Гонения на церковь начались сразу же после революции и уже к началу гражданской войны приобрели отчетливые формы. Причем нельзя говорить лишь о наступлении на православие. Разрушались и осквернялись не только церкви, но и костелы, синагоги, мечети, в Калмыкии и на Дальнем Востоке черные дни наступили для буддистских храмов. Причин этому немало. Конечно, пришедшие к власти большевики, ведомые своими идеологами-идеалистами, все как один были непримиримыми противниками религии, поскольку искренне считали духовные вероучения всего лишь «опиумом для народа». Революции же, как известно, затеваются исключительно чтобы «пробудить массы от спячки» и направить «народную ярость» в нужном направлении. Вполне естественно, что была и политическая причина. Практически все князья православной церкви в «продвинутом» общественном мнении того времени отождествлялись со столпами самодержавия, а сама церковь рассматривалась как департамент ненавистной царской власти.
Нельзя сказать, что эти утверждения были натянутыми.
Более того, с первых же дней гражданской войны и высшее, и среднее духовенство открыто поддержало белогвардейских вождей, проповедуя за белую армию и благословляя ее оружие. В войсках Колчака, Деникина, Врангеля служили видные священники, множество монастырей превратилось в госпитали для раненых солдат и офицеров. Вполне естественно также и резко изменившееся в 1917 году отношение к церкви крестьян, поскольку в России церковь издавна была крупнейшим землевладельцем. Боевой лозунг «Земля — крестьянам!» прямо указал желающим, где можно получить землю — у помещиков и монастырей. Множество чудовищных эксцессов и расправ со священниками со стороны крестьян, еще недавно кротких прихожан, составляют сотни кровавых летописей гражданской войны.
Но и после войны атаки на церковь не остановились, а приобрели, наоборот, агрессивные, порой издевательские формы. Юные поколения вступали в жизнь с задорной песней «Долой, долой монахов, раввинов и попов...», искусные идеологи вроде Емельяна Ярославского огульно и глумливо высмеивали религию, а специальные «церковные» отделы ГПУ время от времени организовывали в городах волны арестов. Почти в каждом «столыпине», двигавшемся из Москвы и Ленинграда в сторону Кеми, где заключенных перегружали на соловецкие баржи, находились не один и не два митрополита. Бог весть сколько их сгинуло среди соловецких валунов — чаще всего вспоминают выдающегося богослова о. Павла Флоренского, но несомненно, что приполярные вьюги заносили снегом могилы десятков и сотен виднейших священнослужителей.
Безжалостная государственная машина, не терпевшая в идеологической сфере никакой конкуренции, нанесла церкви неисчислимое количество кровавых ран, сумев поколебать ее единство, вызвать «обновленческий» раскол, лишила церковь таких знаменитых духовных центров, как храм Христа Спасителя, например.
Под давлением карательных органов немалое число священничества проявило конформизм, но кто сегодня, знакомясь со страшной правдой закулисья 20 — 30 — 40–х годов, может бросить камень в распятых людей?..
Однако в те же годы, в частности, православная церковь выдвинула из своих рядов не только новых мучеников, но и замечательных, твердых духом священников, а также простых людей, т.н. мирян — в основном тихих и скромных бабушек, которые оказались столь сильными духом, что смогли в итоге отстоять честь православия и донести до 90–х годов свои неугасимые лампадки веры.
Но и на этом мрачном фоне выделяются несколько исполинских фигур, таких как патриарх Тихон, Ташкентский митрополит Лука, митрополит Минский и Белорусский Мелхиседек.
