День по геомагнитному прогнозу оказался благоприятным, вот поэтому мы и назначили на него встречу. Анастасия Васильевна Воропаева сидела в вестибюле Республиканского дворца культуры ветеранов на диванчике и ждала меня. Я привык, да и читатели наверняка тоже, что ветераны Великой Отечественной рассказывают о своих подвигах. Думал, что и на этот раз разговор пойдет о лихих атаках, яростных боях... Но как–то заговорили о другом.
— Я родилась мертвой... Мама мучилась трое суток, бабка–повитуха ей пыталась помочь, а потом сказала, чтобы отец ехал за доктором. Папа привез доктора, но загнал лошадь. Врач помог меня вытащить и закричал, что нужен лед. А на Тамбовщине колодцы страшно глубокие, там даже в августе на дне лед. Принесли ведро воды, меня окунули, я вскрикнула. Мама очнулась и улыбнулась. Вот такая моя судьба.
У дедушки с бабушкой жила на квартире учительница. Она со мной занималась, и, придя в первый класс в 1931–м, я уже считала до тысячи, читала бойко. Училась на «отлично». Правда, такой оценки тогда не было, ставили «хор» и «оч. хор». А в седьмом классе в школе появились новые учителя — муж с женой. Они были из беспризорников, но выучились после детского дома. Так вот учительница математики меня поощряла, говорила: «Ты, Асюшенька, обязательно ученым будешь». А мне смешно, я ведь тогда не понимала, кто такой ученый. В восьмом вступила в комсомол и до сих пор помню все вопросы, которые мне задавали в райкоме.
Выпускной вечер прошел 18 июня 1941 года. Я уже видела себя студенткой МГУ. Очень любила химию. Собрали родители баульчик — это такой фанерный чемодан, там пара белья, платье маркизетовое. Прямо с выпускного меня и проводили на вокзал. В Москве, в бараке на территории мясокомбината, жил мой двоюродный брат. В письме он объяснил, как мне добраться на трамвае № 45 до птичьего рынка. Нашла остановку. Подходит трамвай. Я свой баульчик поставила на землю, а сама, встав на первую ступеньку, спрашиваю у кондуктора: «Тетя, до куриного базара трамвай идет?» Весь трамвай лег от смеха. Вот такая я была наивная. Пока я спрашивала, трамвай пошел. У меня паника: баул–то остался! Трамвай остановили, я забрала свое добро. Не было тогда воров.
Нашла я барак, где брат жил. Комнат там не было. Большое узкое помещение разделяли занавески. Мне пришлось спать на полу между взрослой кроватью и детской кроваткой. Пошла утром в университет, заполнила бланк, подаю аттестат, а мне говорят, что принять документы не могут. Оказалось, у меня в аттестате прочерк по иностранному языку, не было у нас в школе учителя. Вышла на улицу и разревелась...
Вечером брат познакомил меня с девушкой, которая приехала из Белоруссии так же, как и я, поступать в институт. Она была из–под Орши, из колхоза «Барацьбiт». 21 июня мы вместе и отправились искать подходящий вуз. Тогда в трамваях вешали рекламные листки. Почитаем — вроде подходит, а приедем, поговорим — и что–то нас не устраивает. Только к вечеру нашли нужный институт. Правда, находился он в Ленинграде. Мы пошли на Главпочту и отправили документы. Да, вот еще вспомнила: в одном из магазинов увидела шикарный шелковый маркизет. Не устояла и купила отрез на блузку. А на следующий день нас обещали сводить на сельскохозяйственную выставку.
— Почему именно на эту выставку, Анастасия Васильевна?
— Моя мама была известным свекловодом. В 1938 году ее наградили орденом Ленина как лучшего свекловода области. Мама много рассказывала про выставку, и мне, естественно, все это хотелось увидеть собственными глазами... В воскресенье утром брат пошел в магазин, а когда вернулся, сказал, что в 12 часов будет серьезное сообщение. На выставку мы не поехали, стали ждать. На душе было тревожно. Дождались. Война!
На следующий день всем, кто работал и жил на территории мясокомбината, раздали противогазы, чтобы на улицу выходили только с ними на плече. А я засобиралась домой. Народу на вокзалах — вы себе не представляете, сколько было. Эвакуируют группами, а я одна. Окраины Москвы уже бомбили. Дней десять я пыталась уехать, но ничего не получалось. Вернулась к брату. Он посоветовал добираться на перекладных. Его жена купила два колечка колбасы, буханку черного хлеба, две булочки и три пачки печенья. Я добралась до Воскресенска: там очереди были еще больше, а ходили только два поезда. Каждый вечер звучало объявление, чтобы все покинули вокзал и прятались в окопчики–щели.
На третью ночь в окопчике я познакомилась с женщиной с грудным ребенком на руках. У нее от испуга перегорело молоко. Малыш плачет и плачет от голода, а чем его кормить? И тут я вспомнила, что у меня в баульчике — печенье. Достала и отдала. Вы бы видели ее лицо! Она встала на колени и принялась целовать мои ноги. Разве такое забудешь? Еще через пару дней я обменяла свой отрез на три стакана вишен. Двое суток я на них продержалась...
