В мире кукол самая престижная профессия — человеководЖизнь вернулась в эти стены. Двухлетняя ремонтная безнадега сменилась долгожданным новосельем. Нынче все ходят обалдевшими от того пространства, в котором вдруг оказались. Десятилетиями вживавшиеся в тесноту, сейчас обитатели театра кукол пребывают в растерянности — чем все это заполнить? Где столько мебели взять? Впрочем, одна из театральных шуток (здесь шутят много, ибо нет никого более жизнерадостного, чем актеры–кукольники, помещенные в новое жизненное пространство. — Авт.) гласит, что театральным бутафорам места перестало хватать уже на второй день после новоселья.
Первого октября будет открытие сезона. По многолетней традиции сезон откроет спектакль «Дед и журавль». Сезон вообще–то не юбилейный — 68–й. Но здесь он самый что ни на есть праздничный, эпохальный: закончилась невеселая разъездная жизнь, снова на своей сцене, снова надежды. Еще за месяц до открытия сезона театральному кассиру Ирине Ерофеевой приходилось отвечать на сотни звонков ежедневно. Зритель соскучился. Будет аншлаг. Тем более что стоимость билета так и осталась позапрошлогодней. Более чем скромной по сегодняшним антрепризным временам.
В театре царит настроение предпраздничного ожидания. А оно, говорят, и есть самое приятное. Один день этих волнительных ожиданий и подсмотрели корреспонденты «СБ».
10.00. Театр кукол, пожалуй, единственный театр, где жизнь начинается рано. Ведь здесь идут утренние спектакли. Хотя сезон еще не открыт, в театре уже многолюдно. Жизнь отсюда, кажется, никогда и не уходила. В коридорах бесконечный смех, песни, крики: теперь у театра есть репетиционный зал, в котором идет работа в режиме нон–стоп. В этом году здесь пополнение: пришли 7 выпускников Академии искусств, сейчас их вводят в репертуар. Вот и разносятся по коридору то визг трех поросят, то рык трусливого льва из «Волшебника Изумрудного города», то песенки Красной Шапочки.
— Если учесть, что вся труппа театра — 20 человек, то 7 молодых актеров — серьезное пополнение, — говорит главный режиссер театра Алексей Лелявский, он же руководитель театрального курса, который и окончили молодые актеры. — Толковые ребята. А главное — с большой жаждой работы. Ну и показываем им сейчас «небо в алмазах». Пример: в субботу у нас один молодой человек вернулся с фестиваля из Рязани. Время прибытия — 6.12, а в 9.00 он уже выехал в Мозырь на спектакль. А, каково?
Прежде весь театр состоял только из нескольких комнат, примыкавших к сцене. Столярные и бутафорские цехи ютились в подвале, а некоторые куклы приходилось хранить в сарае во дворе. О временах, когда все сидели друг у друга на голове, здесь не любят вспоминать. Как сказала одна актриса театра: «Стыдно признаваться, что театр мог дожить до такого жалкого состояния». Но времена, к счастью, меняются. И в новом двухэтажном здании, которое надстроили над старой сценой, все с гордостью показывают границы старого помещения: «Вот видите — выступ возле лестницы на уровне первого этажа, — говорит завлит театра Сергей Батаев. — Здесь заканчивалась сцена. И все. Больше у нас ничего не было. А теперь — 800 квадратов достроили!» На втором этаже разместились театральные службы: столярный, бутафорский, костюмерные цехи. А в скором времени, когда начнется сезон, здесь откроется еще и диво дивное: детское кафе со специальной, затейливой детской кухней. Наконец–то. Надоело, право слово, дежурным поп–корном ребенка развлекать.
11.40. Несмотря на оживление, театр кукол пока нельзя назвать действующим. Сцены у него нет. Точнее, она есть, я даже под ней ползала, изучая сложную систему ходов (только я вам этого не говорила, устройство сцены — тайна для зрителя) и пола, часть которого будет подвижной. Но для работы она пока абсолютно непригодна: набор склеенных неструганых сосновых брусьев десяти сантиметров толщиной.
— Будто моя палуба, — басит кто–то
у меня за спиной. — Точь–в–точь такая на эсминце была. Ох, и надраился — каждый сантиметр помню. Нахлынуло...