Cейчас о новейших православных героях и мучениках написаны книги, сняты фильмы. К сожалению, о митрополите Мелхиседеке мы знаем немного — и это несправедливо. Мелхиседек (в миру Михаил Львович Паевский (1878 — 1931 гг.) — белорус, родился в деревне Витулино тогдашнего Люблинского воеводства. В 1904 году окончил Казанскую духовную академию. Преподавал в Могилевской духовной семинарии, был настоятелем монастырей в Могилеве, Белыничах. С 1919 г. — викарный епископ Слуцкий, затем епископ Минский и Туровский. Как авторитетный пастырь и крупный богослов пользовался огромным авторитетом у верующих, но имел определенные трения с влиятельными лицами в Москве и Минске. Причем не только с комиссарами ГПУ, внимательно наблюдавшими за митрополитом, но и в церковных сферах, охваченных к тому времени тяжелой внутренней борьбой. В частности, митрополит Мелхиседек открыто выступил за определенную автономию Белорусской православной церкви и в июле 1922 года добился этого, став митрополитом Минским и Белорусским. По тем временам это был неординарный поступок, и можно только догадываться, сколь тяжелой была борьба митрополита, в глубине души считавшего себя и белорусским патриотом, с ортодоксами. Но еще большую энергию прикладывал Мелхиседек в противостоянии с властью, которая стремилась поначалу ослабить, а затем и вовсе уничтожить сам институт церкви. Забегая несколько вперед, можно заметить, что к 1938 году задуманное в 20–е годы было «реализовано» — из работавших в начале 20–х годов 1.465 храмов на всю Беларусь остались лишь две действующие церкви: в Орше и Бобруйске — Сталин и его политбюро всегда доводили начатое до конца. Правда, после 1939 года в присоединенных районах Западной Белоруссии оказались десятки церквей, костелов и синагог, но потом над уничтожением синагог в 1941 году славно поработали нацисты, а в начале 60–х годов дело разгрома православных и католических храмов уверенно взял в руки другой правитель — Н.Хрущев...
Но вернемся к истории митрополита Мелхиседека. В 1921 году по СССР прокатился страшный голод. Гибли сотни тысяч людей в Поволжье, Украине, Казахстане, в Сибири.
Властями было принято решение о конфискации церковных ценностей в помощь голодающим. Патриарх Тихон первоначально высказался против принудительного изъятия сокровищ, определив это как святотатство. Правда, потом он свое мнение изменил, хотя и это не спасло его от гонений.
Митрополит Мелхиседек, полагающий, что ценности действительно уйдут на нужды голодающих, согласился на добровольную их сдачу.
Только в Минской епархии тогда было изъято 4 пуда 21 фунт 33 золотника, 71 доля серебра, 1 золотник 28 долей золота, 21 бриллиант, 12 золотников жемчуга.
Мелхиседек не поддержал, как уже говорилось, ни одно из раскольнических течений православия, так называемых «обновленцев» и «тихоновцев», направленных, если говорить прямо, на уничтожение православия по принципу «разделяй и властвуй».
При этом власти делали все возможное, чтобы стравить представителей различных течений православной церкви, однако митрополит Мелхиседек не поддержал так называемых «обновленцев». 20 ноября 1923 года в Кафедральном соборе он «прочитал строгую нотацию соборному духовенству и с кафедры всех «обновленцев» предал анафеме».
Это очень не понравилось Кремлю и Лубянке.
Уполномоченный Высшего церковного совета (ВЦС) по Минской епархии впоследствии сообщал в Москву, что за нежелание поддержать раскольников Мелхиседек содержался в Бутырской тюрьме в Москве и в 1925, и в 1927 гг. Потом был сослан в Красноярский край.
Думается, что именно в те времена у властей и созрела мысль расправиться с Мелхиседеком и другими священнослужителями с помощью возбужденного уголовного дела и предания его суду.
В Государственном архиве Минской области хранятся копии приговоров судов за 1925 год. Среди них и копия приговора в отношении митрополита Мелхиседека и его сподвижников. Само же дело для исследования пока недоступно, и вообще неизвестно, где оно находится. Попробуем реконструировать события по уцелевшему приговору.
Высший суд республики по Уголовному отделу состоялся в Минске с 10 по 17 августа 1925 года. На суде председательствовал Павлов, членами были Звездочкин и Никитина, присутствовали секретарь и защитники.
