Никита Высоцкий: «Получив телеграмму «С днем рождения, сынок. Папа», я сразу понял: ее написала бабушка»
14.11.2011 17:04:58
«В тот день в наше окно влетел голубь — мечется, перья летят во все стороны... — рассказывает сын Владимира Высоцкого Никита. — Мы с мамой замучились его ловить. И никакого ощущения, что все это не к добру, у меня не было. Я только потом узнал про примету...» Накануне выхода фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой» Никита Высоцкий вспоминает об отце.
Его рассказы про Запад тоже не были на сто процентов реалистичными. Он восхищался тем, что у них вещи выпускают необыкновенно качественные и красивые, все в устройстве жизни продумано и удобно. Но когда я сам начал ездить за рубеж, честно говоря, был несколько разочарован: в отцовском пересказе заграница была гораздо более привлекательной и необычной.
Известно, что отец обожал хорошие машины. Приезжая к нам, оставлял иномарку во дворе, и мы из окна смотрели, как двадцать-тридцать человек собираются вокруг, заглядывают внутрь… У отца был «мерседес», о котором он говорил: «Такой есть только у меня и у Брежнева». Почему у Брежнева должна была быть именно такая машина? Я был тогда уверен, что он нам просто лапшу на уши вешал. Не для того, чтобы ему завидовали, а чтобы порадовались вместе с ним. Так ведь и в самом деле интереснее! Однажды он усадил меня в свой новый «мерседес». Едем по Мосфильмовской к киностудии, папа что-то непонятное рассказывает мне про трансмиссию и двигатель, я вяло киваю: «Да, пап, отличная машина…» И вдруг на приличной скорости отец оборачивается назад, чтобы дотянуться до чего-то на заднем сиденье. Я ему: «Что ты делаешь? Врежемся!!!» А он спокойно отвечает: «Старик, ну здесь же автопилот! Можно за руль вообще не держаться, она сама едет. Если надо, затормозит…» Я обалдел: елки, как такое возможно! И давай у отца подробности выспрашивать. Много лет спустя я вспомнил об этом в теплой дружеской компании. Мы как раз говорили об автомобилях: кто и что водил, какие в мировом автопроме достижения. Я говорю: «Да у моего папы еще десять лет назад был «мерседес» с автопилотом!» В ответ раздался дикий хохот, и только тогда до меня, здорового лба, дошло, что отец меня просто разыграл.
— Вам было всего четыре года, когда разошлись родители. Что отложилось в памяти о тех днях?
— Пытались уговорить: «Папа, брось тетю Марину, возвращайся к нам»?
— Нет. Думаю, мама могла бы его, что называется, удержать — ей же было чем папу привязать. Но она нашла в себе силы его отпустить, хотя это было для нее непросто. Да и для него уйти от нас — тоже.
Мы так и не смогли подружиться ни с сыновьями Марины, ни с ней самой, хотя она всегда была за то, чтобы отец с нами общался. Дело не только в ревности. Мы были очень разные. Как нельзя жир с водой смешать, так и нас оказалось невозможно подружить. Отец это почувствовал и не стал настаивать. Разве что с Володей, младшим Марининым сыном, то ли за полтора, то ли за полгода до смерти отца наклюнулся контакт. Он по возрасту как раз между нами: на год старше меня и на год моложе Аркаши. Отец привез его тогда в Москву и сказал: «Володя хочет научиться кататься на коньках». Я катался хорошо, а Аркадий не очень, но на каток в парк Горького гостя повел он. Вернулся домой полный впечатлений. Общались они на ломаном английском и немецком, что не помешало провести вечер интересно. Им на катке чуть по морде не надавали! Володя, не умевший кататься и говорить по-русски, подкатывал к девушкам, стрелял сигареты у пацанов. А тем вольности французского щеголя не понравились… Начавшуюся потасовку очень быстро пресекли, всем ее участникам пришлось с катка уехать. Но общий враг Аркашу с Марининым сыном сблизил, брат потом говорил, что Володя неплохой парень.
— Тогда вы хотели быть похожим на папу?
— Я хотел быть таким же большим и чтобы меня все любили, как его. Не популярность и автографы имею в виду, а то, что он действительно всем нравился. Так естественно подойдет, остроумно пошутит… А как он ловко делал горизонтальную стойку на руках — «крокодильчик»… Мне такие упражнения давались с трудом. Я был слишком крупным, так что получался не «крокодил», а в лучшем случае «бегемот». Только в Школе-студии МХАТ научился делать это упражнение.
Иногда переживал, что мне не даны какие-то отцовские таланты и умения, но сам же себя и успокаивал: я просто другой человек. Зато я выше отца: у него рост был 170 см, а у меня 190 см.
