К поездке наш десант подготовился основательно
Заходите в мой лазарет
От Минска до Чачково минут тридцать езды. В многоквартирном доме Анна Ивановна живет на первом этаже. У подъезда нас встречает рыжая дворняга, жадно обнюхивая сумку с домашними котлетами и, не получив гостинца, с поджатым хвостом уходит прочь. Теперь можно звонить в дверь:
– Ой, деточки мои, вы приехали! Ну, заходите, заходите, пожалуйста, только не разувайтесь, – настаивает хозяйка, уступая место в узком коридорчике. На полу расстелена старенькая дорожка, рядом – свернутый ковер, все скромненько, но чисто.
– Проходите в наш лазарет. Тут мои девочки. Вот Маша, старшая сестра, ей уже 92-й год пошел. Она давно не ходит, не говорит. Глядела ее одну несколько лет, а теперь и Настю, среднюю сестру, досматриваю. Племянники привезли. Она ж у них совсем одна была в минской квартире, целый день лежала, пока дети на работе. Как-то за водой потянулась и упала, пролежала, бедненькая, на полу очень долго. Инфаркт схватил, речь отняло. И я сказала, везите Настю ко мне, буду смотреть и в больницу не отдам. А по-другому нельзя. Мы вместе пережили концлагерь, войну. Разве я могу сестер бросить? Значит, такая доля.
В зале находиться тяжело. Тут и вправду лазарет: одна бабуля лежит на высоких подушках, в сознании, но не проявляет никакого интереса к гостям, другая – запеленатая в белые простыни сидит посреди кровати и будто спит. На наше «здравствуйте» не реагируют:
– Это бесполезно. Настя еще что-то понимает, речь у нее трошки восстановилась после инфаркта, а Маша – нет.
– Дай мне конфетку, – вместо приветствия тихо по слогам произносит Анастасия Ивановна, напоминая беспомощного ребенка. – В ручку вот сюда положи, – маленькую шоколадку она зажимает в кулаке, пока Анна Ивановна разворачивает карамельку и кладет ей в рот:
– Вот ее любимая конфетка, с начинкой. А Маша уже ничего не просит. Покряхтит, постонет, да и все. Пойдемте, детушки, на кухню, я как раз суп поставила варить, но позвонила соседка, сказала, что газовщики работают в подъезде – надо все перекрыть. Так что, ну его этот суп. Лучше поговорю с вами. Стулья берите, садитесь. Где ж это видано, чтобы гости стояли?
Не пережить такое, не забыть
…В Чачково сестры Сафроновы оказались после войны. Из родной Калуги отец и старшие братья ушли на фронт. Мать и ее трех дочерей – Машу, Настю и Аню – фашисты забрали в 142-й концлагерь, в город Карачев Брянской области. Анечка хоть и маленькой была, но все помнит:
– Мне исполнилось восемь годков, когда мы там оказались. Помню эти нары – одни, вторые и третьи – и лестницы, многие замертво с них так и падали на пол. Крики, стоны, от голода умирали… Есть давали что? Коней убитых с шерстью, с калом полицаи в бочку кинут и нам эту баланду раздают. По черпаку наливали. Кому в кружечку, кому в железную миску. Хлеба отрезали со спичечный коробок. На сутки. Люди вешались. Кто на платках, кто на поясе. Взрослые отдавали детям хлеб, чтобы хоть они не умерли. А рядом с нами был концлагерь с военнопленными. Видела, как полицаи их голыми оттуда выводили, расстреливали и кидали в одну большую яму. Не пережить такое, не забыть… Когда наши освободили, все кричали: «Ура, свобода!».
Привезли малолетних узников под Минск, поселили в небольшой хатке к незнакомой семье:
– Вшивые, коростные мы приехали. Одни кости. Помыли нас в бочке, переодели во что было, посадили на печку греться и дали домашнего, только испеченного хлеба. А мы смотрим на него и боимся взять. Столько хлеба не видели два года.
