Награда?Жизнь

Нам вовсе, поверьте, не нужно

В былом утешенье искать.

Его мы несем, как оружие,

Чтоб до смерти не умирать,

Чтоб в ранге ходячих реликвий

Не жить для парадов и дат.

На лаврах дремать?

Не привыкли мы...

(М.Шибалис "Как вечные светят огни" - посвящается ветеранам Победы.)

Шибалис-журналист, мэтр, теперь редко появляется в общественных местах, разве что покупая в магазине кефир и творог. Или когда гуляет в минском Киевском сквере. Там у него есть "скверные" друзья. С ними он общается. Нетрудно представить, как говорит "за жизнь" и про болезни, политику, детей и внуков. А то и пару рифмованных строк из стихов собственного сочинения сильным молодым голосом, улыбаясь, процитирует! Зачем? А чтоб переполюсовать мрачноватое настроение собеседника в позитивное. К примеру, вот такие

: Немногое нам в жизни надо - Чтоб были женщины и мир!

Стоит только посмотреть в улыбчивое лицо этого скромного человека, ровесника целой эпохи, убеждаешься - твои представления небеспочвенны: он действительно оптимист. Уголки губ обаятельно приподняты, в глазах, обращенных к нам, живой интерес профессионала: ну-ка, ребятки, раскрывайте, с чем и зачем пожаловали...

Листаем подшивки газет: тридцатые годы, сороковые, пятидесятые... Пожелтевшие страницы (особенно военные) мирно хранят порох журналистского оптимизма, которым в те времена начинялись публикации... И его, старого журналистского волка, как сам о себе говорит Михаил Израилевич, статей тут сотни. Разглядываем фотоснимки, книги, лично им написанные и подаренные известными литераторами.

Он был знаком с Петром Заломовым, писал об Алексее Стаханове, снимал Василия Блюхера, беседовал с женой Николая Островского, за чаркой наркомовской фронтовой - с Евгением Долматовским, получал нагоняй от командующего Василия Чуйкова и часы от маршала Тимошенко...

А еще он, пахарь Победы (прошел войну от Орла до Берлина), бывший корреспондент фронтовой газеты и редактор "дивизионки", по-прежнему любит перловку. За что у повара штаба 132-й Бахмачско-Варшавской дважды Краснознаменной ордена Суворова стрелковой дивизии во время войны пользовался особым расположением - получал двойную порцию каши: другие так восторженно к "шрапнели" не относились.

Уже ушли из жизни государственные мужи, ценившие его (в числе прочих помощников), опытнейшего журналиста, вклад в подготовку выступлений, отчетов, статей для высшего эшелона государственной власти. Он писал их для Сурганова, Машерова, Мазурова... Несколько дней назад похоронили Полякова, у которого Михаил Израилевич целых десять лет работал референтом, будучи уже человеком зрелого возраста. Книгу о Полякове, участнике партизанского движения, секретаре подпольного Гомельского обкома комсомола, Шибалис считает особой страницей в своей творческой биографии.

Заслуженный деятель культуры, ветеран журналистики, публицист Шибалис в последние годы не ходит и на журналистские "тусовки". Но коллеги о нем помнят. Звонят просто так и по случаю. Недавно, в день 90-летнего юбилея, телефонную трубку пришлось ему поднять раз пятьдесят и писем из Москвы, Киева, Калуги, Екатеринбурга штук двадцать распечатать! Живы, к счастью, пока его младшие друзья и товарищи по оружию и перу. А вот из одиннадцати минчан-однополчан - он один остался.

Старшим из его учеников уже за шестьдесят, но они не забыли, как учил их Шибалис спрессовывать информацию, искать броские заголовки и газетные "шапки", оттачивать стиль и как аккуратно, не обидно правил материалы молодых журналистов, работая в белорусских газетах - "Во славу Родины", "Сельская газета" (теперешняя "Белорусская нива"), в "Красной звезде" и журнале "Коммунист Белоруссии".

Помнят о Шибалисе не только за былые профессиональные заслуги. Потому что и теперь он - в строю, остается журналистом пишущим, публикуется и в "СБ", и в "Народной газете", и в "Белорусской ниве". Ведь ветерану войны, отставному полковнику в преддверии праздника освобождения Беларуси есть что вспомнить...

