В последние годы Николай Носков ведет жизнь отшельника. Рядом с ним в подмосковном коттедже только любимая собака. Музыкант искренне рассказал нам о поисках самого себя и о самых важных открытиях в своей жизни.
Сколько же я времени потратил зря!
– Желание уехать из Москвы было осознанным и вынужденным. Я совершенно не могу там работать. Заходил в кабинет, открывал крышку электропиано, подносил руки к клавишам – и... зависал. Все. Ничего. Полная пустота. Я словно потерял почву под ногами, было даже дышать трудно. И я снял маленький 
домик в сосновом лесу, уехал из города и завел собаку. Тогда в моей жизни стали происходить перемены: я наконец-то стал понимать, кем являюсь на самом деле. Но, чтобы добраться до истины, пришлось избавляться от страшного хлама, которым обычно забита наша жизнь.
Часто желания, с которыми обращаются люди к Богу, утилитарны. Часто мне и самому под силу свои желания исполнить. Например, прошу о здоровье. Но разве о нем надо просить? Брось пить, курить, меньше думай о плохом – и будет у тебя здоровье. Каждый человек должен развиваться. И начинать надо с малого. Хотя бы с внимательного прочтения Библии, если считаешь себя христианином. Одна из важнейших заповедей – не убий. Для современного человека она – как пустой звук. При этом он убивает каждый день, когда ест мясо. Осознав это, я отказался от мясоедения. Это был первый важный этап. Затем из моей жизни ушли крепкие напитки. Как следствие – разум стал более чистым.
И вот сейчас наступил такой этап, когда мне необходимо уединение. Только так идет активная внутренняя работа над собой. Меня уже не волнуют мнение людей со стороны на мой счет, внешние события – кто как выступил, что сочинил, на кого вдруг свалились успех и признание. А раньше волновало, и очень. Произошла переоценка ценностей. Жаль, что для этого понадобилось прожить большую часть жизни. Иногда думаю: «Боже, сколько же я времени потратил зря!» Как и все, стремился к успеху, богатству, к тому, чтобы меня все любили. Не было в юности мудрости, к сожалению, не было ни мудреца, который бы подсказал, как много и как мало все это на самом деле стоит.
Судьба бережет меня
– Я помню себя с четырех лет. Мы жили в городе Гжатске, который после полета Гагарина в космос переименовали в его честь. Кстати, первый космонавт жил с нами по соседству. Наши мамы были прекрасно знакомы, так как работали доярками на одной ферме. Так вот, с ранних лет я любил забраться на чердак, плотно закрыть за собой дверь и до одури петь на каком-то тарабарском языке. Импровизировал так часами. И ничего на свете мне было не нужно. Когда стал постарше, мы переехали в Череповец. И я продолжил там певческие опыты: отправлялся в речной порт, подходил к работающим кранам, которые страшно гудели и грохотали, и орал песни от души. Кругом было полно людей, но они меня не слышали. Это было идеальное место для того, чтобы испытать свои голосовые
связки. Пожалуй, уже тогда я точно знал, что мне нравится делать больше всего на свете. И я старался изо всех сил. А жизнь тем временем готовила мне испытания на прочность.
Когда мне было девять лет, я увидел шаровую молнию, и это меня потрясло. Мы с моим другом детства шли босиком по проселочной дороге. Июль, жара, ласточки, пыль на дороге похожа на пух – стоило сделать шаг, он поднимался над землей, а потом медленно-медленно падал вниз. Вдруг без каких бы то ни было видимых причин мы одновременно кожей почувствовали опасность. Ничего друг другу не говоря, остановились как вкопанные и даже дышать перестали. А через мгновение увидели, как по линии столбов ЛЭП чуть выше проводов парил гигантский – чуть менее метра – огненный шар. Провода искрили. Мы замерли, боясь шелохнуться, пока он не уплыл. Потом я догадался: если бы мы только шевельнулись, в полном безветрии образовалось бы некое движение воздуха – и молния могла изменить направление и убить нас. Что я чувствовал? Судьба бережет меня. Была какая-то мистическая уверенность, что это не мой смертный час.
В Гнесинке я провалился с честью
– Самым первым серьезным испытанием для меня стал приезд в 1978 году из провинции в Москву – туда, где должно было пройти мое становление как музыканта. В те времена одно слово «москвич» было каким-то магическим. А какими недосягаемыми мне казались столичные музыканты! Я-то был всего лишь парнем из Череповца – города, в котором многого не хватало, и главным образом – книг. В Москве выбор был огромный, и первым делом я наверстывал упущенное. Читал, читал, читал. Хотел соответствовать атмосфере, в которой оказался. И общался, как дурак, как голимый интеллектуал. Когда меня спрашивали, что я думаю по тому или иному поводу, отвечал: «Ну, знаете ли... на эту тему еще Николай Бердяев сказал то-то и то-то...» или «Пруст об этом писал это и это...» Ужас!