Анна Ивановна окончила только четыре класса. Не доучилась – не было чего надеть в школу:
– Сейчас я смотрю в окно, как ученики идут на уроки, и плачу. Так красиво одеты, обуты. А что мы? Босиком бежали, чтобы пятки не отморозить. Добегаем до школы, а там холодно, согреться няма как. На переменке одноклассники, кто получше одет, идут на улицу играть, а мы с подружками – доску протираем, тетрадки перекладываем. Это я только сейчас понимаю, что учительница специально нам такую работу давала, чтобы мы не заболели. Четыре класса окончила, а в 5-й надо было идти далеко – в Старое Село. Деточки, разве молодежь сейчас поверит в это? Даже тряпочки лишней не было, чтобы на ножки повязать. А сейчас что? Понавезли нам племянники из Минска одежки хорошей – им не надо. Потому что лучшее есть.
В 14 лет Аня уехала в Минск, устроилась домработницей в еврейскую семью:
– Как сейчас помню, какие хорошие люди попались. Тетя Женя работала в магазине, а дядя Коля на мясокомбинате. Как еду домой в Чачково – всегда гостинцев положат: колбаски, крупицы. И в месяц 10 рублей давали. Везу, счастливая, своим. Два года у них пробыла. Они мне и паспорт сделали – два листочка с фотокарточкой. А в 16 лет потянула меня подруга на завод. Отговаривали хозяева, да чего ж я такая дура была, что ушла от них? Устроилась на станкостроительный завод имени Кирова, там восемь лет отработала на производстве. Потом ушла на завод автоматических линий имени Машерова – 35 лет от звонка до звонка. Маша, старшая, 42 года проработала там же. Она и вырастила племянников, одного и второго. Настя же, их мать, из больниц не выходила. После концлагеря болели много. Так мы с Машей одинешеньки и остались. А теперь вместе век доживаем.
Самая главная помощь для Анны Ивановны – просто поговорить
Жаловаться некому
На маленьком кухонном столике, застеленном клеенчатой скатертью, большая коробка с лекарствами, соль и кусочек недоеденного пряника. На полке выше – молитвенник, рядом – телефонный справочник. Все главные номера – скорой, пожарной, сельсовета – аккуратным почерком записаны внутри картонной аптечки, чтобы были всегда на виду. Правда, звонить Ивановне особо некому и некогда:
– Деточки мои, я ж и кормлю, и обстирываю, и переодеваю – все сама. Не было детей у меня родных, теперь вот нянчусь на старости лет. Самое тяжелое – поднимать сестер, чтобы подгузники менять, пеленки подстилать, укладывать на ночь. Руки и спина болят. Просила как-то соседку, чтобы приходила помогать, даже деньги давала, но она только пару раз зашла, мусор вынесла. Больше не хочу – матерится сильно, ругается такими страшными словами, что даже Настя испугалась.
На выходные племянники приезжают, привозят продукты, салфетки, пеленки, памперсы, наводят порядок в доме. В холодильнике достаточно еды: голубцы, колбаса, йогурты, яйца, молочка, детские пюре. С понедельника по субботу справляется сама. Приходится. Раньше к Ивановне ходила соцработник из соседней деревни, помогала убирать, продукты приносила:
– Очень хорошая девочка, добрая такая, все делала. Но тогда в Чачково было несколько одиноких стариков. Она к ним шла – и ко мне забегала. А сейчас все старыя померли, я одна осталась, ко мне уже никто не идет – далеко.
В территориальном центре социального обслуживания населения Минского района подтверждают: соцработник не ходит, потому что Анна Ивановна от обслуживания отказалась. А Марии, сестре ее, нужна сиделка. Это платная услуга. В Горанском сельсовете о тяготах Анны Сафроновой тоже наслышаны. Помогают чем могут: осенью – мешок овощей привезли, на 9 Мая большой платок подарили. И на том спасибо.
Хозяйка не разрешала нам ничего делать, но мы настояли на своем
Анна Ивановна не считает, что ее бросили на произвол судьбы. Только горько плачет, закрыв морщинистыми ладонями лицо:
– Мучаемся втроем незнамо как. За что такое выпало? У меня все болит, пью таблетки от сердца, головы. А сестры прикованы к постели. Не пожелаю никому такой судьбы.
С Анной Ивановной разговаривали еще долго. Много у нее воспоминаний, боли, которую некому забрать. Обнялись на прощание:
– Не представляете, как я счастлива, что вы приехали. Вы не можете заглянуть в мое сердечко, чтобы эту радость увидеть. Как будет времечко, без гостинцев, без покупок всяких приезжайте ко мне. Просто поговорить.
Мы пообещали, что вернемся…
