Фото Сергея ЛОЗЮКА.
— Я часто вспоминаю те времена. С ребятами из старого состава общаюсь до сих пор: Дайнеко, Пеня, Мисевич. Дружу с молодежью — Катиковым, Авериным, которые пришли в коллектив уже после моего ухода. Иногда я курирую гастрольную деятельность «Белорусских Песняров». В прошлом году, например, помогал с организацией концерта в Кремле к 75–летию Мулявина, чуть раньше там же организовывал концерт к его семидесятому юбилею.
— Почему тогда, в 2014–м, когда «Белорусские Песняры» готовили сольный концерт к своему 15–летию с новыми аранжировками старых хитов, вы отнеслись к их программе резко негативно?
— А я их все время критикую. Потому как если уж они назвались продолжателями дела Мулявина, то должны тянуть эту лямку, а не уходить в сторону и заниматься там переделкой классических произведений. Дайнеко большой любитель джаза, это была его инициатива. Из–за «Беловежской пущи» он даже поссорился с Пахмутовой, она была против любых вмешательств в музыку. Но самое главное, люди пришли на концерт за ностальгией, хотели услышать любимые и знакомые с детства и юности мелодии, а они им подсунули невесть что, назвав это дело «джазовым экспериментом». В качестве эксперимента на это можно согласиться, но в качестве продолжения... Это не «Песняры». Никто ведь после распада «Битлз» не стал колесить по миру под названием «Битлз». Да, был коллектив «Битломания» в Нью–Йорке, но они ведь не назывались «Битлз», а просто бережно копировали все — традиции, звучание, манеру поведения. И если в данной ситуации остались «Белорусские Песняры», то я хотел бы видеть их в таком варианте. Это было бы гораздо интереснее, чем вся эта новизна в современном стиле и с новыми аранжировками. Когда мой друг замечательный Влад Мисевич сказал, что они хотят продолжить этот эксперимент дальше, я испугался: «Они с ума сошли?»
— Как получилось, что после почти двадцати лет работы в «Песнярах» вы покинули коллектив?
— Все просто. Пришла Светлана Пенкина, последняя супруга Мулявина, и все развалилось.
— Вы не единственный из «Песняров», кто так говорит.
— А здесь нечего скрывать. То, что Муля, как называли его близкие друзья, годами строил по кирпичикам, его жена методично разрушала. Наши с ней отношения не сложились с самого начала. Потому что я видел, что это за человек. Скромная актриса с огромным эго. Причем актрисой она была не только на площадке, но и в жизни. Все время играла, оглядываясь на себя. Если говорила какую–то умную фразу, то из роли. Внимательно следила за реакцией собеседника, как он ее воспримет. Она начала режиссировать все наши программы, вносить свои бредовые идеи. Ко мне она и вовсе никогда не обращалась напрямую, если что–то было нужно, говорила Мулявину: «Володя, скажи ему, что...» Из–за нее обстановка в коллективе накалилась до предела.
— Как Владимир Георгиевич это допустил?
— А он был слабохарактерным, нуждался в женском покровительстве. Для него Пенкина была выдающейся актрисой, да еще и с высшим образованием. Он вообще впитывал в себя как губка любого нового человека, его идеи, мысли, которые не всегда были новыми и свежими. Поразительно, но сам Володя никогда не считал себя выдающейся личностью. Была бы у него самооценка чуть выше, он, уверен, никогда не позволил бы «внедрять» в себя чужие идеи. А самооценка у него была очень, очень низкой. Мулявин был как под гипнозом, Пенкина сжимала его со всех сторон, как удав. Когда она только появилась, начала баламутить других «песняровских» жен: давайте, мол, создадим этакий клуб и будем на них влиять. Но никто всерьез ее не воспринял. С ней никто не дружил, хотя все остальные супруги прекрасно ладили и общались между собой.
— На уход из коллектива Леонида Борткевича тоже, говорят, не в последнюю очередь повлияла женщина...
— Да, Ольга Корбут сыграла в этой истории не последнюю роль. Дело в том, что Борткевич всегда был очень высокого мнения о себе. Когда он женился на Корбут, она начала режиссировать его выступления в «Песнярах». Ольга считала его выдающимся певцом, главным солистом коллектива. Это было очень смешно. Муля смотрел, смотрел на все это, пока не сказал однажды: «Давай, дорогой, с тобой прощаться, мне режиссеры и солисты здесь не нужны».