В столицу я приехал, чтобы поступить в
Гнесинку. Но меня туда не взяли. Педагог на прослушивании честно сказала: «Мне нечему тебя учить». А я ведь готовился. Поначалу собирался поступать не в Гнесинку, а в питерскую консерваторию, серьезно занимался с педагогом по вокалу. Но понял, что путь классического певца никак не совпадал с моей увлеченностью рок-н-роллом. Поэтому я выбрал Москву. Такой «провал» в Гнесинке, с одной стороны, честь, а с другой – я остался без московской прописки. Пришлось пробиваться самому. Помню тот охвативший меня ужас, когда я услышал: «Парень, у тебя есть шанс. Если ты сейчас хорошо споешь – для тебя сделают исключение и возьмут в «Росконцерт». Я вышел на сцену, покрывшись пятнами. Шею у меня заклинило – так я и ходил вперед и назад, глядя в зал вполоборота. Это было настоящее испытание сценой! И я его, к счастью, прошел. Пел в нескольких вокально-инструментальных ансамблях. А когда мне исполнилось 23 года, я, мальчик без музыкального и вообще без какого-либо высшего образования, встретился с Давидом Тухмановым. И Давид Федорович решил со мной работать. Группа «Москва» – его детище – в 1980 году гремела по всей стране.
Мечтаю: вот бы отец увидел меня сегодня
– Был жаркий июльский день. Я, 24-летний, набирая воздух в легкие, нырял. Снова и снова, снова и снова... Не ради удовольствия, не на спор – я искал своего утонувшего отца. Это самые черные воспоминания в жизни. Я с водолазами очень долго искал папу – и безрезультатно! Впоследствии оказалось, что течение отнесло его далеко от места гибели. Нашли папу через несколько дней какие-то случайные люди, когда его тело само всплыло. Тело отца достали из воды и бросили в кузов грузовика. Знакомые мне сообщили: «Коля, там какой-то труп нашли, пойди посмотри. Лежит в машине у отделения милиции». Я бросился туда. Грузовик обыденно стоял посреди двора на самом пекле. А в кузове...
Зрелище было ужасным. Летняя жара сделала свое дело: отца было почти не узнать. В отделении за столом, вальяжно развалившись, сидел мент и покуривал сигаретку. В шоке от увиденного во дворе и пережитого за последние дни, я набросился на него, готов был задушить. Орал: «Вы что, машину в тень не можете поставить?! Там человек лежит!» Он посмотрел на меня равнодушно, потом вяло проговорил: «Ну че ты паришься. Это же труп! Ему все равно...» А это был мой отец, которого я невероятно любил.
Папа утонул, спасая человека. Он рыбачил, а рядом веселилась молодежь. Кто-то из них напился, начал тонуть, а отец, человек благородный и самоотверженный, конечно же, бросился спасать. Река была бурная, течение внизу – сильное и очень холодное, а у папы – хронический радикулит. Вот его и скрутило... А тот человек, которого он пытался спасти, жив.
Отец прожил всего 53 года. Сегодня я старше его на целый год. У меня многое от отца. Правда, он был гораздо сильнее меня. У него были стержень и непоколебимые принципы. Он был великолепным семьянином. Все его поступки были правильными, основательными, подчиненными потребностям 
семьи, в которой росли мы, пятеро детей. Жили они с мамой сложно: трудились с утра до вечера. Отец работал на мясокомбинате – вставал в шесть утра, приходил домой в девять вечера. И так каждый день. Ни разу на море не съездил, в санатории не отдохнул, не попутешествовал. От души жаль, что он не дожил до тех дней, когда я уже мог ему материально помочь, показать мир. Мне его не хватает. Мечтаю: вот бы он увидел меня сегодня или хотя бы лет 10-15 назад. Вот бы посидеть с ним на кухне. Выкурили бы по сигаретке, поболтали...
Порю жесткостню, не могу завязать
– Человек, особенно мужчина, должен совершать поступки. Именно по ним общество судит, каков он на вес. Я из того поколения, которое не воевало. Все мои битвы были внутренними. Я рыцарь, борющийся с самим собой. И горжусь тем, что многие серьезные сражения мной выиграны. В моей жизни было много испытаний и искушений. Кое-что до сих пор себя не изжило. Жизнь продолжается. Я все еще оглядываюсь на стук каблучков. Я же живой. Я же мужчина.