Старик с окладистой бородой в яркой «гавайской» рубашке — легенда театра Владислав Власов. Только белая–пребелая борода вносит смятение в его образ — уж никак не вяжется с зычным голосом и выправкой.
— Можете называть меня дядей Владиком, — басит он.
Старейший актер и вечный Швейк театра Владислав Власов. Ему 76. Он жизнелюб и юморист. Всю жизнь собирает театральные байки и анекдоты. Дальше я путешествую по театральному закулисью уже под аккомпанемент власовских баек. К сожалению, пересказать смогу не все. «Соленые, — усмехается в усы старик, — без соли–то невкусно».
Вообще–то Государственный театр кукол был организован в Гомеле в 1938 году. И только в 1950–м он перебрался в Минск. Нынешнее здание, которое делит с кинотеатром «Пионер», занимает с 1965 года. Первый минский двухзальный прообраз мультиплекса в свое время был городской гордостью. Кто из нас, скажите, не помнит огромных золотых рыбок (или, может, они только казались такими в детстве?), плавающих в прудике, дно которого просто заросло копейками, что бросали юные любители театра? И огромную пальму, что воровала своими лапами половину дневного света? Увы. Прудок дал течь, его спустили, рыбок изъяли, а пальма погибла. Неизменным из детских воспоминаний остались лишь Адам и Ева, сидящие на театральной афише «Божественной комедии» в фойе.
— Сцена наша так поизносилась — страшно было, что провалимся, — вспоминает Власов. — Теперь уж точно на века будет. Наверное, и отпоют меня на этой сцене...
— Что ж вы так мрачно? — перекрикиваю я шум шлифовальной машины.
— Да нет, я помирать пока не собираюсь, — смеется дядя Владик. — Я, как мой любимый Швейк, на жизнь смотрю легко. Я над ней смеюсь. «Кто же это сидит и придумывает анекдоты? Кто сидит, тот и придумывает», — говорил Швейк.
Когда Власов на репетиции, об этом знают все: его смех, а за ним и всех остальных, разносится по этажам. Дядя Владик хранитель живой театральной истории.
— В следующем году будет 50 лет как я работаю в театре кукол. Помню, жили в оперном театре, отгородившись шторкой. Там все тогда жили — и филармония, и ансамбли. Сцены у нас долго своей не было. По школам со спектаклями проедем, по садикам. А дальше? Едем куда–нибудь в глушь в «собачьем» фургоне, сидя прямо на декорациях или ящиках с куклами. Выступаем в клубе при керосиновой лампе. А после спектакля бабка какая подходит и спрашивает: «Вот вы все выступаете и выступаете. А когда ж вы работаете?»
12.30. Странно, что это я вам все о людях рассказываю? Ведь главные персонажи здесь все–таки куклы. Вся жизнь вертится вокруг них. Они везде. На столе у главрежа, на вешалках в коридорах, на столах у бутафоров и даже в театральном гардеробе. Впрочем, те куклы, что работают в спектаклях, хранятся в костюмерных, аккуратно развешенные и зачехленные или уложенные в ящики. А прочее пространство театра занимают куклы–ветераны. В скором времени их всех соберут в музей. Но пока он еще не готов, а многие «ветераны» нуждаются в основательном «лечении». И тут никак не обойтись без главного кукольного мастера Олега Николайчика. Вообще–то должность его называется «художник — конструктор кукол». Но на самом деле он — папа Карло. Самый настоящий. С такой же доброй улыбкой. В театре он работает уже 40 лет. Абсолютно все куклы — его рук дело. Нет, конечно, коллектив в бутафорских мастерских работает немалый — есть и художники, и скульпторы. Но как заставить куклу двигаться, плясать, просто жить, лучше всех знает только Олег Владимирович. На столах в его кабинете лежит десяток кукол из «Золотого ключика». Перед оформлением в музей их надо реставрировать.
— Вот принесли, сбросили в кучу, — жалуется он, — разве можно так?..
Достаю из кукольной кучи Пьеро. Полинялого и жалкого. Но я готова поклясться — за такую куклу любой ребенок отдал бы все на свете. Маленькие ручки и ножки пластичны, деревянные суставы гнутся, а башмачки сами собой начинают пританцовывать по поцарапанной столешнице. Не по себе становится. Она живая.