Мы, фронтовики, были интернационалистами...

Я родился в 1913 году в Вильно, ровно через год после того, как отец вернулся с фронта. Он был неграмотным, простым солдатом. Читать его научили. А как расписываться - показал полковой прапорщик. Работал слесарем, мать - приказчицей у купца, она тоже ни одного года в школе не училась.

Фамилия наша литовская, но родители - евреи. И деды были евреями. Один - родом из Тракая, привокзальный носильщик. Другой - раскройщик, кроил ткань для мягкой мебели и обойщиком был неплохим. Прадедов не знаю.

Почему литовскую фамилию носим? - кто его знает. Кстати, мне как-то литовские журналисты сказали, что "шибалис" по-литовски - ржаные колосья.

Когда началась гражданская война, отец ушел с большевиками и стал добровольцем Красной Армии, рядовым бойцом, громил Врангеля. На Перекопе был контужен, потом лежал в больнице. Там познакомился с лектором ЦК партии. Он оказался нашим родственником. Из Швейцарии чуть ли не в одно время с Лениным в Россию возвращался. Так вот, он отцу сказал: "Выйдешь из госпиталя, приезжай в Орел, найдешь редактора губернской газеты Гершовского". В 1922 году отец поехал в Орел, устроился работать слесарем, а редактора тем временем перевели в другой город. Что делать? Мы - в Вильно. Как уехать к отцу? Это же была заграница. В общем, организовали нам (маме, сестренке Кате и мне) нелегальную переброску в Минск. Отец тоже туда приехал, но был болен и нас не встретил. В Минске мы были в ОГПУ всего 40 минут, нам дали право на гражданство. В это было трудно поверить. Шел 1923 год. И мы уже всей семьей уехали в Орел. Там я учился, женился. Отец до 1931 года работал, потом его здоровье окончательно расшаталось, сказалась контузия, он семь лет болел и в 48 лет умер.

Моя первая супруга прожила всего 50 лет. Со второй женой живу вот уже 30 лет. Сошлись будучи пенсионерами.

Мать мою, неграмотную женщину, арестовали как польскую шпионку в 1938 году. Она месяц была в тюрьме. Это случилось после смерти отца. Я написал лишь начальнику областного управления НКВД - рассказал о матери, о том, какая она труженица и как сам научил ее грамоте. Потом маму вызвал следователь и сказал: ваши дети воспитаны в советском духе, можете идти!.. Конечно, нам везло. Во время маминого ареста при обыске ничего компрометирующего не нашли. А ведь могли бы, если бы дома хранился негатив с Блюхером. К тому времени он уже был репрессирован. Я Василия Константиновича снимал в Хабаровске 7 ноября в 1937 году на параде, когда работал в военной газете "Тревога" вольнонаемным. Помню, как распирало меня от радости и гордости - это же надо, фотографирую самого Маршала Советского Союза, на груди которого орден Красного Знамени N 1...

Конечно, недоверие в душе гнездилось: как это столько людей в тюрьмы садят, я же многих знал! Хорошие люди! Чувства обуревали противоречивые, и порой это было тяжело. Но в основной своей массе мы Сталину верили.

Мое национальное происхождение было препятствием для карьерного роста. В 1945 году в Германии я работал в газете редактором в своей знаменитой 132-й. Когда дивизию отправляли в Советский Союз, вызвали меня в политуправление группы войск и сказали о том, что хотят назначить меня редактором газеты танкового корпуса в Германии. Назавтра сообщают, что назначат редактором армейской газеты в 8-ю гвардейскую армию под командованием Чуйкова. А еще назавтра говорят: у тебя пятая графа не совсем подходящая для редактора, мы тебя в эту редакцию отправим заместителем. И уезжаю я из Потсдама в Веймар и там служу в армейской газете 8-й гвардейской армии. А в 1949 году меня снова вызвали в Потсдам и уже направили в Белорусский военный округ. И тут меня опять пятая графа подвела: сделали меня рядовым корреспондентом газеты "Во славу Родины" в отделе боевой подготовки. Оказалось, начальником отдела был человек тоже с пятой графой.

