую истину: чтобы облегчить страдания больного человека, его надо поместить рядом с еще более больным. И этот принцип стал на Западе основополагающим, что позволило, в первую очередь, улучшить жизнь людям с ограниченными возможностями. А кроме того, — открыто выйти в публичное пространство, с одной стороны, конечно, вызывая к себе сострадание, но, с другой стороны, с детства приучая поколение за поколением к стремлению помочь тем, кому хуже, чем тебе.
Для этого западные государства вкладывают громадные средства в инфраструктуру своих крупных городов. Это для них давно стало непреложным законом.
И вот более 30 лет назад в Беларуси появилась молодая писательница, которая интуитивно почувствовала необходимость показывать широким массам народные страдания и горе как они есть, используя только свои скромные возможности. И делала она это не только из-за сочувствия, но в первую очередь — для воспитания молодого поколения. И одна, несмотря на все препоны, несет эту миссию через всю жизнь. Разве можно было это не оценить?
Прорыв произошел — взята Нобелевская премия. Что касается политических взглядов, то это просто слова. Человека же, как правило, судят по делам, а дела Светланы — ее книги.
Те, кто отрицательно относится к творчеству Светланы Алексиевич, к сожалению, так и остались в плену своих, с детства заученных представлений о том, как можно сделать мир добрее.
Михаил Васкович
