История давняя. Тогда Санкт–Петербург еще Ленинградом назывался. Музейные залы. На стенах картины в пышных золоченых рамах, скульптуры мраморные. Тишина такая, что каждый вздох слышен. Потолки высокие, много разреженного, как высоко в горах, воздуха, покой и умиротворение. Седая смотрительница отошла поговорить со своей приятельницей в соседний зал. Вернулась, а на ее стуле сидит молодой человек. Расслабился, отдыхает, на картины смотрит, улыбается.
Смотрительница сразу заметила, что ее место занято. Засеменила, зацокали по старинному паркету стоптанные ботики, звук такой, словно ежик бежит. Приблизилась к молодому человеку и почти шепотом принялась объяснять, что сидеть на ее стуле не положено, что это ее рабочее место, что если он устал, то может посидеть в соседнем зале на специальных банкетках. Там можно, а здесь, под картиной известного художника, нельзя. Молодой человек заморгал, стал извиняться, а смотрительница все шипит на него недовольно. Он покраснел, извинился, сказал, что не знал. Рукой о стул оперся и резко поднялся. Постоял секунду, опустив голову, и, сильно припадая на правую ногу, пошел. Плечи опущены. Посетители смотрят вслед, а он ковыляет, ногу вывернутую волочит. Смотрительница бросилась за ним, сама извиняться стала, а он, не поворачивая головы, все уходил...
Я потом видел, как старенькая смотрительница на своем стуле сидела. Спина прямая, лицо потерянное. Откуда ей было знать, что молодой человек — инвалид?
Минск. Наши дни, как пишут в титрах. Автобус № 18. Время вечернее, автобус в центр из Новинок едет. В салоне тесно, но не так, что не вздохнуть. На одном из сидений старушка в темном платке. Сосредоточена, глаза прикрыты, пальцы неторопливо янтарные четки перебирают. Рядом с ней сидит девушка. Джинсы с модными дырками, кроссовки пестрые, ветровка зеленая. Девушка покусывает губы, руки в карманах ветровки, в ушах маленькие наушники, провода к нагрудному карману тянутся. На остановке входит молодая женщина, на руках — ребенок. Она по сторонам быстро оглядывается, высматривая свободное место, чтобы со своим крупным карапузом устроиться, да и с рюкзаком тяжеловатым. Но, как часто бывает, те, кто уселся, смотрят в окна. Так внимательно, словно там что–то судьбоносное происходит. А другие в свои смартфоны и планшеты таращатся, пальцами быстро стучат... Ясно, что и они судьбоносные сообщения отправляют, партии доиграть торопятся, ведь потом конец света. Ну а те, кто после трудов праведных успел принять на грудь, вообще ничего вокруг себя не видят и не слышат. Ситуация обычная.
Женщина с толстым карапузом и тяжелым рюкзаком быстро обстановку изучила, протиснулась к тому сидению, где набожная старушка и девушка в наушниках. Нависла над ними и громко говорить стала, что вот молодежь нынче обнаглела, потеряв всяческое уважение к старшим. Она довольно долго и громко своими взглядами на воспитание подрастающего поколения делилась. Было там и о курении, и об одежде, и о музыке... Была тирада и о том, что молодежь «зажралась», горя не видела, что работать не желает. Ее карапуз плакать начал. Девушка глаза открыла, наушники выдернула, на женщину с ребенком смотрит, моргает, а та ребенка успокаивает и опять, но уже конкретно к девушке обращается. Говорит, что ей тяжело ребенка держать, и было бы хорошо, если бы та ей место уступила. Девушка замешкалась, покраснела, слезы навернулись, поднялась и шепотом: «Садитесь, пожалуйста, садитесь, извините меня». Встает, от смущения красная, губы трясутся. Женщина с плачущим ребенком самодовольно плюхается на освободившееся место.
Девушка делает два шага к двери, оседает и падает прямо в проходе. Ее поднимают, автобус останавливается. Кто–то освобождает место. Кто–то дает бутылку с водой, «скорую» хотят вызвать. Девушка глаза открыла, но пока не соображает, что с ней приключилось, живот под ветровкой ощупывает... Женщина с ребенком выбирается из автобуса, задевая пассажиров рюкзаком.
А теперь снова про Ленинград и музей. Уже в гардеробе тот молодой человек, волочивший вывернутую правую ногу через два зала, скакал и смеялся, рассказывая друзьям о своей находчивости и показывая, как хромал. А старая смотрительница сидела на своем казенном стуле под картиной в пышной раме. Сидела, как всегда, с прямой спиной, суровым лицом и хроническим ревматизмом. Возможно, она думала о том, как сильно обидела паренька–инвалида, не дав отдохнуть на своем стуле...
Советская Белоруссия №108 (24491). Среда, 11 июня 2014 года.
