С одной стороны, рынок — что–то противоположное творчеству, превращение книги в товар — пугает трепетную творческую душу. С другой — без соблюдения законов книжного рынка даже талантливое произведение не сможет дойти до массового читателя. Об этом и многом другом говорили на очередной дискуссии в минском магазине «Книжный салон». В ней принимал участие приехавший в Беларусь с недельным визитом французский писатель Мишель Луйо. Мишель родился перед Второй мировой в Лотарингии, его отец — герой Сопротивления. В 1980–х Мишель работал атташе по культуре в посольстве Франции в Москве, тридцать лет был дипломатом — в Восточной Европе, на Дальнем Востоке, так что рассказать ему есть что. Например, как пригласил в Москву Марселя Марсо, а тот во время выступления упал на сцене с сердечным приступом. Пришлось брать на себя ответственность за операцию. Или о том, как во время визита в Советский Союз Франсуа Миттерана атташе по культуре Луйо случайно отделили от французской делегации и он остался в Кремле, когда все уехали. Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Черненко обнаружил ожидающего в пустом зале растерянного француза и отправил на своей машине.
Мишель начал писать в 49 лет, но его романы уже дважды выдвигались на Гонкуровскую премию. Участие гостя сделало разговор в «Книжном салоне» особо актуальным. Кроме месье Луйо, в нем принимали участие Алесь Карлюкевич, директор Издательского дома «Звязда», Алесь Бадак, главный редактор журнала «Полымя», Алла Змиева, издатель и директор «Книжного салона», я, писатель–обозреватель Людмила Рублевская, и другие гости магазина.
Можно ли стать успешным писателем, не соответствуя конъюнктуре книжного рынка?
Л.Рублевская: В «Немане» как–то печаталась статья французского критика о том, как книжный рынок в Европе уничтожает писателей, нивелируя их творчество.
М.Луйо: Ситуация во Франции именно такова. Но лично я не хочу ориентироваться на правила рынка. Я буду писать то, что чувствую. Есть явление, которое я называю «парижинизм» — очень тяжело во Франции стать известным писателем, если не входишь в столичную тусовку.
А.Бадак: Думаю, что наша литература еще слишком традиционна, чтобы говорить о конъюнктуре. И наш книжный рынок еще не конкурентоспособен в сравнении с европейским. Но фактически мы не знаем настоящей панорамы ни одной современной литературы, а только ту часть, которую предлагает рынок.
М.Луйо: Иногда издательства рискуют, чтобы издать то, что не соответствует массовым запросам, но сегодня этого риска они берут на себя меньше, чем двадцать лет назад.
А.Змиева: Покупатели книг ориентируются на известные имена, но большинство достойных авторов им неизвестны. Мы пришли к тому, что для каждого автора индивидуально ищем аудиторию.
М.Луйо: Мы живем в эпоху изображения, картинки. И писателю иногда нужно быть тем, кто разрушает шаблонную картинку. Из сотен людей, которые стоят за автографами к популярному автору, именно к нему придет человек пятнадцать, остальные придут к картинке, которую видели на экране.
Можно ли заработать сегодня на литературе?
М.Луйо: Я опубликовал более 15 книг и в небольших издательствах, и в больших. К счастью, книги не являются моим основным доходом. Я не только не зарабатываю на них деньги, я их теряю. Когда писатель известен, ему оплачивают и путешествия, и рестораны. Если не очень, он все это делает за свой счет.
А.Бадак: Молодые белорусские писатели отходят от традиций, экспериментируют, но смогут ли они на этом зарабатывать деньги? Пока что, мне кажется, в нашей литературе никто из писателей денег не зарабатывает.
М.Луйо: Сейчас возникает новый литературный мир — усилиями крупных издателей, у которых есть деньги на рекламу. В том мире есть и хорошие писатели, но хватает и плохих, у которых тоже есть успех, и они автоматически переводятся на разные языки. А есть литература, живущая в подвале.
Л.Рублевская: Наш философ Игорь Бобков говорит о катакомбной культуре.
М.Луйо: В этом «подвальном» мире вы тоже печатаетесь — либо сами, либо в маленьких издательствах. Вас не показывают по телевизору, ваша книга не распространяется. И здесь есть и хорошие писатели, и не очень. Но все они остаются в подземелье на всю жизнь.