— Но разошлись они полюбовно?
— Да, Муля ни с кем никогда не ругался. Затем ушел Леня Тышко. Тихо, без скандалов. Потом Мисевич, и так в группе начался полный разброд. Мулявин набрал молодежь, новых солистов. Но Пенкина окончательно все сломала.
— Вы общались, пересекались с ней после смерти Мулявина?
— Только однажды. Директор кремлевского зала Петр Шаболтай пригласил ее на тот юбилейный концерт. Не позвать он не мог: она могла начать вставлять палки в колеса, мол, ее санкции на этот концерт не было, начались бы проблемы с авторскими правами. Мы коротко поздоровались и разошлись.
Вообще, супружество с Пенкиной Мулявину ничего не дало. Но он не мог жить без женщины. Точнее, без жены. Ему обязательно нужна была семья, домашний очаг. Поэтому и перерывы между разводами и очередной женитьбой были такими короткими. Когда со второй женой, тоже Светланой, у него не получилось, он пробыл неженатым совсем недолго. В Москве, где «Песняры» снимались в фильме Александра Стефановича «Диск», Володя познакомился со Светланой Пенкиной. Помню, как–то приехали мы с гастролей, а он говорит: «Поехали в Гродно». — «Зачем?» — спрашиваю. — «Жениться буду». Пенкина была родом из Гродно...
— А как вы сами познакомились с Мулявиным?
— Я работал в Ульяновской филармонии, где у меня был свой ансамбль «Венец». Гастролировали как–то в Минске, и тогдашний директор «Песняров» Леонид Знак сказал Муле: «Посмотри человека. Подойдет — возьмем к себе на должность звукорежиссера». Мы поговорили, я уехал, и через полгода приходит телеграмма: «Срочно приезжай». Приехал, сразу сел за пульт. Мулявину все понравилось. Месяца два я поработал, но жить было негде, кантовался все это время по кашепаровским квартирам. Однажды Мулявин взял меня и напросился к Машерову на прием. Мы посидели, час проговорили, потом Петр Миронович спрашивает: «А ты чего пришел–то?» Мулявин отвечает: «Да вот, человеку квартира нужна». Через 15 минут мне предложили пять адресов на выбор.
— И что выбрали?
— Взял квартиру в доме на Логойском тракте, напротив нынешнего суда Первомайского района. Потом, уже в 2000–х, построил квартиру недалеко от «Беларусьфильма».
— Какое впечатление произвел на вас Мулявин при первой встрече?
— Потрясающее. Поразил своей харизмой, энергетикой. И он совершенно по–другому работал, спустя всего 10 минут после начала репетиции захватывал всех своей деятельностью. Мы дружили долго и серьезно, очень уважали друг друга. Он меня как специалиста и музыканта. Прежде чем пригласить на работу, узнал всю мою музыкальную подноготную, прослушал все записи. Я ведь когда–то был неплохим джазовым музыкантом, лауреатом международных фестивалей.
— А почему не сложилось с музыкальной карьерой?
— Я окончил Казанский авиационный институт и параллельно музыкальное училище. После института два года строил ракеты, потом ушел в Ульяновскую филармонию, а затем уже началась эпоха «Песняров». Конечно, жалею, что с полноценной музыкальной карьерой не сложилось. Когда закончилась моя история в коллективе, нужно было куда–то идти. Но идти от Мулявина к другим музыкантам — это, по сути, шаг назад. Поэтому вспомнил свою техническую специальность, ушел в автобизнес. Это было время, когда в стране только–только открывались салоны и появлялись западные бренды. С одним из них работаю до сих пор. Смеюсь и говорю, что, когда пойду на пенсию, буду настройщиком, у меня ведь абсолютный музыкальный слух.
— Анатолий Федорович, откройте секрет: сколько зарабатывали «Песняры»? Деньги, говорят, гребли чуть ли не лопатой.
— Никакого секрета в наших заработках ни тогда, ни сейчас не было. Сами ставки были, конечно, смешные. За сольный концерт музыканты получали около 50 рублей, у Мули еще была надбавка за руководство, у меня — за директорство. Но лопатой никогда не гребли. 50 рублей за концерт — это если работать по плану филармонии. В месяц можно было сделать максимум 9 концертов, Минкультуры просто–напросто запрещало делать больше. То есть в месяц выходило около 450 рублей. Все остальное — за счет филармоний и концертных залов, которые приглашали нас на деньги из своих фондов. Мы приезжали и давали 15 — 20 концертов. В месяц было около 50 выступлений, а это примерно 2,5 — 3 тысячи рублей.