Суду были преданы Паевский (он же митрополит Мелхиседек) Михаил Львович, 48 лет, с высшим образованием, несудимый; Костюченко Алексей Дмитриевич, 53 года, с высшим образованием, несудимый, служитель культа; Киркевич Антоний Павлович, 53 года, со средним образованием, несудимый, служитель культа; Васюкович Лавр Петрович, 48 лет, со средним образованием, несудимый, служитель культа; Тиминский Николай Митрофанович, 56 лет, со средним образованием, несудимый, служитель культа; Сабилло Евдоким Михайлович, 21 год, грамотный, несудимый, служитель культа; Шарковский Павел Иосифович, 40 лет, грамотный, несудимый, служитель культа; Приневская Лидия Антоновна, 57 лет, со средним образованием, несудимая, служащая–инвалид; Редько Мария Федоровна, 35 лет, грамотная, несудимая, служащая.
Цитируем приговор: «Единственную в мире Республику, где у власти стоят рабочие и крестьяне, не успевшую окончательно ликвидировать последствия двух тяжелых войн, в 1921 году постигает тяжелое несчастье — голод в Поволжье. Десятки миллионов трудящихся свободной России стоят перед грозной опасностью голодной смерти. Эти вопли голодной смерти о помощи встретили горячий отклик в сердцах трудящихся всего мира. Советское правительство дает на помощь все имеющиеся в его распоряжении средства, но голод принял слишком ужасающие размеры и этих средств оказалось далеко не достаточно. В это время международная контрреволюция старается использовать это тяжелое время и ставит ставку на восстановление в России монархической власти.
Советская власть, окруженная со всех сторон враждебными ей капиталистическими государствами, вынуждена была пойти на исключительные меры — изъятия церковных ценностей и сплошного обращения их на нужды голодающих, издавая декрет об изъятии церковных ценностей. Советское правительство этим самым отражало мнение миллионов рабочих и крестьян, требовавших в бесчисленных своих резолюциях изъятия церковных ценностей для оказания помощи умирающим от голода трудящимся. С другой стороны, духовенство, привыкшее к роскоши, золоту и блеску, которыми их наделяло царское правительство за усердное проведение политики угнетения и эксплуатации рабочих и крестьян, решило вместе с международной контрреволюцией использовать голод как очередную попытку свержения советской власти. Видя, что советское правительство, поддерживаемое трудящимися, разбивает их контрреволюционные замыслы открытого выступления, духовенство решило пойти на хитрость. Оно в большинстве своем заверяя власть внешней своей лояльностью в проведении декрета об изъятии ценностей, в действительности же всеми мерами противодействует проведению этого в жизнь.
Минское духовенство, возглавляемое Паевским (он же митрополит Мелхиседек), идет за вдохновителем контрреволюции патриархом Тихоном. Паевский, будучи ярым противником советской власти, в момент кровавой борьбы рабочего и крестьянства России с польскими панами своим авторитетом становился на сторону польского правительства.
При польской оккупации г. Минска он в своих брошюрах призывает верующих вернуться к старой власти и явно вооружает их против коммунистической партии и соввласти... С приездом в Минск Пилсудского Паевский в соборе служит торжественный молебен и в произнесенной речи указывает, что, наконец, народ получил свободу. Попутно с этим Паевский входит в тесное содружество с русским политическим комитетом в Варшаве, который субсидируется польским правительством и возглавляемый ярыми черносотенцами, от этого комитета Паевский получает крупные суммы денег.
После занятия Минска красными войсками Паевский не прерывает связь с заграничной белогвардейщиной.
Паевский в силу издания декрета об изъятии ценностей внешне соглашается с этим и издает воззвание о необходимости сдачи ценностей. В то же время, зная о том, что его приближенными укрываются ценности, глава церкви не только не пресекает это преступление, но и попустительствует ему, и это попустительство дало следующие результаты:
Настоятель собора Костюченко, заранее решив вопрос, какие ценности нужно скрыть с этой целью, с ключарем собора Киркевичем составляют новую опись ценностей собора, куда не вносят предназначенных к сокрытию ценностей, и эту опись направляют в Наркомфин.
