Николай АНТОШКИН: Летчики отказывались отдыхать! Их силой отгоняли от машин

Реактор рванул в полвторого ночи. В пять утра генерал-майора Николая Антошкина, в ту пору начальника штаба ВВС Киевского округа, разбудил телефонный звонок дежурного: «Вам срочно надо выехать в Чернобыль, там что-то случилось, возможно, понадобится помощь авиации». Никаких вещей с собой не взял. Думал, вернется через денек.

В дороге пришлось обгонять длиннющий караван – полторы тысячи автобусов и крытых грузовиков гнали, чтобы вывезти население. Эвакуация заняла два часа. Вывезли 44  460 человек из 49 000. Остальные покидали зловеще опустевший город на своих автомобилях.

Вечером с оперативной группой он стоял на крыше десятиэтажной гостиницы «Припять». В километре дымил развороченный взрывом реактор.

– Внутри реактора горели тонны графита и других веществ. Пожарные были бессильны, – рассказывает Николай Антошкин. – Тушить очаг решили с вертолетов. В Чернигов из Кировоградской области первым перебросили по тревоге 51-й гвардейский вертолетный полк. Они только вышли из Афгана, а их сразу – сюда. Ночью, в грозу, в ливень – но дошли без происшествий. Средств связи у меня с собой не было. Позвонил им из горкома партии, объяснил: «Увидите, на берегу Припяти рядом с пристанью клумба большая, я еще фуражкой буду вам махать. Махну – сразу садитесь». Утром, 27-го, первые два вертолета приземлились в Чернобыле. Вокруг я приказал полить воду, чтобы люди не надышались радиоактивной пылью, поднятой винтами при посадке.

– По рекомендации ученых, опасное пятно решили наглухо запечатать защитным слоем. То есть мешками с песком. Как их сбрасывали?

– Вручную, из грузового отсека вертолетов. Песок брали поблизости в карьере – в помощь дали рабочих, подключали милиционеров после ночных дежурств. Грузить мешки помогали и борттехники, они же сбрасывали их на реактор.

Борттехника привязывали с помощью троса, он подтаскивал куль весом до ста килограммов к раскрытой двери. Кидал, когда вертолет зависал над горящим жерлом. Подлетали к реактору на высоте двести метров. В кабине – жарища под двести градусов.

Академик Валерий Легасов меня тогда спросил: «Ты сколько летчикам говоришь рентген на высоте?» «Полторы тысячи», – отвечаю. В. Легасов покачал головой: «Ты ошибаешься. Там не меньше трех, а то и 3,5 тысячи». Точно мы и не могли знать. Приборы, которые у нас были, измеряли радиацию только до пятисот рентген.

У борттехников после трех-четырех вылетов начинались приступы рвоты, после каждой посадки бежали в кусты. В первый день сбросили на реактор почти шестьдесят тонн. «Крохи, – сказали мне ученые. – Нужно в сто раз больше!»

Что делать? Наращивать вертолетную группировку? Но тогда мы угробим облучением всю армейскую авиацию. Тогда я придумал вместо мешков использовать парашюты. Засыпали в купол полторы тонны песка и за стропы цепляли к внешней подвеске вертолета.

Здорово помогли ВДВ. Один за другим начали приземляться транспортные самолеты, набитые парашютами – всего доставили более 18 тысяч. Из них 9325 (это точная цифра), груженых песком и свинцом, мы сбросили на реактор.

– Люди выполняли свой долг, понимали, на что идут, что получат огромную дозу облучения. Но готовы были жертвовать собой ради Родины. Это не громкие слова. Так было на самом деле. Подобный героизм воспринимался тогда как само собой разумеющееся. Работали на износ, спали по пять часов в сутки. С рассветом садились в кабину и опять шли на реактор. Никто ни разу не свернул с боевого курса. И ни один авиатор без приказа район катастрофы не покинул.

– Вам самому удавалось поспать?

– Первые четверо суток – нет. Ни единой минуты. Не знаю, как держался. Просто не мог отключиться – в голове постоянно крутились какие-то мысли. Тогда, в самые первые дни, счет шел на минуты. Москва еще давила постоянно. На ходу минут десять вздремнешь, не закрывая глаз, и все.

На пятые сутки голова просто перестала соображать. Взял будильник, дырявое ведро, говорю солдату: «Через четыре часа разбудишь, хоть водой обливай». До конца жизни не забуду. Только глаза закрыл, солдат меня уже трясет: «Товарищ генерал, вставайте, пора». Чуть не врезал ему спросонья. Только когда вышел из района катастрофы, дали мне отдохнуть, проспал без перерыва полтора дня.

– Какую дозу облучения получили?

