«Нас с мамой повели на костер...»

«— Чье дитя орет? Да заткните ему глотку. Чей ребенок в кустах? Выходи немедленно, — фашист угрожающе направил автомат на группу испуганных женщин и детей, жавшихся друг к дружке. Они еще надеялись на чудо. Ходили слухи, что, возможно, их повезут в ненавистную Германию. Пусть так — лишь бы остаться в живых. Толпа расступилась и вытолкнула вперед мою маму — жену командира партизанского отряда. Все знали: ее расстреляют первой. Знала и она. Крепко держа меня за руку, мама обреченно пошла к орешнику, где захлебывался в голодном крике младенец — мой брат. Он родился несколько дней назад за колючей проволокой. В концлагерь фашисты заточили всех жителей окрестных деревень Пуховичского района, готовя расправу за связь с партизанами. Майским утром несчастных согнали прикладами в кучу, и всем стало ясно: конец. Мама поняла: никому не спастись. И тогда она спрятала в кустах спящего сына: мы погибнем, а вдруг его кто-нибудь подберет. Посчастливится — останется жить. Но... голод разбудил младенца. — Корми своего выродка, чтоб не вопил, — фашист швырнул маленький кулек, замотанный тряпками. Мне — три года. Я ничего не понимаю. Просто страшно. Теснее прижимаюсь к маме. Так мы и сидим на пригорке напротив толпы односельчан. Мама грудью кормит младенца. Внезапно раздалась громкая команда на немецком языке, и людей прикладами погнали к сараю. Крик, брань, слезы. Мама сообразила: про нас забыли! Зажав малышу рот, она потащила нас в лес. А через несколько минут в небо взметнулись столб огня и дикий крик. Горели люди в облитом керосином сарае. Костер полыхал до верхушек деревьев. Прошло много лет, пока до меня дошло, что в то утро нас с мамой вели на этот костер». Преподаватель вуза Галина Николаевна Нестерова кладет цветы к Вечному огню на площади Победы, прижимая к себе хрупкого мальчика с безмятежно-ясными глазами — своего внука. — Бабуленька, тебе соринка попала? У тебя глазки мокрые. Посмотри, какой красивый огонь. Настоящий костер! — посмотрел на бабушку и… замер. Мальчик никогда еще не видел бабушкиных слез. И не знать ему по младости лет, что бабушка — та самая девочка из сорок четвертого, которую погнали фашисты на костер. Вместе с тысячами других. Но таких, как она, судьбой спасенных, было совсем немного. ...Летом сорок четвертого фашисты, понимая, что их крах близок, просто ошалели. Костры из деревенских хат и человеческих тел — детей, стариков, женщин полыхали по всей Белоруссии. Чем ближе победа, тем выше костры. ...О Хатыни Коля Гирилович узнал от тетки. Та примчалась в Дальву — деревеньку километрах в тридцати от Хатыни — с жутким известием, что фашисты сожгли Хатынь вместе с жителями. «Я сидел у окна, и мне виделось, как в пламени корчатся люди... По спине побежали мурашки. Перед глазами бушевало пламя пожара и корчились черные тела — большие, и маленькие, и совсем крохотные... Вот один выскочил из пожарища и огромным огненным кульком отползает... Огненный клубок замирает, медленно догорает...» Мальчик не предполагал, что его видение — это явь. Пройдет немного времени, и Дальва станет последней деревней, сожженной фашистами в Белоруссии. ...И корчились в муках черные тела – и большие, и маленькие, и совсем крохотные... Судьба подарила Николаю жизнь, отобрав любимых родителей, родных, друзей, деревеньку, ютившуюся в замечательном зеленом пространстве. После дождей лес дарил запахи, от которых душа наполнялась счастьем. Летом сорок четвертого леса Белоруссии пахли гарью. Казалось, что сгорела вместе с ними вся земля, не дождавшаяся Победы. Но из гари и дыма то тут, то там проявлялись полуживые, чудом уцелевшие люди. Их было немного. И судьба защитила их по-разному. Николая спас конь, которого он повел подальше от деревни на пастбище. Мальчик уснул в лесу, а когда проснулся, над лесом полыхало пламя. Его тетку Лизу спасла собака. Когда все полыхало, женщины соседней деревни заползли на гумно. Но собака стала метаться возле них, схватила тетку за рукав и потащила к воротам. Женщины побежали в высокую рожь, а к гумну подкатили фашисты и подожгли его. Шарик лежал рядом с Лизой, прижавшись к земле. Брехастый, он не издал ни звука на чужаков — перед злом он был бессилен. В тот день, 19 июня 1944-го, перед злом бессильны были все. Зло откатывалось туда, откуда явилось. Пришла долгожданная победа, а долгожданные дожди размыли страшные пепелища. И на черных проталинах валялись руки, ноги, головы — все, что осталось