— Как же вы выбрались из Воскресенска?
— Пытались помочь солдаты, взяли мне билет в воинской кассе. Но когда подошел поезд Москва — Ростов, меня проводница не пустила. Поезд едет, а я уцепилась за железную ручку и вишу. Состав остановили. Баульчик мне солдаты сбросили. Подбегают дежурный по вокзалу и начальник. Начальник тряхнул меня за плечи, прижал к себе и говорит: «Доченька, ты что, еще немного и смазала бы колеса кровью!» И тут до меня дошло, что я могла и без ног остаться. Меня начало колотить. Но начальник вокзала пообещал помочь. И вот вечером, когда я сидела на перроне голодная и несчастная, он прибежал и сказал, что посадит меня на внеплановый состав, который вез на Северный фронт молодых командиров. Объяснил им, будто бы я опаздываю на курсы медицинских сестер. Мне постелили чистую постель. Принесли стакан чаю, сладости и большой бутерброд с сыром. Я разрыдалась, что есть на свете такие добрые люди.
Доехали до Мичуринска. Там очереди — тысячи людей на поезд до Камышина. Записалась. Кажется, только на восьмой день объявили, что подходит состав. Уже собралась было уходить с перрона, как вижу: из последнего вагона мой отец сходит. Я как бросилась к нему, как расплакалась... Он меня обнимает, расспрашивает, как я, может, ранили? По характеру я — нюня. Никогда ничего попросить не могу. Представьте, проработала 52 года в институте народного хозяйства, 12 лет кафедрой руководила, а квартиру не попросила! Всегда считала, что есть те, кому хуже, чем мне. А вот тогда, на вокзале, вдруг набралась смелости, пошла к начальнику и смогла папе взять билет. Так мы с ним и приехали домой.
А через несколько дней отправилась с комсомольцами под Смоленск готовить город к обороне. Помню, как шли по пшеничному полю, как осыпалось перезрелое зерно. Военные обозвали нас тогда «пушечным мясом». Видела я там немецкие самолеты. Они уже отбомбились и отстрелялись. Опускались низко–низко, а летчики хохотали, глядя, как мы разбегаемся...
Урожай в 1941–м был шикарный, а всех мужчин забрали на войну. Мой девятилетний брат запускал молотильный движок. Свозили днем снопы, ночью молотили, веяли и ссыпали в мешки. Спали по два часа в сутки.
— На фронт когда попали?
— И до этого я ходила с подругами в военкомат, просилась на фронт, но нас отправляли домой. А 18 апреля 42–го года по заявлению я была призвана добровольцем. Привезли нас в Тамбов и сказали идти к краеведческому музею. Мы с подругой Тоней наняли старичка с тачкой, чтобы он вез наши мешки с сухарями. По дороге увидели фотоателье и решили зайти. Мало ли что с нами случится, может, эта фотография последней на память и останется. Снялись, а квитанции отправили родителям.
— Удивительно, что та фотография сохранилась!
— Потом на грузовиках нас завезли за Тамбов, где учили военным специальностям. Я попала во второй взвод, стала прожектористкой. Были у нас две девушки из Смоленска. Они учились в финансовом техникуме и проходили практику в банке, когда началась война. Пришли на работу, а там никого уже нет. Тогда они набили два чемодана деньгами, и все, до последнего рубля, потом сдали. Хотя сами были полуголые. Вот какая честность! Вот какой он, настоящий патриотизм!
И вот мы приняли присягу, переоделись в мужские гимнастерки и отправились служить. Охраняли стратегические объекты, ловили в луч прожектора вражеские самолеты, чтобы зенитчики могли их сбивать...
...Анастасия Васильевна обстоятельно рассказывала о службе и быте девушек на войне. Иногда замолкала, иногда улыбалась... Она дошла до Берлина со своим зенитным полком. Служила связисткой, тянула провода от штаба к подразделениям, рисковала жизнью. Многие подруги погибли.
— Вы представить себе не можете дорог Победы! Шли освобожденные узники: с тележками, узлами, с национальными флагами. Русские, поляки, французы, чехи... Каждый в свою сторону. И все обнимали нас, целовали.
Как–то встретили мы русских девушек. Разговорились. И они такое рассказали... Одна их подруга была беременна. Самая красивая. Ее изнасиловал хозяин, у которого они работали. Заставил с ним жить. Она плакала, била себя по животу: «Ну, фрица я домой не повезу! Не понесу!» Они ее уговаривали... Но она повесилась... Вместе со своим маленьким фрицем...
Разве такое забудешь?
Или еще случай. Однажды перед самой победой я ехала на велосипеде в штаб. Вижу: немка коляску катит, в ней двое детей, третий на руках. Я проехала было, а потом остановилась. У меня в одном кармане гимнастерки партбилет лежал, а в другом — большой кусок сахара. Я достала его и протянула немке. Она брать боится. Тогда я подошла к камням, что были навалены вдоль дороги, сахар разбила, два маленьких кусочка себе в рот положила: мол, сахар не отравленный... Тут немка начала благодарить, да я немецкого не знала. Села на велосипед, поехала, оглянулась, а она крупинки сахарные с камня собирает... Вот такая она, война.