— А вы что думали? — Николайчик улыбается одними глазами.
— Настоящий актер — он куклу всегда чувствует, — говорит Власов.
Шаги у нас с Пьеро неловкие получаются. «А ты его слушай, он опытный», — подбадривают меня. Я не могу определить, кто из нас у кого поддержки ищет. Актеры–кукольники говорят, что тут равноправный творческий процесс, только половина успеха которого зависит от актера.
13.20. Музей кукол. Проще говоря — кукольная богадельня. Сюда уходят те артисты, которые отыграли свой век. Выбросить их, утилизировать рука ни у кого не поднимается. Одни отправляются в детские театральные студии, другие ожидают своего «койко–места» в кукольном доме престарелых, раскачиваясь на вешалках в гардеробе. В музее еще не установили стенды, и куклы, что уже определены сюда, просто лежат на полу. Что характерно — все старички исправны. Так, самый старый персонаж — Баян из «Клопа» — пенсионер даже по людским меркам: был создан в начале 50–х годов прошлого века. Но сохранился лучше, чем иные люди в его возрасте: голова из папье–маше хлопает глазами, открывает рот, кривляется. Только поля шляпки–канотье обтрепались да трикотажный костюм подпорчен молью. Но менять одежду ветерану не стали: пусть сохранится историзм.
14.30. Репетиция закончилась. Одни убежали купить булочку–другую на обед, другие — в курилку. Мы с Власовым пьем чай в общей комнате и плывем в воспоминаниях.
— Играли мы как–то «Партизанскую сказку». Давно это было. Актер, что партизана играл, «приболел» — в таком виде нельзя было народного мстителя выпускать на сцену. Отправили меня. Надо мне взять одной рукой немца, другой — предателя и произнести патетический текст вроде
«Не ходить бы вам, рыцари, на Восток;
Не ломать бы вам, рыцари, головы да ног,
Не висели б вы на горькой осине,
Не клевали б вороны ваши очи».
Бодро так начал. А потом говорю: «Не клевать бы вам, рыцари...» Пауза. Слышу только, как наши внизу хохочут. И хоть бы кто–нибудь, паскудник, подсказал! Как выкручиваться? Скажу не то — посадят еще за антисоветчину. После долгой паузы я зычно выкрикнул: «Не клевать бы вам, рыцари, советских людей!» Когда уходил со сцены, кулисы просто сотрясались от смеха...
15.20. Спускаюсь в «филиал» кукольного музея, который разместился пока на вешалках в гардеробе. Несколько десятков больших ростовых кукол. А у входа на пуфике восседает «вечная зрительница театра», как ее здесь называют. Одни принимают ее за билетера, другие за вахтера. Но почти все, кто заходит в фойе, норовят с ней поздороваться. Вообще–то эта кукла — женщина из зала, со спектакля «Мастер и Маргарита». По режиссерскому замыслу, в зрительном зале сидело несколько подобных кукол. В определенный момент некоторые из них вставали, бросали какие–то реплики (в них были вмонтированы динамики), истерично хохотали. У зрителей, говорят, даже обмороки на спектаклях случались. Ничего удивительного. Если бы красавица с бюстом пятого размера и такими же коралловыми бусами сидела не в театральном фойе, а скажем, в трамвае, думаю, с нее бы требовали штраф за безбилетный проезд. Актриса и по совместительству хранительница музея Яна Агеенко с восторгом вспоминает эту постановку. «Думаю, это был один из самых необычных и ярких наших спектаклей».
— А вы в нем участвовали?
– Да, с удовольствием. Правда, у меня небольшая роль была...
— Какая?
— Комсомолки. Вагоновожатой. Берлиозу голову каждый спектакль отрезала.
«Мастер и Маргарита» был еще и вершиной бутафорской работы. Таких правдоподобных и вместе с тем карикатурных людей (не поворачивается написать кукол) можно разве что в жизни увидеть.
— Времена тогда были перестроечные, — вспоминает Николайчик, — денег не было. Но если бы и были — магазины пустые. Мы всех кукол для спектакля со своего плеча одевали. Весь театр сбрасывался: кто пиджак пожертвует, кто туфли.