— Солидно.
— Но это не каждый месяц, конечно. Если выезжали на гастроли по Сибири или Дальнему Востоку, то на 2 — 3 месяца там точно задерживались. Куда тратили деньги? По–разному. Кто–то покупал квартиру, кто–то машину. В 1976 году мы купили себе «Жигули», ездили на гастроли.
— Правда, что Мулявин был плохим водителем?
— Очень. До той роковой аварии было еще три. У него была очень плохая реакция, мог уснуть за рулем. Уже не секрет, что во время своей последней поездки за рулем Мулявин был, мягко говоря, нетрезв. Совершенно случайно я узнал от одного из деревенских мужиков подробности того дня. Когда Муля выезжал, машина застряла в песке. Он позвал мужиков, чтобы помогли вытолкать. Они увидели, что он пьян, говорят, не нужно, мол, никуда ехать. Он соврал: «Никуда не поеду, только машину перегоню в другое место». Они помогли вытолкать ее, а он уехал. Машина застряла — а ведь это был ему знак свыше остаться. Володя его проигнорировал. Дальнейшее вам известно.
— Вы верите в знаки, судьбу?
— Когда такие вещи случаются, приходится верить.
— В коллективе Мулявину когда–нибудь завидовали?
— Нет. Зависти точно не было, а было большое уважение. И во времена «золотого состава», и позже, когда пришла молодежь. Приходил, кстати, в том числе и Игорь Сацевич, сегодня он работает в популярной джаз–группе «Яблочный чай». У Мулявина тогда была идея сделать студию по поддержке талантливой молодежи.
— Почему не получилось? Не было денег, времени?
— Скорее, последнего. Как раз тогда началась эпопея с созданием репетиционной базы. Но тут уж я виноват, недоглядел. Дело в том, что Минкультуры предлагало нам дом на Филимонова, где сейчас ресторан «Усадьба». Мы с Мулей приехали, посмотрели, а там все было разрушено, убито... И мы отказались, хотя министерство пообещало помочь с финансированием и ремонтом. Потом я нашел нам временную базу возле Севастопольского парка, но это были арендные помещения. А на Филимонова было бы свое, родное, там и студию по поддержке молодежи можно разместить, и репетировать — места хватило бы всем. Но увы.
— О чем жалеете сегодня? Что могли бы, но не сделали?
— Я уверен в том, что если бы остался, то смог бы переубедить Мулявина, отвлечь его от бредовых идей супруги. «Песняры» могли бы существовать до сегодняшнего дня. Но мне пришлось уйти, я просто понял, что дальше так продолжаться не может.
— Вы продолжали общаться с Мулявиным после своего ухода?
— Да, конечно, он часто ко мне приезжал. Делился мыслями, планами, идеями, но я уже не вмешивался. Иногда он приезжал просто так, может, скучал, не знаю... Я практически перестал ходить на их выступления, слушал только записи. Когда началась история со вторым составом, Володя очень переживал. Он прекрасно понимал: то, что сегодня называется государственный ансамбль «Песняры», это не те люди, с которыми можно продолжать историю коллектива. Для него это было равносильно десяти шагам назад. Он очень жалел, что все так произошло и что с новыми музыкантами ему не хватит и нескольких лет жизни, чтобы хотя бы приблизиться к уровню старых «Песняров». У него просто не было материала, из которого можно было бы лепить музыкантов.
Я как–то приходил уже после его смерти в филармонию на их концерт памяти Мулявина. И пришел в ужас от того, что увидел на сцене... Хотя, по правде, ни у кого на современной эстраде я не вижу ничего даже отдаленно подобного на то, что делали «Песняры». Знаете, у Мулявина в песнях всегда была драматургия: начало, развитие, кульминация, кода. На моей памяти, кроме Мули, эта драматургия была только у одного артиста — Аллы Пугачевой. И все. Сейчас такие композиции не пишут. То ли от того, что современные композиторы, аранжировщики, исполнители просто не понимают, как должно быть, то ли потому, что их этому никто не научил. Но мало написать песню, нужно ее исполнить. И вот тут становится очевидно: такого голоса, как у Мулявина, нет и не было ни у кого. И вряд ли когда–нибудь еще будет.
leonovich@sb.by
Фото из личного архива Анатолия Щелокова.
