Теперь мы знаем, что хранилось у Тышкевичей в Логойске. А как его вернуть?Их было двое — знаменитых логойских братьев Тышкевичей. Оба стояли у истоков белорусской археологии, являлись членами отечественных и зарубежных академий и научных обществ, оба собирали в своем имении музейные, библиотечные, архивные ценности. Разница заключалась, пожалуй, в том, что младший, Евстафий (1814 — 1873 гг.), был более усидчив, занимал разные, скорее почетные, должности в Борисовском и Минском уездах, а потом в Вильно, а старший, Константин (1806 — 1868 гг.), — более подвижен. Он один исследовал в Минской губернии около 200 курганов, загадочных мест, где были городища и замчища. А потом совершил и описал знаменитое плавание по Вилии от ее истоков до Немана, с успехом и с широким освещением в печати повторенное летом нынешнего года.
В итоге сегодня Константин вышел на первый план, а Евстафий остался как бы в тени. Между тем он совершил не менее великое дело: понимая, что собранные в Логойске богатейшие коллекции посмотрят в лучшем случае десятки людей, он решил перевезти их в Вильно, некоронованную столицу литовско–белорусских земель, резиденцию виленского, гродненского, ковенского и минского генерал–губернатора. В 1855 году император разрешил создать на основе логойских коллекций Виленский музей древностей. А Евстафий Тышкевич, возглавивший его, стал еще и председателем Виленской археологической комиссии. Основатель открыто говорил и писал, что в условиях, когда закрыт Виленский университет и даже Медико–хирургическая академия, оба общественных учреждения должны взять на себя функции организатора научной и культурной жизни всего края.
Вскоре музей пополнился новыми дарами. Из Постав поступила знаменитая орнитологическая коллекция Тизенгаузов. Михаил Тышкевич пожертвовал часть своего собрания египетских древностей. Участники морского путешествия вокруг света прислали из Кронштадта богатейшие этнографические коллекции. К 1865 году музей насчитывал уже 67 тысяч экспонатов, сгруппированных в семи отделах.
Сначала отношение царских властей к музею было скорее благосклонным. Ведь прежде всего собирались здесь вещи и книги, свидетельствующие об отличии земель Великого княжества Литовского, скажем, от Царства Польского. Но ситуация резко изменилась после подавления восстания 1863 года, которое широко распространилось в Белоруссии и Литве, но считалось здесь не народным делом, а «польской интригой». В музее началась «чистка» всего того, что хотя бы косвенно было связано с этой «интригой», печаталось латинским шрифтом. Председателем соответствующей комиссии стал генерал Аркадий Столыпин, отец (о, ирония судьбы!) известного реформатора.
В итоге 39 ящиков «крамольных» экспонатов — а среди них портреты, скульптуры, 203 «различные исторические картины» — отправили в Московский публичный музей и Музей Румянцева, где их не только не выставили, но даже толково не описали. В Вильно остался и, более того, увеличился лишь археологический отдел как самый «нейтральный». Расстроенный Евстафий Тышкевич (все–таки в основном погибли его личные собрания) выехал в Ригу, потом в Краков, где вскоре и умер.
После распада Российской империи поляки и литовцы попробовали претендовать на собрания Виленского музея древностей, но ничего не получили, ибо Вильно был отнесен к «спорным территориям». И только белорусы почему–то не востребовали коллекции логойского ученого (очевидно, смущало его графское происхождение). Кстати, что там, в Москве, находилось, толком не знал никто. Зато было известно, что в 1915 году к ценностям, вывезенным из Вильно в муравьевское время, присоединилось то, что еще оставалось от музея древностей как чисто литовское и чисто белорусское, то есть не имеющее отношения к «польской интриге». Добавились целые вагоны с семейными ценностями Гуттен–Чапских из Станькова, Цехановецких из Бочейкова, Немцевичей из Скоков и так далее, и так далее. Все это посылалось на временное и даже оплаченное хранение на вокзалах до тех пор, пока не исчезнет немецкая угроза, — и все в Москве растворилось как утренний туман. Теперь наследники аристократических родов утверждают (сам слышал их слова), что если те давние реликвии обнаружатся, все перейдет в собственность белорусских музеев. Но пока никого из официальных лиц эти законные претензии и гуманные предложения по–настоящему не заинтересовали.
