В июле 1986 года я вместе с заслуженным артистом БССР Эдуардом Леонардовичем Мицулем в составе коллектива «Свiтанак» Белгосфилармонии был отправлен руководством, в порядке поощрения, надо полагать, за бесконечные гастроли «Верасов» по урановым рудникам СССР, в зону Чернобыльской АЭС. Для культурного обслуживания еще находящихся там трудящихся. И ладно бы на день–другой, так нет же — почти на месяц.
Не все разделяли пафос филармонического начальства. Певица ансамбля Тамара Осипчук в слезах кричала во весь голос, что она не поедет, потому что ей еще ребенка рожать. Остальные рожать вроде не собирались и решили исполнить патриотический долг. И вперед, к черту в пасть, — ведь четвертый блок сифонил радиацией тогда по полной.
Сначала о «Свiтанке». Коллектив включал в себя инструментальное трио, трех певиц, поющих в народном стиле, артистку оригинального жанра Лидию Кармальскую — первую жену Мулявина. У нее был оригинальный номер — художественный свист. Выступала она с блеском и в дальнейшем. Когда я создал один из первых в Минске концертных кооперативов «Синтез», я часто приглашал ее участвовать в организованных мной эстрадно–цирковых представлениях в Белгосцирке. Я также восхищался тем, как она водила «Жигули», — как заправский гонщик и как заправский угонщик заводила их без ключа зажигания — контактом проводов из рулевой колонки.
Ну а доминатором в коллективе был Эдуард Мицуль.
Об Эдуарде Мицуле можно говорить бесконечно, это был уникальный человек. Удивительной красоты мягкий, но сильный теплый голос, мужская стать, элегантность, доброта, высочайшее вокальное мастерство и при этом полное отсутствие чувства премьерства!
Интеллигентность и народность одновременно. Он любил сам процесс жизни, бесконечно обожал природу — рыбалку, лес, птиц.
Казалось, он знал о родном крае все и мог рассказывать о нем часами. Он как бы и сам слился с природой, был ее частью и был этим счастлив, делясь радостью с другими.
Мало кто сейчас знает, что знаменитый ансамбль «Верасы», которому я отдал свои лучшие годы, своим появлением на свет тоже обязан Эдуарду Мицулю. Он зародился как вокальный квартет девушек, подпевавших Мицулю. Как сейчас бы сказали — бэк–вокалисток, которые, подобно нынешней Ферги (Fergie), превратились затем в прекрасных солисток. Кто б сомневался: рядом с таким выдающимся мастером, владеющим всеми тайнами вокала, это было предопределено.
Кстати, Мицуль никогда не пел в сам микрофон. Он держал его у шеи возле голосовых связок, и этого было вполне достаточно, чтобы передавались все краски его голоса. Это было его фирменное ноу–хау.
Итак, мы исколесили вдоль и поперек всю Беларусь подобно тому, как это делал, прежде чем стать великим, Мстислав Ростропович. А однажды зимой мы гастролировали в Могилевской области. И в одном из городков при температуре 37 градусов ниже нуля испортилась система отопления в местной гостинице. Так что спали мы в тулупах и зимних шапках. И все равно стучали зубами от холода. Да, тяжела и неказиста жизнь советского артиста.
И вот за труды праведные нас вместо санатория «поощряют» поездкой в чернобыльскую зону.
Помню, приехали мы с концертом в одну из деревень в зоне.
Тогда с нами работала администратор из Гомельской филармонии молодая мать–одиночка. Она родила маленькую темнокожую девочку и все время возила ее с собой, впрочем, иногда оставляя для присмотра друзьям. Звали малышку Фатима, было ей годика два с половиной. Такое чудное жизнерадостное создание — мы все ее полюбили.
Вокруг буйство растительности — высокие травы, ветви деревьев вдоль деревянного забора увешаны крупными спелыми вишнями, покрытыми радиоактивной пылью. Никто их не трогает.
На крыльце сидят дед да баба, видимо, из тех, кто наотрез отказался переселяться, и смотрят, как мы выходим из автобуса.
И вдруг наша администратор подходит к забору и начинает рвать вишни. Затем наспех вытирает с них пыль и жадно ест.
— Что же ты делаешь, дочка! — говорят дед с бабой. — Мы сами их не едим.
— А где написано, что нельзя? — отвечает та и продолжает лопать за обе щеки.
— Сразу видно, у человека было трудное детство, — сказал кто–то из «Песняров», которые из солидарности присоединились к нам на пару дней.
Полгода спустя, когда я переводился в Москву в Союзгосцирк, в поликлинике при заполнении справки № 286 я с удивлением обнаружил, что вырос на один сантиметр. «А разве можно вырасти на сантиметр в тридцать пять лет?» — спросил я у врача–терапевта. «Сейчас радиация — все растет, вот и вы выросли», — рассмеявшись своей шутке, ответил врач. Смешно ему, понимаешь.
Пару раз мы выступили в расположении добровольческого полка, который занимался дезактивацией территории, примыкающей к Чернобылю. Мы играли прямо в поле, перед их палатками. Я помню этих молодых солдатиков с дозиметрами на шее (которых у нас и в помине не было). Помню их командира полка. Добрые люди, приехавшие со всей страны не рубля ради, а по зову сердца.
На обратном пути в Минск мы остановились и на пять минут пошли в лес: мальчики налево, девочки направо. А лес вдоль шоссе тогда был с какими–то рыжими пятнами. Я наткнулся на полянку, сплошь покрытую лисичками размером с боровик, и за пять минут набрал их два пакета. Приехав в Минск, я отдал их соседке по квартире с общей кухней, где жил тогда на ул. Коммунистической, 3. Она открыла глаза от удивления, но тут же поджарила грибы и, поставив передо мной тарелку, сказала:
— Ешь, дорогой сосед.
— А ты? — спросил я.
— У меня что–то нет аппетита.
— Что–то и у меня пропал аппетит, — ответил я и отодвинул тарелку.
На этой «веселой» ноте я и закончу свой рассказ.