— Вы с Аркадием боролись за дефицитное папино внимание? Завидовали, если брату перепадал подарок, а вам нет?
Если я и завидовал брату, так это из-за дня рождения. У меня он летом, 8 августа, а у него 29 ноября. Мне и в гости звать некого — все в разъездах: кто в пионерском лагере, кто в деревне, кто на море, и папа то на гастролях, то на съемках. Так что поздравления и подарки я получал в ноябре — за компанию. С одной стороны, приятно, а с другой — все равно обидно. Это, конечно, не означает, что в мой собственный день рождения меня не поздравляли. Однажды, когда я был на спортивных сборах, 8 августа получил телеграмму: «С днем рождения, сынок. Папа» — и сразу понял, что ее отправила бабушка.
— Но как?!
А наш отец… Несколько лет назад по депутатскому запросу Станислава Говорухина нам передали папино дело из ОВИРа. В нем оказалась масса характеристик, расписок о том, что он обязуется не разглашать государственную тайну… В анкете, его рукою заполненной, в графе «дети» я обнаружил: «Сын Аркадий 1962 года рождения, сын Никита 1965 года рождения». Говорящая деталь — ведь я родился в 1964-м. У меня тоже растут двое сыновей, но я их дни и годы рождения никогда не перепутаю. А для папы семья была не первым делом. Творчество, любовь, друзья занимали в его жизни гораздо больше места, чем мы с братом. Мы обижались на него конкретно, особенно когда стали постарше. Так, бывает, хочется поговорить с отцом, а у него сотня неотложных дел, каждое из которых важнее встречи с тобой…
— Владимир Семенович знал про эти обиды? Или вы молча обижались?
— Вы часто приходили в его театр? Смотрели, как отец играет?
— Глядя на сцену, я напрочь забывал, что этот человек — мой папа.
Я ужасно любил Таганку, и папа как актер меня восхищал. Он был прекрасен в роли Лопахина в «Вишневом саде», а уж «Гамлета» я смотрел несчетное количество раз — каждую мизансцену помню. Или только думаю, что помню… У папы на сцене был невероятный эффект присутствия. Таких умных слов я в детстве, конечно, не знал — набрался, уже когда сам в театральном учился. Говорят, на великого актера МХАТа Николая Хмелева коллеги обижались: он мог стоять в глубине сцены и молчать, но зрители все равно смотрели только на него. Вот и в отце тоже это было. Однажды после «Гамлета» я сказал ему: «Сегодня вы играли потрясающе». Он засмеялся, пальцами пощелкал перед моим лицом: «Алё, гараж!!! Что с тобой?» Так что один Высоцкий был для меня папой, а совсем другой играл Гамлета и пел на концертах.
У меня в голове не укладывалось, как можно общаться запанибрата с большим актером. И даже когда сам папа разговаривал с кем-то из моих кумиров на ты, мне это казалось почти неприличным. Как-то, мне было тогда лет десять и я лежал дома с простудой, папа приехал меня проведать. «Болеешь, — говорит. — Ну ничего, вылечим». Он привез кучу непонятных французских таблеток, они оказались сладкими, я их съел с удовольствием. «А хочешь в цирк?» — вдруг спрашивает отец. Ну кто же не хочет! И мама меня отпустила, взяв честное слово, что не сниму шапку. Представление было отличное, да еще папа разрешил мороженое съесть. А в антракте потащил меня в гримерку к самому Никулину! В комнату набилось огромное количество артистов, и папа всем им говорил «ты, ты». И даже самому Никулину тыкал, фамильярно звал его Юрой. А я стоял столбом, как сурикат, восхищенно уставившись на своего кумира, и думал: ну как отец может с ним так разговаривать! В конце 1970-х мне, как и всем, очень нравилась Алла Пугачева. Однажды, когда отец дал концерт и мы уже собирались уезжать, в толпе окружавших его машину кто-то поинтересовался: «Владимир, вам нравится Пугачева?» И отец ответил: «Да, очень талантливая девочка». Я аж крякнул, фраза меня убила: ничего себе девочка! Это же Пугачева! Она уже cпела тогда и «Арлекино», и «Все могут короли» — и была сверхпопулярной.
— Вашему отцу нравилась слава?
