Колонка Татьяны Сулимовой: Не влияет!

На днях я стала на год старше. Это значит, что в течение ближайших трех с половиной сотен дней мне будет сорок один. Ой, прекрати! Что ты делаешь?! Молчи...

Общество склонно к ограничениям. Оно их любит так сильно, что всякую вновь приобретенную свободу тут же оцепляет забором. Там, где признали однополые браки, мгновенно запретили их критиковать. Подняли флаги гендерного равенства, не скажи теперь на маму: “мама”. А с возрастом вообще всегда было плохо. Неприлично спрашивать, сколько женщине лет, некорректно называть 60-летнего жениха пожилым человеком. Даже детям не говорят: “малявка”. Тебе два? Какой взрослый!

И самое большое нагромождение комплексов в людях как раз связано с количеством прожитых лет. Тебе уже 30, а ты не замужем... Что ты себе думаешь! 35, а не родила...

“Мне сорок семь лет; если, положим, я проживу до шестидесяти, то мне остается еще тринадцать. Долго! Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их? О, понимаешь... понимаешь, если бы можно было прожить остаток жизни как-нибудь по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро и почувствовать, что жить ты начал снова, что все прошлое забыто, рассеялось, как дым. Начать новую жизнь. Подскажи мне, как начать... с чего начать...” — “Дядя Ваня”, самая сумеречная пьеса Антона Чехова. Там всё ото всех ускользает — любовь, имение, жизнь. Я перечитываю и думаю: ну что ж мы такие беспомощные-то? Ко времени привязанные, как пес к будке.

Мне звонит друг — как там оно, за рубежом четырех десятков? Мой друг болеет страхом старости. Я успокаиваю его — мы будем жить вечно и навсегда сохраним молодость! Он мне не верит. Я выношу из подъезда свой белый велосипед, у меня маленькие дети и планы сделать новую татуировку. Я понимаю, что попала в небольшой процент. Дочка спрашивает: “Почему ты девушка?” Я улыбаюсь и объясняю, что мне так удобно и мне так нравится жить.

Когда-то, усевшись на вкопанных в землю школьного стадиона автопокрышках, мы считали, сколько нам будет в двухтысячном. 25! Я видела себя теткой с авоськой, полной свеклы и картошки, бредущей с работы кормить семейство и отчитывать детей за неубранную квартиру. Вместо этого в 25 я сделала татуировку, в 33 родила своего первого ребенка. И мне плевать, что борщ съели еще позавчера. Я шредер собственных страхов, перемалываю в стружку полотна с ужасающими картинами.

И вот что скажу...

Время условно и иллюзорно. Выдумано для удобства, так что запросто можно отвлечься и попасть в любой приятный ритм. Танцевать, плыть, лететь. Спать! Моя собака любит спать. Она ждет не дождется, когда мы закроем дверь, когда опустеет эта шумная квартира. Пес приходит в кровать моей дочери, отворачивает покрывало со стороны подушек и самозабвенно спит. Иногда у него удачный день, нас нет долго. Тогда Мачо успевает поспать на всех кроватях. Когда младший ребенок ездил на прогулку в люльке, псина умудрялась и там отметиться. Сон — его жизнь. Кредо. Возлежание на наших подушках — программа максимум, счастье, миссия. Посещают ли Мачо мысли о бренности бытия? Иногда он впадает в панику во время грозы и даже теряет сознание. Понимает ли он, что жизнь конечна? И мечтает ли, как Войницкий, проснуться тихим утром и начать всё сначала? Откуда вы знаете, что нет? И я не знаю. Ему 10 лет. Прямо сейчас Мачо ловит муху, потому что я мешаю ему спать. А потом он уляжется всей собакой на мою постель и продолжит плыть в своем ритме, в собачьем вальсе. И так до последнего аккорда.

Мне нравится такая программа. Я, пожалуй, позаимствую у всех орлов и куропаток, рогатых оленей, гусей, пауков, и молчаливых рыб, и звезд морских, и тех, кого глазом не увидишь (дался же мне сегодня Чехов). Позаимствую это состояние простого животного счастья, неосмысленности бытия, красивого хоровода, в котором можно просто быть. И 41, и 101 год. Быть собой, никак не меняясь. А как вообще можно изменить то, что было подарено тебе в момент зачатия и рождения — воплощение, стук сердца и особенный внутренний ритм, только твой танец. Разве влияет на это время?

Вот я и говорю...