"Два таких начальника - слишком много будет", - сказали.

Было ли мне больно? Да нет, я понимал, что так уж исторически с нами, евреями, сложилось. Мне еще везло. Вот другим - меньше. Но хватит об этой неприятной теме, тем более что мы, фронтовики, в большинстве своем - интернационалисты.

Расскажу об одном знаменитом знакомце, писателе Викторе Некрасове. Написал он книжку "В окопах Сталинграда" о событиях Сталинградской битвы. До войны был архитектором, журналистом, во время войны - сапером, воевал в Сталинграде, один из первых удостоился Сталинской премии.

В 1948 году он приезжал в Веймар, останавливался у меня. Мы ходили по историческим местам этого крупнейшего центра немецкой культуры, побывали в музеях Гете, Шиллера, в домике Листа. Много беседовали. Виктор, боевой офицер, проклинал войны и необходимость убивать, с болью говорил о горе людском, о потерях. Свою повесть считал штришком, строкой в летописи минувшей войны. Но я думаю иначе. Это был крупный писатель, один из первых написавший о войне ярко, образно, со всей сдержанностью и правдивостью боевого участника, полкового инженера-сапера. Мне дорога память о нем и скромно изданная "В окопах Сталинграда", которую он подарил мне в Веймаре на прощание.

Судьба Виктора Некрасова сложилась драматически: отправился как диссидент в Париж, где и скончался. Когда уехал, книгу изъяли, а имя предали анафеме.

Как стал журналистом. "Советую... возвышать человека"

Первую заметку (в московский журнал "Фронт фабзавучника") написал, когда учился в Орле в ФЗУ металлистов на электромонтера. Она называлась "Как мы боремся за высокую успеваемость". Ее опубликовали. (Спустя 50 лет нашел ее в Национальной библиотеке и очень обрадовался.) А начальник училища Александр Михайлович Волков сказал: будешь журналистом. Как в воду глядел.

Был у меня друг в ФЗУ Валька Хействер, мы с ним и стали издавать газету "Резец". Клеймили лодырей, прогульщиков, хвалили лучших. И в "Орловскую правду" заметки писали. Нам говорили: короче пишите, а то "ваяете" на целых три газеты. Так что проблема с объемом материала существовала и тогда, не устарела, знаю, она и сегодня.

Работать начинал в "районке" в Дмитровске-Орловском в 1931 - 1934 годах. Там и первую любовь свою встретил, Лиду Голобокову. Корректором работала. Давно это было...

Так вот. Тогда во всем городе имелось только два велосипеда, один из них принадлежал редакции.И мне приходилось на нем ездить по редакционным делам в деревни, собирать материалы для очередных корреспонденций. На коне ездил редактор (я потом в Курске закончил школу верховой езды, так во время войны верхом в полки добирался). Бывало, в слякоть, дождь, если не можешь ехать, оставишь велосипед у дороги, его потом крестьяне на телеге и привезут в редакцию, она располагалась на окраине. Голодное было время. Паек - 16 кг ржаной муки на семью на месяц выдавался. И все. Ешь, что хочешь. Шла первая "карточная" пятилетка.

С кадрами газетчиков было туго. Поэтому ответственные дела доверялись и нам, юнцам, энергичным, устремленным в прекрасное будущее. Помню, как осуществляли мы с Валькой выездную редакцию "Орловской правды" в большой деревне, как беседовали с местными мужиками и бабами, записывали их рассказы. Наши заметки отвозились орловским верховым милиционером. Он приезжал раз в три дня, забирал материалы, а взамен доставлял кипу (несколько сотен) газет-четвертушек - выпуск выездной редакции "Орловской правды". Народ их читал.

С тех пор сельская тематика вошла в мою журналистскую жизнь. Я, горожанин, увидел тогда деревню и тяжкий труд крестьянский - изнутри. А через три года даже закончил курсы заведующих сельхозотделами.

Журналистское перо оттачивал и во время войны, и после нее.

Мои любимые личные публикации - о Кирилле Орловском, Герое Соцтруда и Советского Союза, председателе колхоза "Рассвет" Кировского района. Редчайший человек. Первый раз писал я о нем в 1953-м. Потом не раз возвращался к этой фигуре исполинского масштаба.