А что же с логойскими сокровищами? Случаются же чудеса! В день, когда по Вилии отправлялась в плавание тышкевичская флотилия, я получил из Варшавы очередной, 3–й (35–й) номер квартальника Przeglad Wschodni («Восточное обозрение»), а в нем обнаружил большую статью московской исследовательницы Натальи Мизернюк «Из истории Виленского музея древностей». К статье было приложено то, о существовании чего мы, «поисковики», подозревали, но сие нам было недоступно. Приложение (22 страницы текста!) называется «Выписки из передаточно–приемных актов, касающихся экспонатов Виленского музея древностей, перевезенных в Московский публичный и Румянцевский музей».
Отбросив самые срочные дела, я тут же принялся за нетерпеливое чтение списка. Конечно же, большинство экспонатов связано с Вильнюсом и этнической Литвой. Есть здесь и «польская интрига» в виде нескольких портретов Барбары Радзивилл — пусть родилась и выросла она на белорусской земле, но все–таки стала на короткий срок польской королевой. Но одновременно всплывает и множество музейных вещей, логойское происхождение которых не вызывает сомнений. Скажем, «Знамя, отнятое у шведов Стефаном Чарнецким и хранящееся в Логойске», «Костел доминиканов в Минске», «Памятник в Новогрудской фаре, посвященный Георгию Рудомине и 8–ми рыцарям, убитым при Хотине», «Явление образа Жировицкой Богородицы». Или вот это: «Въезд воеводы витебского Храповицкого в Витебск. 1671 г.», «Образ чудотворного Спасителя в костеле Чушницком (наверное, Чашницком? — А.М.) в Белоруссии», «Образ Минской Божией Матери», «Памятник (? — А.М.) Льву Сапеге», «Две деревянные дощечки с польскими печатными этикетками на память о фаре в г. Слуцке» и так далее, и так далее. И наконец, «Сабля Костюшки с латинской надписью: «Америка своему другу и пр.», «Перстень Костюшки»... Как они украсили бы экспозиции костюшковского музея в Меречевщине на Брестчине!
Из статьи Натальи Мизернюк я узнал также, что потом экспонаты, вывезенные из Вильно в Москву, путешествовали по самым разным музеям (вернее, их запасникам). Последнее пристанище — Государственный исторический музей и Государственный музей искусств имени Александра Пушкина в Москве. Оттуда только «в 1956, 1966 и 1967 годах Литовский национальный музей в Вильнюсе, исторический наследник Музея древностей (почему только он один? А где Логойск? — А.М.) вернул из России часть экспонатов».
Теперь я знаю, откуда у входа в залы Литовского национального музея взялся масляный портрет Евстафия Тышкевича. А заодно и «засекреченное» (нет указания на место производства, а только указано, что это сделано на территории Великого княжества Литовского) уречское и налибокское стекло, слуцкие пояса. Их, несомненно, собрали в Логойске Тышкевичи.
Как председатель общественной комиссии «Вяртанне» при Белорусском фонде культуры я могу только позавидовать пробивной силе литовских чиновников от культуры. Им удалось сделать то, на что не осмелились наши (хотя «сигналы» в сборниках «Вяртанне» уже были).
Теперь нам известна хотя бы часть экспонатов, несомненно собранных Тышкевичами в Логойске. Но где они находятся сегодня? Если в Москве, то мы имеем на них законные реституционные права. Ведь они были вывезены как явная репрессия после подавления вооруженного восстания 1863 года! К тому же тышкевичская часть коллекции музея древностей — это частное собрание. А разрешения на вывоз ее в Москву (скажем, как Румянцев) Евстафий Тышкевич не давал. Он только слезно просил у царя (об этом также говорится в статье), чтобы все оставили в Вильно.
Значит, мне видится тут совместная акция двух министерств культуры: белорусского и литовского. То, что было реквизировано как наказание за военные действия, должно вернуться в Логойск, где теперь возрождается историко–краеведческий музей, и в Вильнюс. А с литовцами возможен добрососедский обмен: ведь по списку, опубликованному Натальей Мизернюк, легко определить, что для кого ценно, а что никакой ценности не представляет.