– Чуть более шестисот рентген. Врачи меня предупредили, что последствия дадут о себе знать лет через десять. Но я первые признаки почувствовал уже там: в горле першило, сухость во рту, постоянный привкус ржавого железа. Кто йодистые таблетки не глотал, сипели. Я глотал и этим сберег себе щитовидку.

– Из госпиталя, однако, сбежали, когда вернулись в Киев.

– Валяться да витамины пить, что ли? Надел штаны, китель, сиганул через забор и больше там не появлялся.

– Слышал, что летчики, прошедшие Чернобыль, чтобы остаться в авиации, вырывали из своих медицинских книжек страницы, где значились истинные дозы их облучения, и вписывали меньшие.

– Я сам так сделал. Записал только 

25 рентген, чтобы не таскали по госпиталям. Но лечусь постоянно. Радиацию из организма вывел нетрадиционным способом, люди добрые подсказали специалиста. Потому и живой сижу перед вами. Из ВВС ушел несписанным пилотом в 55 лет. Летать заканчивал на Су-27. Выдерживал перегрузку в 9 g. Не все молодые летчики на это способны. А Чернобыль – всегда со мной. И память, и боль – все вместе…

Авиационная группировка выполнила более 28 тысяч рейсов.

Работали не только вертолеты, но и самолеты – разведчики, дозиметристы, транс­портники. Но основной груз лег, безусловно, на вертолетчиков – их прошло через Чернобыль несколько сотен.

– Люди не роптали?

– Наоборот! Некоторых пилотов приходилось чуть ли не силой гнать от машин. Норматив – четыре-пять вылетов в день. Они же делали почти три десятка. Даю команду: «На сегодня хватит!» Но куда там... Через какое-то время опять слышу в эфире их голоса – снова пошли на реактор.

Никогда не злоупотреблял крепкими выражениями, но здесь не выдерживал. Ведь силы человеческие не беспредельны. А если бы кто-то из них от усталости и нервного напряжения потерял контроль над машиной и рухнул в самое жерло? До сих пор, когда об этом вспоминаю, волосы шевелятся.

– Четверть лесов страны попали под радиационный «удар». Наиболее  загрязненные территории лесного фонда Хойникского, Наровлянского, Комаринского лесхозов, прилегающие к 30-километровой зоне вокруг Чернобыльской АЭС, вошли в состав образованного Полесского государственного радиационно-экологического заповедника. 

Площадь радиоактивного загрязнения лесного фонда Минлесхоза составляет сегодня 1392,2 тысячи га или 16,7% от общей площади. Наибольшая часть загрязненных территорий отнесена к зоне с периодическим радиационным контролем (70%) и зоне с правом на отселение (21%). 

Опыт ведения лесного хозяйства на загрязненных территориях показал, что в лесах, независимо от уровней загрязнения, не может полностью прекращаться  хозяйствование. Необходимо постоянно осуществлять охрану лесов от пожаров, защиту от вредителей и болезней леса, воспроизводство лесов и другие  мероприятия.

Для обеспечения устойчивого управления лесами в зонах радиоактивного загрязнения проводится комплекс  защитных мер. Главные из них – это лесовосстановление и лесоразведение, обеспечение радиационной безопасности работников, радиационный контроль и мониторинг, информирование о ра-диационной обстановке в лесах.

После чернобыльской катастрофы на сельскохозяйственных землях, переданных в состав Минлесхоза, проведено лесоустройство и последующее лесоразведение путем посадки растений для воспроизводства лесов, улучшения биологического и ландшафтного разнообразия. Охрана лесов от пожаров в зонах радиоактивного загрязнения также включает комплекс профилактических мероприятий. 

– На пострадавших территориях специалистами Министерства организован  радиационный мониторинг почв, атмосферного воздуха и водных объектов, проводится уточнение радиационной обстановки  в населенных пунктах. 

В последние годы радиационная обстановка на загрязненных территориях остается стабильной, уровни содержания радионуклидов в основном соответствуют установившимся многолетним значениям.

Все данные измерений размещены на сайте Гидромета.

Cозданы и функционируют четыре автоматизированные системы радиационного контроля вдоль границ страны. Они обеспечивают оперативный контроль в зонах влияния Чернобыльской, Смоленской, Ровенской, Игналинской АЭС. В районе размещения Белорусской АЭС создается такая же система. 

Проводится радиационный мониторинг на территории Полесского государственного радиационно-экологического заповедника (ПГРЭЗ). В рамках союзной программы совместными усилиями разработан целый ряд нормативных документов, компьютерных баз данных, направленных на преодоление последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, создан Атлас современных и прогнозных аспектов последствий аварии на Чернобыльской АЭС на пострадавших территориях Беларуси и России.