Исчезновение же старой инвентарной книги следствием установить не удалось. Перед самым изъятием Костюченко ведет лихорадочную работу по укрытию ценностей. Он совместно со священником Тиминским два массивных Евангелия в серебряных окладах, одно из которых является исторически по своей древности чрезвычайно ценным — Слуцким евангелием, упаковывают их в ...* и прячут одно в подвале, а другое в тамбур.
Серебряный литургический прибор, состоящий из пяти предметов, Костюченко упаковывает в футляре совместно с диаконом Шарковским в присутствии Киркевича прячут в ...* собора с помощью диакона (ныне священника) Сабилло, Костюченко ...* лестницу и прячет под царскими вратами серебряный дискос.
Духовенство не ограничивается прятанием ценностей в помещении собора, скрывает таковые также у себя на дому. Священник Тиминский уносит серебряный напрестольный крест, а Сабилло по поручению Костюченко забирает к себе на дом серебряный ковшик, блюдечко, кадило и крест, употребляемые при архиерейской службе, и прячет их у себя на дому до того времени, пока опасность миновала.
Для Костюченко и его компании невыгодно было укрывать ценности лишь духовенству, нужно было вовлечь верующих. Для этой цели Костюченко избирает диаконису собора Приневскую и члена соборной пятерки гр. Редько. Костюченко передает последней для сокрытия серебряный кувшин и две иконы в серебряных оправах, что Редько и было исполнено и возвращено в собор лишь после того, как упорно стали носиться слухи об укрытии ценностей соборным духовенством.
Ключарь собора Киркевич передает Приневской два серебряных напрестольных креста, которая уносит их к себе на квартиру и прячет. Приневская во время уборки собора обнаруживает на шкафу массивное Евангелие в серебряном окладе и подозревая, что это Евангелие положил Костюченко для того, чтобы похитить его, она срывает с Евангелия тяжелые серебряные пластинки и прячет у себя в шкафу, временами перекладывая из одного места в другое, чтобы не мог обнаружить Костюченко. Деревянные крышки от Евангелия сжигает, а бумагу бросает в груду старых книг.
Священник Васюкович, на глазах которого происходит эта лихорадочная работа по сокрытию ценностей, умалчивает об этом и во время обыска на дому у последнего было обнаружено часть церковных ценностей...* церквей. Перед изъятием ценностей исчезают на особо чтимой иконе Минской Божьей Матери драгоценные камни и розетка при им для того, чтобы взять эти камни, необходимо было поднять кверху стороны иконы, что одному человеку сделать физически невозможно. На вопрос гр. Воробьевой, «где камни», Приневская ответила: кто унес, тот и принесет обратно.
Духовенство, привыкшее считать своей собственностью церковное имущество, приобретенное на народные деньги, с отделением церкви от государства продолжает оставаться при том же мнении и растранжиривает народное имущество. Костюченко продает принадлежащие собору 8 колоколов за муку и дрова и обращает вырученное на собственные нужды соборного духовенства.
В то же время, когда нужно было для спасения голодающих отдать ценности, Костюченко, не слыша голоса миллионов умирающих от голода, и скрывает ценности. Когда же понадобились деньги для Паевского, находящегося в Москве, Костюченко, не считаясь с каноническими правилами, приглашает в собор слесаря ... и продает ему особо чтимую икону Александра Невского, при этом изображение соскабливает скребком, а медь продает.
На основании изложенного суд признает виновным Паевского в том, что он в период 1920 г. и 1921 г., имея связь с заграничной белогвардейщиной, агитировал население против рабоче–крестьянского правительства с целью явно противодействующей ему и призывал для свержения последнего и в том, что во время изъятия церковных ценностей попустительствовал своим приближенным по укрытию ценностей и как руководитель церкви не принял никаких мер к устранению этого преступления, т.е. в преступлении, предусмотренном 1 ч. 69 и 16 и 1 ч. 80 ст. УК. Костюченко Алексея, Киркевича, Тиминского Николая, Васюковича Лавра, Сабилло Евдокима, Шарковского Павла, Приневскую Лидию и Редько Марию в том, что в 1922 г. во время изъятия церковных ценностей для голодающих по взаимному соглашению укрыли часть этих ценностей от изъятия, т.е. в преступлении, предусмотренном 2 ч. 80 ст. УК».