Какова сегодня роль литературы?
М.Луйо: Во Франции тоже в продолжение нескольких столетий к писателям относились как к мэтрам мысли. Когда я был студентом, у каждого имелся свой авторитет из писателей. В университете я познакомился с очень красивой немкой, которая сказала: «Люблю Сартра». Я ответил, что больше люблю Камю. И наша дружба не состоялась. Сегодня таких авторитетов нет. Но не только люди из бывших советских республик ищут в литературе истину.
А.Карлюкевич: Не кажется ли господину Мишелю, что мир перенасыщен книгой?
М.Луйо: Конец литературы, конец книги?.. Временами я тоже пессимист. Но хочу остаться оптимистом. Читают литературу все те же узкие круги. Но считается, что это избранные, лучшие люди.
А.Карлюкевич: Будучи издателем–оптимистом, я остаюсь пессимистом–читателем. Потому что теряюсь в подсчетах, сколько тысяч книг могу прочитать за жизнь. Три тысячи, четыре? Видимо, книга как явление с помощью электронных технологий приобретает такие скорости, что никакая библиотека не в состоянии вместить все интересное.
Л.Рублевская: Только время может переводить интересное в разряд классики.
А.Бадак: В наших книжных магазинах можно увидеть полные собрания сочинений многих писателей. Насколько во Франции востребована классика?
М.Луйо: Отношение к ней зависит от системы образования. В нашей начальной школе когда–то преподавали Лафонтена — французского Крылова. А потом год за годом программа по литературе стала таять, Лафонтен исчез. После 1968–го заменили хронологический принцип подачи литературы чем–то вроде тематического — тексты о счастье, о равенстве и так далее. Новые поколения хуже знают классическую литературу и не пойдут ее покупать. Это может плохо влиять на идентичность страны.
Всегда ли тиражи книг и литературные премии адекватно свидетельствуют о художественном качестве произведения?
М.Луйо: Эпоха великих писателей окончилась. Те, кто теперь получает Нобелевскую премию, не стали такими же титанами мысли. Что касается нынешнего лауреата Патрика Модиано, я считаю его рафинированным, утонченным и очень парижским. Но это не самый мой любимый писатель. Меня самого на Гонкуровскую премию номинировали, когда председателем академии был Франсуа Нурисье, заинтересовавшийся моим романом «Лотарингия». Нурисье сказал, что я писатель первого ряда, но это никогда не будет массовой литературой.
Л.Рублевская: Приезжал к нам «массовый» Бегбедер. Выступил в клубе, а билеты, кстати, были дорогие. Выступление свелось к тому, что он вышел на несколько минут на сцену и представился.
М.Луйо: Однажды в Токио на банкет тоже пришел известный писатель, побыл пятнадцать минут и ушел. Люди заплатили большие деньги, чтобы там присутствовать. А потом оказалось, что это был двойник.
Как сделать книгу популярной?
А.Карлюкевич: Чьи деньги вкладываются во Франции в раскрутку писателя?
М.Луйо: Насколько мне известно, издатель зарабатывает на книге приблизительно 17 — 19 процентов от продажи. Тот, кто продает, — 30 — 35, а писатель — 5 — 8 процентов. Издатель оплачивает продвижение книги, но это могут сделать только крупные фирмы. И даже они выберут только несколько книг и авторов.
А.Карлюкевич: Наша ситуация во многом похожа.
Л.Рублевская: Иногда белорусские писатели, пытаясь понять, как им стать интересными миру, начинают избавляться от привязки к белорусским проблемам и антуражу, искать что–то «глобальное», «универсальное».
М.Луйо: Я девять лет жил в Японии, написал сборник рассказов об этой стране и отнес в местное издательство. Редактор сказал: да, это хорошо, но вы не японец. То же сказали мне и во Франции. Можете сами делать выводы из этой истории. Рая для литератора нигде не существует.
rubleuskajya@sb.by
Фото Владимира ШЛАПАКА
Советская Белоруссия №226 (24607). Четверг, 27 ноября 2014.