— Я сейчас вспоминаю историю, которая, наверное, рядовой была. Папа повел нас с Аркадием в Парк культуры имени Горького, катался там с нами на аттракционах, на машинках. При всей его сногсшибательной популярности его не узнавали, не хватали за руки, хотя он не носил черные очки, невзрачный костюм или кепку, чтобы замаскироваться. Думаю, он просто мысленно не нес плакат: «Смотрите, я звезда!» Оставался для окружающих обычным хорошо одетым парнем. Только через полдня, когда мы сели пообедать в кафе, двое подошли, пригласили отца за свой столик. Отец вежливо отказался, они извинились и больше не приставали. Тогда все же немного другая жизнь была… В начале 1990-х я снимался в комедии Романа Качанова «Урод» вместе с Джоанной Стингрей. Перед началом съемок она пригласила меня в гости. Прихожу по указанному адресу, вижу: Джоанна на улице стоит! Она носила тогда черное платье, черные очки и свою фирменную прическу: верх осветленный, а коротко выстриженные виски — темные. Подошел поближе — о, еще одна! Чувих восемь в черных платьях, черных очках и с точно такой же стрижкой тусовалось у ее подъезда! Во времена безумной популярности моего отца, к счастью, не было отчаянных поклонников, которые рвали бы струны своих гитар и пели хриплыми голосами возле его дома. Хотя у служебного выхода его после спектакля поджидали, конечно.
— Подарки, розыгрыши, аттракционы… Но ведь наверняка без воспитательных бесед не обходилось?
И совсем иначе оценил то, что все-таки было. В одну из последних наших встреч летом 1980 года я пришел к отцу, решив похлопотать за брата. Он поступал в МГУ, и возникли проблемы. Мне казалось, один звонок нужному человеку — и никакой головной боли больше не будет. Но как только начал рассказывать, что к чему, отец резко осадил: «Хоть в дворники, но сам!» Уверен, эти слова были вызваны его возбужденным болезненным состоянием. Они показались мне ужасно жесткими и несправедливыми, я повернулся и ушел…
Почему я пошел тогда к отцу, хотя меня никто об этом не просил? Он многим помогал, даже незнакомым. Резко впрягался и решал проблемы. Один уральский парень, вертолетчик, был списан медкомиссией и не мог больше летать. Он приехал в Москву, где-то отловил отца — и через какого-то заместителя министра тот добился пересмотра решения. Парень еще раз прошел медкомиссию и еще много лет потом летал! Да и за меня, помню, сколько раз пытался хлопотать! Как-то спросил: «Что тебе в жизни интересно?» — «Баскетбол», — отвечаю. Я же в спортивной школе тренировался. Он говорит: «Если спортом занимаешься, будь лучшим, добейся чего-то! Cейчас позвоню тренеру Гомельскому, давай-ка мы тебя переведем в ЦСКА». Я ошалел: «Какое ЦСКА?!» Это были наши соперники, которых мы стремились обыграть. Едва отговорил. Когда наша команда должна была ехать в Ригу на соревнования, нам купили плацкартные билеты. А все высоченные, на боковой полке поезда только скрючившись помещаются. Играть после ночи в плацкартном вагоне сложновато. Отец, узнав про неудобные места, кинулся было звонить нужным людям, чтобы нас отправить с комфортом. Еле удержал, еле объяснил, что это наши дела и не нужно вмешиваться… И вдруг, когда помощь в серьезном деле все-таки понадобилась, я нарвался на слова, что человек должен все делать сам.
Не сразу до меня дошло, что папа был абсолютно прав. Звонил ли он кому-нибудь, не знаю. Но брат все-таки оказался на факультете высшей математики и кибернетики МГУ. И учеба там у него не заладилась. Два года он проработал на приисках, а потом совершенно самостоятельно поступил во ВГИК на сценарный факультет. Жаль, отец не дождался, он был бы рад.
Его уход оказался внезапным для всех, кто его окружал. Наверное, можно обвинить друзей или родных, что не замечали очевидного. Но отец как-то сумел убедить всех, что, хотя проблема есть, он с ней справится, выберется. Даже самые близкие люди, которые его очень хорошо понимали, были уверены в этом. Но отец просто не хотел никого напрягать своими проблемами. Весной 1980-го писал: «Уйду я в это лето в малиновом плаще». А за несколько дней до смерти появились строчки: «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним». Такие слова не говорят о том, что человек собирается долго жить…
Накануне его смерти в наше окно влетел голубь. У нас было несколько книжных шкафов, деливших комнату, как перегородки, — и голубь между ними мечется, перья летят во все стороны… Мы с мамой замучились его ловить. И никакого ощущения, что все это не к добру, у меня не было — я только потом узнал про примету…
Елена ФОМИНА, ООО «Теленеделя», Москва (специально для «ЗН»), Фото Андрея ЭРШТРЕМА, из архива Государственного культурного центра-музея Владимира Высоцкого