Архивный приговор суда нуждается в маленьком комментарии. У современного, незнакомого с реалиями 20–х годов читателя после прочтения этого уникального свидетельства времени может появиться мысль, которую столь старательно, хотя и в завуалированной форме пытались обосновать на суде «юристы», руководствовавшиеся прежде всего т.н. «революционным правосознанием». Что дело, мол, совсем не в «политике», а тем более не в гордых попытках подсудимых спасти исторические и духовные ценности, а в самом обычном мелком стяжательстве. «Украли», «спрятали» — как это все умело снижено до уровня бытового воровства! Как будто бы митрополит, священники, околоцерковные люди не подвергали себя риску, не шли сознательно за веру и убеждения на Голгофу, а действовали из каких–то низких побуждений. Впрочем, председатель суда т. Павлов отнюдь не изобретатель стиля, при котором все менялось местами и «политические» становились «уголовными», которым тоже давалась «политическая окраска». Этот судебно–следственный стиль впоследствии обрел мощную силу, благополучно пережил десятилетия, и даже в 80–е годы Ю.Андропов безмятежно уверял западных журналистов, что в Советском Союзе нет политических заключенных, а в мордовском Дубравлаге содержатся лишь неисправимые рецидивисты.
Но в 20–е годы юстиция делала только первые шаги в этом направлении, поэтому приговор, написанный Павловым характерным для эпохи публицистическим газетным стилем, выглядит с точки зрения права беспомощно и полон наивных натяжек. Что ж, было мало опыта и пресловутой «практики»... Зато через несколько лет прокурор СССР Крыленко даст теоретическое обоснование этому прогрессивному «направлению», представив работникам юстиции универсальный инструмент в виде «стиральной резинки» или «амальгамы». Так на юридическом жаргоне 20 — 30–х годов называлось стирание граней между политическими и уголовными преступлениями, смещение понятий и открывало широкую дорогу следствию и суду для применения смертоносной 58–й статьи во всех необходимых при проведении очередной политической линии случаях.
Можно считать, что митрополит Мелхиседек стал одним из первых участников грандиозного социально–юридического эксперимента, пик которого пришелся на 1937 — 1938 годы.
Но те времена (1925 г.) были еще вполне диетическими, ведь уже через 10 лет в подобных случаях вердикт был один — расстрел! — но тогда оставшиеся еще при власти люди Ленина не особенно жаждали крови и помилования (даже приговоренных к расстрелу) были обычным явлением. До Колымы, Воркуты и Норильска, даже до Беломорканала нужно было еще дожить, и «чудесный грузин» выглядел в 1925 году вполне умеренным, почти либеральным начальником.
По приговору суда в Минске Л.А.Приневская и М.Ф.Редько в связи с амнистией по случаю 5–летия революции были освобождены от наказания. Другие подсудимые, включая М.Л.Паевского, были осуждены к лишению свободы условно с трехлетним испытательным сроком. Вещдок по делу — исторически ценное Слуцкое евангелие — был передан в музей.
О поведении подсудимых на суде известно мало. Из газетных отчетов узнаем, что когда в суде выступал Мелхиседек, то присланные его освистывать комсомольцы, другие активисты (а всего в зале клуба им. К.Маркса, где слушалось дело, было всякий раз более тысячи человек) не осмелились этого делать. Слова убежденного, сильного человека невозможно было прерывать дешевыми провокациями. К тому же в зале, бесспорно, были и люди, сочувствующие подсудимым.
Так закончился тот минский процесс.
...Митрополит Мелхиседек после всех ниспосланных на него нелегких испытаний умер в Дорогомиловском соборе Москвы перед богослужением 17 мая 1931 года, не изменив ни вере, ни убеждениям. Компромиссы этому человеку были не присущи...
Татьяна ПРОТЬКО, кандидат философских наук,
Семен СКАРУЛИС, старший советник юстиции, Почетный работник Прокуратуры СССР.