В конце 1980-х в моей жизни появилась группа «Парк Горького», ее менеджером был Стас Намин. Очень скоро мы поехали работать в Америку. Но этот период своей жизни испытанием я как раз не считаю. Америка – это западная цивилизация, она мне близка. Музыку, которую я писал и исполнял там, была во мне всю сознательную жизнь, еще с Череповца. И для меня не было проблемой выйти и спеть в дуэте с Джоном Бон Джови или Клаусом Майне из Scorpions. Америка показалась мне подобной увеселительной прогулке, а вот то, что случилось после Штатов, оказалось гораздо страшнее и важнее. Тогда на одной чаше весов было мое возвращение к новорожденной дочери, появления которой мы с женой ждали 10 лет, а на другой – моя международная карьера, которой собирался заняться менеджер легендарной группы Kiss. Я выбрал первое. И из сытой Америки рухнул в Россию начала 1990-х, где толком было нечего есть, где на улицу опасались выйти, потому что за сто баксов могли пристрелить.
Вряд ли кто-либо из музыкантов на моем месте поступил бы так же, но и сейчас я считаю тот выбор правильным. Это падение меня укрепило – и как человека, и как музыканта. Я понял, что глупо доказывать людям: «Да, я крутой, да, я с Бон Джови в дуэте пел!» Нужно просто идти дальше и спокойно писать хорошую музыку. Все выровняется в конце концов. Так и произошло: сегодня в музыке у меня своя ниша. Вот сейчас пишу к своему надвигающемуся 55-летию новый альбом – жесткий рок-н-ролл. Казалось бы: Коля, завязывай жесткостню пороть. А я не могу остановиться – я таким вижу мир, такие у меня эмоци
и, как 20-30 лет назад.
Хорошо бы слегка влюбиться
– О любви мечтают все. Когда говорят, что не хотели бы снова испытать это чувство, врут. Человек всегда стремится к любви – в любом возрасте, в любом статусе. Даже у человека с имиджем примерного семьянина и с серьезной жизненной позицией в глубине души живет жажда любви, ярких любовных эмоций. Это как мощный наркотик, единожды попробовав который, человек уже не в силах завязать. Вроде бы контролируешь себя, но периодически происходит срыв – сердце начинает бешено биться, ощущаешь полет. А потом сам себя возвращаешь в реальность, говоришь себе: «Нет-нет, остановись! Мне это не нужно! У меня семья, дети...» И, по сути, убиваешь в себе любовь в самом зачатке. Люди боятся любви – это инстинкт самосохранения. Сохранения своей психической, физической энергии, материальных благ, комфорта.
Мою первую любовь звали Люба Будкина. Влюбился я страшно! Мне было 13 или 14 лет. Сейчас уже даже точно не вспомню цвет Любиных волос или ее черты лица, помню только, что была пышноватая такая девчушка. С Любой я целовался. Помню свой первый поцелуй, как будто это случилось вчера. Я испытал шок. До этого я привык, что меня целует в щечку мама или сестра. А это был другой поцелуй – от которого кровь кипит. Всплеск адреналина такой силы, что меня внутри всего колотило. Страшное дело, кстати говоря! Давно я такого не испытывал. Чем дольше живу, тем все меньше шансов ощутить что-то подобное. Но я вовсе не уверен, что со мной этого еще раз не может произойти. Потому что любовь запрограммировать невозможно – она может настигнуть, как лавина. И тогда от нее не уберечься.
Моя жена, конечно же, остается рядом. И ничего разрушительного в нашей жизни не произошло. Но... Теперь все не так, как прежде. Может, причина в том, что с возрастом ценности у людей меняются. А может, в том, что мужчина и женщина изначально разные. Общее у них возникает только тогда, когда рождается ребенок, в котором его и ее кровь смешались в одну. А если теперь ребенка как объединяющее звено взять и вычленить из этой схемы?.. Когда дети подрастают, мужчину и женщину вместе, в принципе, ничто и не держит. И ничего страшного в этом нет.
Моей дочери 20 лет, она уже взрослая девица. Учится на экономиста в Плехановской академии. Идет своим путем, и я прошу жену дать ей такую возможность, лишний раз не давить. Вообще, когда ребенок становится самостоятельным, ежедневное общение с родителями совсем не обязательно. Оно в каком-то смысле даже вредно. Дочка должна наполнять свой мир сама. У нее должны быть друзья, в ее жизни должен быть и поиск любимого, и его потеря, и новый поиск. В этом смысле я ей уже не помощник: личный опыт невозможно заменить ни чтением книг, ни советами отца-матери.
С женой же мы вместе 30 лет и давно все знаем друг про друга. Даже если подолгу не созваниваемся, чувствуем, где каждый из нас находится, чем занимается. Вот сейчас, в половине седьмого вечера, она или в парикмахерской сидит, или бродит по магазинам, а в 10-11 часов будет у телевизора. Признаюсь: такого «скучания» по ней, как раньше, у меня нет. Хотя желание, чтобы она была рядом, сохранилось.
