Меня не удивило такое лирико–философское вступление Евгения Анатольевича к нашей беседе. И детство, и юность, и зрелые годы его связаны с железной дорогой. Поезда — дело семейное.
Машинистом первого класса был дед Евгения. Это еще в царское время. А жила семья Мартына Пекарского в небольшом литовском городке Радзивилишкис. В 20–е годы Анатолий Пекарский с мамой переехали в Жлобин. А в 1924 году в семье мастера локомотивного депо Анатолия Мартыновича родился сын Евгений.
В 32–м мастера Пекарского перевели в Осиповичское паровозное депо. Поселили семью в служебной квартире. А в 37–м нагрянула беда: отца арестовали. Пришить ярлык «враг народа» человеку с литовскими корнями ничего не стоило. Тюрьма в Калуге. Ни писем, ни свиданий. Там Пекарского и расстреляли. Реабилитировали Анатолия Мартыновича в 53–м...
А с семьей «врага» поступили, как тогда было принято: вышвырнули на улицу. Ни жилья, ни работы. Угол для жилья снимали у чужих людей. Всегда найдется добрая душа, которая пожалеет человека, попавшего в беду. Хоть над всеми, как грозовая туча, висел страх неминуемого наказания...
На третий день войны семьи железнодорожников погрузили в теплушки и отправили эшелон на Урал. Вот так Женя с мамой, двумя сестрами и тетей оказался в городе Ирбите Свердловской области.
Работать он пошел, конечно же, на железную дорогу. Сначала был сцепщиком вагонов, а потом — стрелочником. В 42–м призвали Евгения Пекарского в армию. Но отправили не на фронт, а в Омское артучилище (до войны Евгений окончил 8 классов). Готовили артиллеристов скоростным методом. Полгода — и готов командир орудия. А когда прибыли под Вязьму, вручили старшему сержанту Пекарскому противотанковое ружье. Из «соракапятки» он будет бить по немецким танкам в 43–м на территории Могилевщины.
Но вот и долгожданное наступление. Освободили Смоленск. А осенью 43–го старший сержант Пекарский уже ступал по родной земле. Под Ленино артиллерийскую часть, в которой служил Евгений, придали в помощь 1–й Польской дивизии имени Т.Костюшко, сформированной в СССР по инициативе Союза польских патриотов. Там и произошло ее боевое крещение.
Евгению Пекарскому казалось, что железный поток наступления советских войск уже не остановит никакая сила. И гордость наполняла его сердце: он освобождает от врага родную Беларусь. Но то был не поток, а лишь намек на него. И вместо стремительного движения вперед — снова оборона. На линии Орша — Могилев их часть расположилась как раз напротив города Горки.
В одном из боев немецкий танк изувечил орудие Пекарского. Евгений получил ранение в голову и был эвакуирован в госпиталь. А он находился в Калуге. В том самом городе, где в тюрьме был расстрелян ни в чем не повинный отец Евгения. Город странным образом как бы свел две судьбы: сына и отца... «Вы не могли не думать о том, как несправедливо власть поступила с вашим отцом. А кровь проливали за...» «За Родину, — перебил меня Евгений Анатольевич. — В самых тяжких испытаниях ни в мыслях, ни тем более в словах я не осквернился проклятием Родины. Это святое. А власть... Нормальные люди нетерпимы не к власти как таковой, а к тем, кто, обладая ею, поверил в свою исключительность и абсолютную вседозволенность. От них–то все беды и несправедливости»...
После госпиталя оказался Евгений Пекарский в 102–м запасном полку, стоявшем в лесу под Могилевом. Прошел слух: капитан подбирает бойцов в полковую разведку. И правда: ходит, присматривается. Скользнул взглядом по Евгению и пошел дальше. Но чем–то, видно, зацепил его старший сержант. Вернулся. Осмотрев Евгения с ног до головы, капитан ошарашил его неожиданным вопросом: «Сколько сидел и за что?» — «Да нисколько я не сидел!» — возмутился Пекарский. «Ну ладно. Пойдешь в разведку».
И вот первая вылазка. Евгений Анатольевич рассказывает об этом с улыбкой. Словно вспоминает, как в детстве с пацанами лазил в чужой сад за яблоками...
«Подползли мы ночью к траншее врага. Все нормально. Лежим на бруствере, прислушиваемся. Ветер сдул сверху снег. Песок под нами. И там, где мы лежим, темный бруствер стал светлым: мы–то в белых маскхалатах. Немцу показалось это подозрительным, и он швырнул гранату. Раненый разведчик не удержался от боли и застонал. Тут и началось... Палят немцы со всех сторон. Ребята отползают от бруствера и тащат за собой раненого. У разведчиков есть святое правило: сколько ушло в разведку, столько и должно вернуться. Живых или мертвых, но столько же... А меня как будто толкнул кто–то в спину. Перемахнув бруствер, я прыгнул в траншею. Но приземлился не на дно, а на плечи немца. Тот сложился подо мной и тихонько скулит с перепугу: «Нихт шиссен, нихт шиссен...» — «Да на кой черт мне в тебя стрелять! Ты живой мне нужен», — с яростью шепчу я немцу. Схватил немчика за шкирку, хиленький такой, совсем пацан, тряхнул как следует, чтобы не скулил. Ткнул автоматом в бок: показывай, мол, дорогу, чтобы выбраться из траншеи. Соображает. Вывел он меня в поле. А дальше ползком, ползком, пока не наткнулись на телефонный провод. Сунул я провод немцу в руки и стволом автомата показываю: вперед! Вот так по проводу и пришли к своим.