Вообще–то театр кукол всегда мастерством, а не дороговизной спектаклей славился.
— Наш потолок расходов — 6 тысяч долларов на спектакль. Столько ушло на постановку «С Парижем покончено». Серьезная была дыра в нашем бюджете, — признается Лелявский.
«Так все же, кто кем управляет — человек куклой или она им?» На этот вопрос здесь все задом наперед отвечают. Сначала самозабвенно рассказывают, какая кукла одушевленная, а после — что все–таки без кукловода она «никуда». И только заслуженная артистка Республики Крым Валентина Пражеева легко так признается, не боясь собственную значимость принизить:
— У каждого актера есть своя магическая кукла, которая определенно им управляет. У меня — Ева в «Божественной комедии». Сейчас–то я уже не принимаю участия в этом спектакле, но если какой концерт и я снова с ней играю (играю — очень детское выражение), появляется это потрясающее ощущение чего–то живого. Ева однозначно мной управляла. Даже без иронии. Владимир Грамович — Адам, а я — Ева. Мы не знали усталости. Это уже потом, после спектакля, костюмер снимает куртку, а она вся мокрая.
16.40. Всякий раз, проходя мимо мастерской художников, помимо воли заглядываю к Олегу Николайчику. А уж он–то — профессиональный папа Карло, всякий раз знает, чем разбудить спящего в каждом из нас ребенка. Сейчас работает над макетом нового спектакля «История одного города». На его столе маленький театр: сцена, декорации и куклы в масштабе 1 к 25. Первым этой игрушкой, к которой так и тянутся руки, будет играть режиссер. Собственно, для него и для художника–постановщика она и делается. Мизансцены, свет, движения, пластические и световые возможности спектакля — Бог знает еще какие тонкости будущего действа обсуждают они до утра в прокуренной комнате театра.
Визиты к Николайчику дарят сладкое ощущение дежа–вю. Будто стою, как в детстве, у витрины с игрушками и ожидаю чуда. И оно происходит. Вот на столе у «заслуженного папы Карло» лежит скрипичный футляр. «А че, скрипка сломалась?» — забрасываю удочку для разговора. Олег Владимирович открывает футляр. И оттуда выскакивает целый духовой оркестр. А Николайчик, поворачивая ручку, как у шарманки, заставляет их прыгать, маэстро — взмахивать палочкой.
— Это наш «оркестр Финберга», — смеется Николайчик. — Он играет в спектакле «Веселый цирк». Сейчас вот «подлечить» надо. Разболтался весь, скрипит. У нас ведь хранилища не было. И наш «оркестр» неоднократно промокал.
17.50. «Талантливая театральная молодежь» в курилке молчит. Ничего себе, думаю, актеры–кукольники. Угрюмые, будто кладбищенский сторож. Потом только понимаю: ребята просто очень устали. Репетиции двух спектаклей, потом еще бесконечные «читки» — когда роль проговаривается без кукол.
— Поначалу просто «крыша ехала», — рассказывает Тимур Муратов. — Сколько всего запомнить надо: слова, действия, передвижение декораций. Бывали и откровенно провальные моменты, когда мы текст забывали на сцене, — потому что толком выучить не успевали.
18.20. Официально у театра существует один выходной день. Это понедельник.
— Как я люблю понедельники! — восклицает Валентина Пражеева. — Это день, когда можно не спеша сходить в прачечную, сберкассу, подъехать на радио. А не нестись, как взмыленная лошадь.
Конечно, актеры театра кукол — тоже люди. И права на отдых у них такие же, что и у всех остальных граждан страны. Но, право слово, нам, зрителям, иногда хотелось бы, чтоб театральных понедельников-выходных не было вовсе. Как в песенке: «Им бы понедельники взять и отменить...»
Вообще–то здесь все давно привыкли к тому, что рабочая неделя не такая, как у всех: в выходные — самая работа.
— А у нас почти у всех семьи творческие, — говорит Валентина Пражеева. — Мой муж, к примеру, музыкант. Не каждый, знаете, выдержит такой стиль жизни — вечерние спектакли, бесконечные гастрольные разъезды да еще и на рынок по выходным самому ходить приходится. Немало в театре семей распалось из–за такого вот «перевернутого» образа жизни.