Кстати, Орловский не любил журналистов, которые сваливались как снег на голову, предварительно не договорившись о встрече. При мне как-то выпроводил группу и корреспондента ТАСС со словами вдогонку: мне такие писаки не нужны. Меня он признал почему-то сразу, был откровенен. Когда в Минске ждали Хрущева, я поехал к Кириллу Прокофьевичу - срочно нужна была от него статья. Орловский меня выслушал и пошел-поехал крыть Никиту Сергеевича за его директивы и прожекты. Но "добро" на статью дал. Лишь попросил, чтобы между строк читалось, что жить надо не только по команде сверху. С ним мы в Крыму вместе отдыхали.

Второй мой очень хороший знакомый - директор племенного завода "Красная звезда" Плавский, очень занятой человек, часто звонит, когда бывает в Минске. О нем я написал книжку.

На журфаке я учился заочно только два года. Война помешала. Университетские науки мне заменили встречи с замечательнейшими людьми. Они меня всему научили. И журналистике тоже. Потом уже делился всем этим со своими учениками. Их у меня много. И спасибо судьбе - сегодня все они мои друзья. Конечно, не всегда они были мною довольны. В основном за то, что я всегда придирался и придираюсь сейчас к стилю. Стиль - это важно.

Кстати, Председатель Президиума Верховного Совета БССР Сурганов был очень требователен к стилю, следил, чтобы каждое слово было выверено, сказано правильно. Потом Председателем Президиума был Поляков, тот доверял, говорил: пишите, как надо. Однажды в моем тексте сделал поправку: вычеркнул слово "выдающийся" (этот эпитет я применил к генсекретарю Черненко), невзирая на то, что в "Правде" так писали. Поляков мне: найди другое слово. Так Черненко в моей интерпретации стал видным деятелем. Недолго я работал в Верховном Совете с Таразевичем. Он помоложе был, образованный человек, хотел стать секретарем ЦК. Не вышло. "Марал" он меня много, поправит-поправит, а потом снова я его правлю.

Молодым журналистам желаю, чтобы работали ради самого дела, думали о качестве материала, не гнались за гонораром. Как бывший секретарь редакции я очень чувствую дух этой погони. Мой совет: штыком должно нам, журналистам, служить отточенное перо. И не уничтожать им следует, а возвышать человека.

Долгие версты войны

Помню 22 июня 1941 года. Идем с женой по городу. Встречаем горкомовца, моего друга Николая Черепанова. Он мне: "Ты что не знаешь? Война началась! Сейчас будет митинг, выступишь от имени молодежи". Выступил Николай, потом - какой-то рабочий, показав хулиганским жестом, куда мы немцев пошлем и что с ними будет, а потом и я, как секретарь редакции газеты "Комсомолец", сказал свою речь. Сразу же после митинга написал заявление - идти на фронт добровольцем, несмотря на то, что имел бронь. Пошел рядовым, хотя имел звание интенданта третьего ранга в запасе. Отправляют нас в военный лагерь под Орлом, потом взвод включают в 258-ю стрелковую дивизию в качестве политбойцов, по одному в каждую стрелковую роту (кстати, все мои товарищи, несмотря на высокий гражданский статус, были рядовыми). Нашей задачей было призывать: "Вперед! За Родину! За Сталина!" В июне 1941-го было нас свыше 60, а в октябре осталось 10. Меня после нескольких боев взяли в редакцию дивизионной газеты "За Родину" внештатником, редактором был Иван Веревкин (мы с ним после войны переписывались). Как-то приезжает к нам корреспондент фронтовой газеты Брянского фронта "На разгром врага" и читает мое стихотворение о паникере "Лжи разносчик - врагу помощник". Перепечатывают его во фронтовой газете, а после этого меня отзывают в политуправление фронта и направляют в редакцию, а там под одной крышей размещались две редакции: "За Совецкую Беларусь" и наша "На разгром врага". Редактор Александр Воловец говорит мне: "Будешь писать стихи вместо Иосифа Уткина. Он тяжело ранен". Поэзию Уткина я читал. Это был очень популярный еще до войны, особенно в молодежной среде, поэт. Я и писал, ездил по частям, пока не приехал поэт Яков Хелемский (он очень много белорусских стихов перевел, умер в сентябре 2003-го в Москве). В соседней газете - "За Совецкую Беларусь" редактором был Михась Лыньков, там работали Пимен Панченко, Максим Танк, Кондрат Крапива, Петрусь Бровка. Никогда не забуду, как Максим Танк накормил меня тушенкой. А для него Вильно тоже город воспоминаний, он там был в подполье, учился, в Лукишках в тюрьме сидел. Так вот он и оживился, узнав о том, что я тоже к Вильно имею отношение. Кстати, после войны в Минске мы увиделись на юбилее Якова Миско. Максим Танк меня узнал, обрадовался, вспомнил, как в брянских лесах в 1941-м ели тушенку.