от дальвинцев. Но это было еще не все. «Мы доставали сожженных из погребов, — вспоминает двоюродная сестра Николая Гириловича Галина Около. — Тянули кого за ноги, кого за голову. По остаткам одежды пытались узнать имена. Сымон Маркевич сколотил огромный гроб. Его на веревках опустили в желтую яму. Отплакались. А утром моя мама говорит: «Я видела сегодня странный сон: подходят ко мне соседские дети, про которых мы думали, что им удалось убежать в лес, и говорят: «Что ж ты, тетечка, нас не любишь? Всех в землю закопала, а мы тут — под печкой лежим». От нескольких домов остались обугленные печи. Мы заглянули под развалины, а там детки лежат — те, которых мама во сне увидела. Черные страшные головешки. Собрали все, что осталось, в один мешок. Предали земле. 60 лет прошло, а мне снится, что я с ними ягоды в нашем лесу собираю. Такая же, как они, — маленькая». ...И корчились в муках черные тела — и большие, и маленькие, и совсем крохотные... Тел было сорок четыре. Год был сорок четвертый. Местный кузнец сколотил железную оградку, крестик. Все по-христиански. И стали ходить люди из соседних сел на дальвинскую братскую могилку поплакать и в будни, и в праздники. А 30 июня 1969 года на кладбище деревень в Хатыни захоронили капсулу с землей с могилки сожженной дотла деревеньки Дальвы. 186-й по счету. Последней. С тяжелым сердцем вернулся домой Николай Петрович Гирилович. Мальчик Коля, один из немногих Гириловичей, чудом спасенный, уже работал в радиотелецентре Гостелерадио БССР. И не потому, что на слуху все время были теле- и радиопередачи о войне и победе, задавал себе молодой инженер вопрос: «А что я могу сделать в защиту мира?» Это не пафос. Скорее всего, вопрос задавала обожженная память. Могилка с чугунным крестом в мертвой Дальве стояла перед глазами. Конечно, спасибо кузнецу за труд, но просто креста и ограды принявшим адские муки — мало. И зародилась идея: создать памятник своей сожженной деревне. Поддержали коллеги, комсомол Гостелерадио, ЦК ЛКСМБ. Всем миром возводили комплекс, о котором сейчас знают многие. На народные деньги построен мемориал по проекту студента третьего курса отделения скульптуры Белорусского театрально-художественного института Владимира Теребуна. 15 июня 1973 года спокойнее стало на сердце Николая Петровича. Бронзовая фигура женщины с ребенком, прижавшимся к ее ногам, стала символическим местом встречи сына с матерью, чьи останки покоились здесь, в Дальве. Уже превратились в красивую березовую рощу сорок четыре тонюсенькие березки, посаженные тридцать один год назад на месте пепелища в память о каждом сожженном. Заросла зеленой травой испепеленная земля. Пора бы успокоиться и памяти... Но нет... Это невозможно... Костер, разожженный на костях, продолжает полыхать. В нем сгорели тела, но души... Они тоже никогда не успокоятся. И потому каждый год 19 июня – в день трагедии — к дому радио на улице Красной в Минске подходит автобус. В него садятся уже ставшие седыми былые комсомольцы. И едет седой комсомольский автобус на 79-й километр шоссе Минск — Витебск. Он останавливается у камня, на котором написано: «Да 19 чэрвеня 1944 года тут была вёска Дальва. За дзесяць дзён да вызвалення гітлераўцы жывымі спалілі жыхароў». К камню подтягиваются местные жители, приезжают местные власти, приходит священник. И люди говорят с душами сожженных Костиков и Женечек. Кто молитвами, кто стихами. Кажется, уже выплаканы все слезы, но нет... Плачет женщина, глядя на кем-то принесенный букет с прикрепленной к нему детской игрушкой. Куда могла завести ее память, если ей самой от силы 30. А за траурным столом в красивой деревянной беседке Николай Петрович Гирилович просит поднять чарки и помянуть невинно загубленных. И пока живы Гирилович и его соратники по строительству мемориала, будут и речи, и слезы, и поминальный стол, за которым завихается Римма Игоревна — супруга Николая, всем сердцем принявшая душевную боль мужа. Она всю ночь накануне встреч будет печь пирожки. 120 штук, красивых и вкусных, украсят стол. Наверное, такие же пирожки умели печь сожженные деревенские женщины своим сгоревшим детишкам. — ...Бабуленька, почему ты плачешь? Огонь так красиво горит, как костер. — Маленький мальчик прижимается к бабушке, жалея ее. Он еще никогда не видел, как его самая молодая и самая красивая бабушка плачет. Только вот почему, пока не может понять. Не дорос. ...И корчились в муках черные тела — и большие, и маленькие, и совсем крохотные...