Много здесь такого, что человеку со стороны совсем непонятным кажется. Например, здесь все двери всегда нараспашку. Нет у театрального люда обычая дверь на ключ запирать. «А зачем? Свои же все». Дети здесь опять же у всех за кулисами растут. В «кармане» сцены. Там раньше, еще до ремонта, валун стоял большой — туда и сажали театральных отпрысков, чтобы все время, пока родители гримируются, играют или репетируют, на виду держать. Неудивительно, что династий в театре много. Сам главреж опять же продолжает дело, начатое отцом, — много лет Анатолий Лелявский был главным режиссером театра, сейчас вот Алексей Анатольевич.
— Правда, сын идею династии не поддерживает, — вздыхает Лелявский. — Занимается иммунологией. Сказал, хочет сначала нормальную профессию получить...
19.20. Вечерний разговор с режиссером о куклах. Счастливых и несчастных.
С Лелявским спокойно поговорить можно только глубоким вечером. В те немногие минуты, когда он занят компьютерной работой (графики, гастроли, репетиции, репертуар), его никто не дергает.
— Ремонтом довольны?
— А вы как думаете? Но все равно большего хочется. Хочется, чтобы фойе отремонтировали. Театр же лицом должен быть к зрителю повернут, а не наоборот. Хочется, чтобы пруд с рыбками ожил, чтобы люди снова копеечки кидали...
— Так ведь копеечек больше нет.
– Ну, жетоны на метро — чтобы еще раз в театр вернуться...
Во все куклы режиссер играет первым. Чтобы потом актеры не сказали, что какая–то его задумка выше кукольных возможностей. Алексей Анатольевич говорит, что любит всех кукол театра. Но одной из наибольших удач считает куклы к спектаклю «Ганнеле».
— Хотя поначалу с ними огромная морока была. Я даже думал, что «не попали». Ничего на сцене у них не получалось. А потом вдруг стало понятно: мы просто не угадали внутреннюю скорость их жизни. Я попросил сделать их движения медленнее — и все стало на свои места! Сильные куклы, с интересной судьбой.
— В чем заключается судьба куклы? Не попасть в сарай, на мороз — и жизнь удалась?
— Нет, ну что вы. Слава Богу, сейчас такой беды у нас нет — теперь хорошие условия для хранения. А судьба есть у каждой куклы. Равно как и душа. Ведь кукла всегда — часть чьей–то души. Даже многих. Сначала — художника с режиссером, потом — мастера, потом — актера. Она впитывает в себя всю энергетику. И когда куклы попадают на мороз или незаслуженно забываются, жуткое чувство, будто часть души теряешь. Вообще, самое страшное зрелище — кукла, которую выбросили.
— То есть если вы идете по улице и видите в мусорном контейнере куклу...
— ... я ее забираю. Я приношу ее в театр. Хочу когда–нибудь сделать о них спектакль — о потерянных, поломанных, искалеченных куклах. Пока, правда, не насобирал столько.
— Так мы можем клич кинуть.
— Я очень удивлюсь, если кто–то из читателей что–то принесет. Ведь этим он покажет свою внутреннюю жестокость. У меня, например, до сих пор хранятся игрушки взрослого сына. Рука не поднимается выбросить — он же с ними играл. Они же часть его мира. Отдаем кому–то.
– Но ведь игрушки у нынешних детей уже другие?
— Барби, вы считаете? Это не куклы. Это предметы, которые созданы для того, чтобы их покупать и гордиться их наличием. Кукла — существо метафизическое. Она предполагает наличие души. Именно потому в музеях всего мира так много старых кукол...
22.00. В театре светятся лишь два окна: вахтер наслаждается очередными подвигами «ментов» да режиссер размышляет о кукольных судьбах. Спектаклей сегодня не было. Театр уснул рано. Только «вечная зрительница» все так же сидит у входа, зловеще подсвеченная фонарями с улицы. Ведь ночью у нее особая функция. Она — будто сторож на границе миров. Бесконечно терпеливый и преданный. Никогда, ни за что, никому она не расскажет, что же происходит в мире кукол, когда из него уходят люди...
Фото Артура ПРУПАСА, «СБ».