Выполняя программы Европейской Комиссии, создали системы информационной и экспертной поддержки принятия решений при ядерных авариях RODOS, подготовлен Атлас загрязнения Европы цезием после Чернобыльской аварии. Наши специалисты совместно с учеными из Украины, России участвовали в международном проекте Франко-Германской Чернобыльской инициативы «Радиоэкологические последствия Чернобыльской аварии».

– Там было, как на войне. Надо Родину защищать, своих детей. Надо справляться с последствиями катастрофы. На-а-адо! – жестко говорит Роман Соколовский, председатель сразу двух краснодарских общественных организаций – инвалидов «Чернобыль» и национально-культурной «Белорусы Кубани». Когда случилась авария, ему было 28 лет.

Ночью 14 мая 955-й отдельный механизированный полк гражданской обороны Северо-Кавказского военного округа, базировавшийся в станице Динской Краснодарского края, подняли по тревоге.

– Сама авария на ЧАЭС случилась 26 апреля, но официально о ней сообщили только восемнадцать дней спустя, – объясняет Р. Соколовский. – Жили в палаточном лагере в пятидесяти километрах от Припяти. Когда приехали в город, аж мороз по коже пробежал – никого нет! Мертвый. Только звенящая тишина. Идем по улицам, а навстречу –  обезумевшие кошки, собаки.

В Припяти мы отмывали дома от радиации. Ковшами зараженную землю срезали и вывозили в могильники, которые сами и рыли, – глубокие ямы, обложенные изнутри и снаружи бетоном.

Я был замполитом батальона специальной обработки. Отвечал и за питание. В городе где-то нужно было место найти для столовой. Увидели ресторан с наглухо закрытыми окнами. Значит, опасная пыль внутрь не прошла. За-шли и прямо жутко стало. Как будто клиенты и персонал вышли и скоро вернутся. На столиках – тарелки, кружки. На стойке – открытые бутылки с вином. Измерили уровень радиации – низкий. Там и решили устроить себе столовую. Еду не готовили, привозили в специальных термосах.

Как-то приехали «чистые». Так мы называли тех, кто еще не облучен. Их направили на уборку крыши третьего реактора. До них японских роботов запускали, но они развалились на части, не выдержали радиации. Надежда была только на людей. 

Полковник внутренней службы в отставке Анатолий Симонов помнит свою чернобыльскую командировку до мелких деталей. Во время катастрофы он работал заместителем главы пожарной охраны Воронежской области. Отвечал за безопасность на другой атомной станции – Нововоронежской.

– За два года до катастрофы я был на Чернобыльской АЭС на совещании руководителей пожарной охраны. Там заметил то, чего не было на других станциях. Когда выходили из блока, дозиметр начинал звенеть на нашу обувь. Представители АЭС тогда отвечали: «Это все допустимые нормы, ничего страшного нет». Это иллюстрация факта, что в то время немножко непрофессио-нально, слишком легко относились к атомной станции.

Через четыре дня после трагедии меня отрядили в опасную зону. По дороге просто летели – была совершенно пустой. 

Меня встретил начальник пожарной охраны Украины Филипп Десятников. Рассказал о подвиге пожарных, которые тушили огонь вблизи разрушенного реактора. Что многие из них получили слишком большую дозу, их в критическом состоянии увезли в Москву. Я тогда сказал: «Им всем надо давать Героя, они заслужили это звание! Если бы они упустили пожар и он распространился на другие блоки, что было бы тогда?»

Увы, звание Героя СССР присвоили только трем пожарным: при жизни – майору внутренней службы Леониду Телятникову, а посмертно – лейтенантам внутренней службы Виктору Кибенку и Владимиру Правику. Ни одного рядового не отметили высокой наградой.

В Чернобыле нас разместили в двухэтажном здании пожарной части. Каждый день нам выдавали новый комплект одежды, старый сжигали. Отвечали за пожарную безопасность вместе с заместителем начальника Главного управления пожарной охраны СССР Игорем Кимстачем, который был знатоком Курской АЭС. Обе станции строились по одному плану. Благодаря этому И. Кимстач знал, куда ведет каждая дверь на ЧАЭС.

– Составили предписание из 33 пунктов. Потом выбрали три самых важных. Перво-наперво нужно было восстановить разрушенную систему пожарной автоматики. Поехали вручать этот документ директору ­ЧАЭС Виктору Брюханову. Вскоре Верховный суд СССР приговорит его к десяти годам лишения свободы. Отсидит он всего четыре, потом его опустят.

Тогда Брюханов сказал: «Если бы не пожарные, мы бы с вами не беседовали в этом кабинете. И половины Европы сейчас бы не существовало».