Потом уже мы с ним встречались, когда работал я в Президиуме Верховного Совета. Я и в больнице его навещал, а когда приехал после санатория, узнал, что Танка уже нет...

На Курской дуге я воевал в 132-й Бахмачско-Варшавской дважды Краснознаменной ордена Суворова стрелковой дивизии. И Белоруссию освобождал. Мы жизнь в Белоруссию принесли. Есть у меня и такое стихотворение.

В Шпандау (это западная окраина Берлина) был накануне Победы, 1 мая, такой случай. Я тогда работал редактором в газете "В атаку", размещались мы в крытом каменном дворе. И вдруг слышим: идет по дороге немецкая колонна, быстро идут, все вооружены до зубов, а нас немного - человек 60: редакция, легко раненные, трофейщики, санитары. В соседнем дворе командир дивизии Иван Владимирович Соловьев, Герой Советского Союза, поэт, певец, аккордеонист. Он там, я тут. Из оружия - пистолеты да винтовки. Что делать? Они же нас всех перебьют! Я бегу к заместителю начальника политотдела Гаврилову, дескать, давай что-нибудь предпримем, иначе нас раздавят. Пройдут, говорит. Я и выскочил с призывом: с оружием - ко мне! Собрались мы - и на улицу. Немцы растерялись, бросились врассыпную, начали отстреливаться. Один немец остановился, прицелился в меня и... промахнулся. А я не промахнулся. В общем, взяли мы тогда в плен человек 60, побили немало, у нас же было только пару человек ранено. А конец этой истории таков. Соловьев представил меня к ордену Красного Знамени, но орден тот мне военный совет армии не дал. Через год я встретился с бывшим начальником политотдела той армии, где меня должны были наградить. Говорю, так, мол, и так, должны были наградить... А он мне: что, разве не знаешь? Представлений тогда много было, но награждали тех, кого назвал представитель вашего политотдела Гаврилов. Стало мне ясно, почему орден тот я не получил. Я же тогда Гаврилова трусом назвал. Так он мне и отомстил.

А вообще-то награду я получил за Курскую дугу. Это медаль "За отвагу". Есть еще и три ордена Отечественной войны, две медали "За боевые заслуги".

Жизнь идет, о нас, случается, забывают. Не приглашают на парады. Вот награждали участников освобождения Киева и боев за Украину. Я же там тоже был... Хотя всю войну с начала и до конца я прошел не ради наград - жизни ради. Жизнь... она и есть высшая награда.

Мне в жизни, видно, повезло,

Что по профессии - газетчик.

Мое оружие - стило.

Мишени - темы, факты, встречи.

Старался, кажется, всегда.

Чтоб попаданья были метки.

Чтоб не старели никогда

Мои статьи, мои заметки...

...Прожив в газетах столько лет,

Я натыкался и на рифы.

И понял я не сразу, нет,

Что рядом с правдой были мифы...

Но прошлое нельзя валить

В одну загаженную яму.

Видна оттуда света нить

Сквозь историческую драму.

Иные нынче времена

И жизнь газетчиков иная.

И пусть не все их имена

Мы близко к сердцу допускаем,

Но будто вновь, как на войне,

Берут их в плен и убивают,

А власти строже к ним вдвойне,

К суду за правду привлекают.

Но благодарен человек

Всю жизнь газетчикам правдивым.

И будет жить из века в век,

Кто на газетной пашет ниве.

И я, назначенный судьбой,

Ее был пахарь, рядовой.