За первого языка (а «немец» на самом деле оказался чехом) меня наградили медалью «За отвагу». Будут и другие награды: знак «Отличный разведчик», весьма почитаемый нашим братом–разведчиком. А за немецкого офицера, которого я взял под Варшавой, меня удостоили ордена Красной Звезды.
Но вернемся к линии фронта, которая в июне 44–го проходила на восток от Полоцка, Витебска, Орши и Могилева. Ранним утром меня разбудила... песня жаворонка. И была она такой громкой, такой ликующе–солнечной, что сердце радостно дрогнуло: началось! Наши войска перешли в наступление.
Немцы ночью оставили свои позиции. Подхожу к блиндажу. На ступеньках вниз — аккуратный настил из досок. Неловко ступил на край, доска приподнялась, а там... мина. Извлек, положил на бруствер, и только потом до меня дошло, что я держал в руках свою смерть...
С боями и сражениями прошел Евгений Пекарский Латвию, Литву, Польшу. Штурмовал Бранденбургские ворота. А когда представилась возможность, захотелось белорусскому парню взглянуть на логово зверя Гитлера. У рейхстага кто мог расписывались на колоннах здания. Кто чем. Поднял Евгений кусочек красного кирпича и написал свои имя и фамилию. Как будто поставил личную точку в истории.
После победы он не сразу вернется в родные края: два года еще послужит в Германии в оккупационных войсках. В Осиповичах жила мама и две сестры Евгения. Не успев еще снять погоны, он отправится в депо. Там фронтовику предложат работу кочегара. Евгений согласится: главное, чтобы на паровоз. А через пару месяцев переведут Пекарского помощником машиниста.
Все хорошо, но образования–то нет. В 48–м отправится Евгений Пекарский в украинский город Щорс и поступит на учебу в железнодорожную школу машинистов. Через год успешно окончит ее, но из города не уедет. И вот почему. Встретит Евгений замечательную девушку Нину и поймет: это судьба. Сыграют молодые свадьбу. И будут жить под крышей дома родителей Нины. В 50–м появится на свет сын Володя.
Евгений работал в местном депо помощником машиниста. Отзывы о нем были самые лучшие, но когда Пекарский поинтересовался у начальника депо, почему не назначают его машинистом, то услышал в ответ: «А мы не можем доверить реверс сыну врага народа», — «Да я на фронте воевал. Не раз был ранен. Меня в партию там приняли», — вырвалось у Евгения. «Не ты один воевал. И в партию на войне многих принимали. Так что...» Это «так что» засело в нем, как ржавый осколок в теле.
Не мог Евгений Анатольевич просто так переступить через несправедливость и унижение. Война научила его ценить честь и достоинство превыше всего. С каким бы человеком судьба ни ставила его рядом, он чувствовал себя равным ему. Это очень помогало Евгению Анатольевичу, когда его избрали депутатом Верховного Совета СССР.
Евгений Пекарский откликнулся на призыв осваивать целину и уехал с семьей в 52–м в город Кустанай. Пахарем он не стал, водил грузовые паровозы, но считает, что свой вклад в целинную эпопею он все–таки внес.
А вернулся в родное Жлобинское депо, стал водить тяжеловозы. Никто его к этому не принуждал, он сам просил прицепить побольше вагонов. Сердце ветерана наполнялось радостью, когда он слышал, как за его спиной грохочут по меньшей мере 50 вагонов. И несут они груз под 5 тысяч тонн. А перешли на тепловозную тягу, то и вдвое больше.
Мелькали годы, как бетонные столбы вдоль железной дороги. Все, казалось, шло своим чередом. Но жизнь готовила Пекарскому новые испытания. Уйдя на пенсию, Евгений Анатольевич 13 лет ухаживал за парализованной женой. Помогали ему две родные сестры его Нины. Личная жизнь у них не сложилась. И никого на свете ближе семьи Пекарских у них не было. Умерла сестра Нины. В прошлом году не стало жены. А вторую сестру (ей уже под 90 лет) постигла та же участь, что и жену Пекарского. Ухаживает за ней Евгений Анатольевич как за родным человеком.
Говорят, Создатель крест не по силам никому не дает. Но как тяжел этот крест для Евгения Анатольевича, который сам с трудом передвигается по земле. Но не падает духом несломленный ветеран. И не поддается ни отчаянию, ни унынию.
Мы сидим в саду возле дома Пекарского по улице Полевой в Жлобине. Когда–то на этом крохотном пятачке земли все цвело и благоухало. А теперь лишь одуванчики грустно покачивают желтыми головками...
— Один мудрый философ сказал, что смерти нет, — думая о чем–то своем, тихо произнес Евгений Анатольевич. — И знаете почему? Потому что пока мы живы, ее действительно нет. А когда она придет, то уже нас не будет. Выходит, и на самом деле ее нет... Хотя все гораздо проще. Меня во многом повторил мой сын Владимир. Частица меня есть в моих внуках. И в правнуках что–то есть от меня. Я уйду, а это все останется...
И вдруг почетный железнодорожник Пекарский Евгений Анатольевич встрепенулся, как будто вспомнил что–то важное. Голос его окреп:
— Мои поезда не прошли мимо, — скажет он. — И мне за мою жизнь не стыдно. Я любил и люблю свой народ и страну. Я приносил пользу людям. А это, как говорил маршал Победы Георгий Жуков, главное для любой жизни.
Фото автора.