Тоска по приятным ощущениям влюбленности, по душевному трепету у меня есть. И иногда говорю себе: хорошо бы так слегка влюбиться. Так, чтобы самому не больно и никому рядом не
обидно. Вроде бы и сердечко колотится, но умеренно. И состояние такое, от которого голову не сносит. Просто тебе приятно. Но мне суррогат не нужен.
Уйти в нирвану не дает музыка
– Только сейчас я стал осознавать суть своей жизни. Я пока еще младенец, стоящий в начале духовного пути. И живу с ощущением, что все только начинается. Все, что было прежде, представляется сплошным метанием и переживанием по мелочам. Я уверен: общаться с большим количеством людей, мне малоинтересных, нет никакого смысла. Раньше у меня было море «друзей» – теперь не осталось никого из тех, с кем я постоянно встречался, тусовался. Все они ушли в сторону, решив, что я стал недостаточно позитивен. И я не собираюсь никого переубеждать. Сегодня мой круг общения очень узок – музыканты, с которыми я работаю, дочь, жена и несколько друзей, с которыми я путешествую по миру. Все.
В последние годы много путешествую по миру. Началось все с поисков вдохновения и увлечения язычеством – не как религией, а с точки зрения музыки, в которой была бы истинная природа. Мне хотелось увидеть инструменты, которые люди использовали тысячелетия назад во время своих ритуалов. Я отправился в Индию, там находится старейший языческий храм – Шивы, который действует последние пять тысяч лет. Потом отправился в Перу – путешествовал вдоль озера Титикака на высоте почти четырех тысяч метров над уровнем моря. Потом был Тибет, в прошлом году – Алтай... Во время этих путешествий я совершил для себя массу удивительных открытий. На Тибете, например, живут люди, в глазах которых я не нашел ни искорки зависти. Они счастливы, довольны местом, где живут, тем, кем являются на данный момент. Для меня встреча с этими людьми была столь удивительна еще и потому, что в России, особенно в той сфере, где я вращаюсь, невозможно найти людей, лишенных чувства зависти. Может быть, из-за таких встреч я и отправляюсь в путешествия.
Не знаю, где находится моя точка покоя. Найди я ее, стал бы одним из счастливейших людей на планете. Человек может создать вокруг себя атмосферу, комфортную для своей жизни, но истинный покой обрести невозможно. В этом-то и беда. Да, я уединился, живу в лесу, и вроде бы мне ничего не мешает, но все равно что-то бередит душу. Погрузиться в нирвану не получится, ведь я занимаюсь музыкой. Сочиняя мелодии, в первую очередь играю на струнах души, вызываю чувства. Потому и успокоиться не удается. И в это
м мое мощное противоречие. Если честно, мысли завязать с музыкой у меня уже были. В 2002-м в храме Шивы я поделился своими соображениями с монахом. Сказал ему, что я музыкант, но во мне зреет потребность отказаться от своей профессии и уединиться в монастыре. Он убедил меня в том, что я должен продолжать заниматься своей профессией, величайшей на земле. И все же, возможно, лет через пять я найду место на земле, где у меня не будет никаких контактов с внешним миром, там я покончу с музыкой. Это дело времени.
Я жду звонка ангела
– Мой сегодняшний выбор – довольствоваться малым и не обращать внимания на материальные аспекты. Нет, я не стал затворником и не ушел в пещеру к медведям. Так же продолжаю выходить на сцену, писать музыку. Я отдаю ей дань. Потому что посредством музыки удовлетворил все свои амбиции, моральные и материальные. И если бы не стал музыкантом, с ума бы сошел в этом мире. Не вижу для себя другой отдушины, возможности уйти из реальности. Музыка – тоненький мостик между Богом и мной. Со Всевышним я пытаюсь говорить посредством музыки, понять его с ее помощью. Но это трудно. У меня есть такая присказка: с мамой и Богом у меня односторонняя связь – они меня слышат, а я их нет.
Мне часто кажется, что Бог живет в нас. Что моля его о помощи, мы обращаемся внутрь себя, посылаем импульсы, помогающие разобраться, что же нам в действительности необходимо. Если к тебе приходят испытания – значит, душа работает. Значит, у нее есть шанс стать лучше. Вот и я сейчас молю Бога, чтобы он был со мной построже. Стремясь к душевному покою, я живу в ожидании звонка ангела. Я жду разговора, который откроет мне истину, то сакральное знание, которым так хочется обладать. Очень хочется верить: буду готов к тому, что услышу.
Наталья НИКОЛАЙЧИК, ООО «Теленеделя», Москва (специально для «ЗН»), фото Виталия Федорова, из личного архива Николая НОСКОВА
