“Мои корни — в Серебряном веке...”

— В литературу, если говорить о настоящем творчестве, приходят не случайно. Как вы стали поэтом, писателем? Что вас подтолкнуло к толстовскому “Не могу молчать!..”?
— Что подтолкнуло... Если бы я начал писать в зрелом возрасте, то, возможно, сейчас бы мы и размышляли о первопричинах. Но первое стихотворение написано в четырехлетнем возрасте. Записала его моя мама, потому и помню.
“Трактор, трактор, ты пойдешь
По полям станицы,
Хлеба много привезешь
Жителям столицы”.
И не понимал, конечно же, я, что такое станица. Мы жили тогда в Минске, в Автодоровском переулке, рядом с товарной станцией. Микрорайон железнодорожников. За забором — грохот железнодорожных составов, мчащиеся в разные стороны самосвалы. На улицу не пускают. Вот я сидел дома и слушал с утра до полуночи репродуктор. А в те времена, в 1950-е годы, радио — это и оперы, и театр, и постоянная рапортомания об успехах страны. И, конечно же, я все это впитывал как губка. И белорусскую мову я так выучил...
— Но поэзия к вам пришла из русской речи...
— У меня есть такое стихотворение:
“Я с тобой не дружу, а сябрую,
Ты — про вершы, а я — про стихи,
Ощущая тоску вековую
От твоей векапомнай тугi.
Много ль разницы — век иль стагоддзе
Сталi прошлым, мiнулым уже,
Если все на последнем в природе,
На апошнiм, браток, рубеже?”
Думаю, что ответ и в этих строчках. А как журналист 17 лет я проработал в журнале “Служба быта Беларуси”.
— Анатолий Юрьевич, и все-таки, возвращаясь к теме об истоках...
— По-настоящему поэзия нахлынула на меня, когда подростком влюбился в девочку. По 10—12 стихотворений в день писал. Такое вдохновение открыла первая настоящая любовь. Давно уже от тех произведений ничего не осталось. Никогда они не печатались. Но осталось состояние души. Человек обязан быть влюбленным. И я благодарен тому первому чувству.
— Печататься вы начали достаточно поздно. Смотрел библиографию в одном из томов справочника “Беларускiя пiсьменнiкi”: “Первая публикация — подборка стихотворений в газете “Железнодорожник Белоруссии” за 1973 год...”
— Да, мне уже было почти 25 лет. Успел поработать и слесарем в вагонном депо. Заочно к тому времени окончил истфак Белгосуниверситета. А почему первая публикация именно в “Железнодорожнике...”? Так для нашего переулка она была главной газетой, поскольку все работали на железной дороге. Подборку, как сейчас помню, напечатали 18 февраля 1973 года. Через неделю после того, как я переступил порог редакции. После этого мои стихотворения печатались в железнодорожной газете почти каждую субботу. Пошла почта, адресованная непосредственно мне. Пять лет подряд становился победителем конкурса “В летопись пятилетки” за стихотворения о... любви. Однажды подводят итоги, и слово берет заместитель начальника Белорусской железной дороги Георгий Яхницкий: “Давайте увеличим Аврутину премию с 30 до 40 рублей”. А положение ведь, условия конкурса давно утверждены. Хотя и начальник Яхницкий, но ему заперечили: “Нельзя!..” — “Нет, повысим, под мою ответственность!..” Мои стихотворения выбивались из содержания газеты, но они ложились людям на душу.
— Вы рассказываете о “Железнодорожнике...”, а я думаю о “Гудке” 1920—1930-х... Там работали Паустовский, Булгаков, Илья Ильф, Юрий Олеша, Евгений Петров, Валентин Катаев. Такая вот отраслевая газета!..
— В 1974 году мне предложили возглавить литобъединение при “Железнодорожнике Белоруссии”. 10 лет мы просуществовали. Это были удивительные времена. Собирались поэты, прозаики со всего Минска. Тогда, в 1970-е, было много хороших литературных объединений. Анатолий Вертинский работал с поэтами при редакции “Трактора”.
— Литобъединений тогда было, мне кажется, больше, чем поэтов, — при редакциях республиканских молодежных газет, в институтах, при редакциях многотиражек, в Доме офицеров, в областной библиотеке...
— И слава Богу. Молодежь получала профессиональные консультации. Да и надо иметь в виду следующее обстоятельство. Начинающие поэты по средам, к примеру, ходили на заседания литобъединения в редакцию заводской многотиражки. По четвергам собирались в “Знаменке”. В какой-то другой день спешили в редакцию “Железнодорожника...”. Нам, считаю, особенно повезло. Главным редактором газеты работал Иван Николаевич Шутик, однокурсник поэта Михася Стрельцова. Иван Николаевич считал, что литература — это нечто святое. Но, как это всегда случается, в какой-то момент радужность бытия нарушает суровая проза жизни. Где-то в самый пик “андроповщины” чем-то обиженный бывший сотрудник редакции накатал в ЦК КПБ “телегу” на 50 машинописных страницах. Донос пришли проверять, что называется, по полной программе. Литобъединению “Магистраль” “пришили”, что на его заседания приходят люди, ни один из которых ни строчки не написал о железной дороге. Другие обвинения и вовсе были беспочвенными. В итоге меня наградили грамотой ЦК комсомола, а литобъединение... закрыли. Главный редактор получил инфаркт и вскоре умер.
— К тому времени вы уже были членом творческого союза?
— Нет. Хотя уже издал две книги поэзии. Вообще-то с издательствами, писательским союзом не все складывалось, как хотелось бы... В 1975 году готовились отметить первую годовщину “Магистрали”. Участники литобъединения приняли решение пригласить на торжественное заседание кого-то из именитых профессиональных писателей. Беру справочник и начинаю обзванивать. Говорю, что выступление бесплатное, просто встреча с молодыми литераторами. У всех находятся причины, чтобы сказать “нет”. Я набираюсь смелости и звоню народному поэту Беларуси Пимену Панченко. К моему удивлению, сразу же соглашается. Появился у нас как-то тихо, не сразу и заметили мы его, присевшего в сторонке. С интересом слушал всех. А затем и сам прочитал стихотворение, посвященное железной дороге, — “Магистраль”.
Тогда Пимен Емельянович и спросил у меня: “У вас, вероятно, припрятана рукопись книги? И вы хотели, чтобы я ее прочел?..Позвоните мне дня через три и приносите”. Рукопись я отнес поэту домой. Просидели часов пять. Пимен Емельянович больше всего рассказывал о своих встречах со Светловым. Показал его редкий трехтомник, который в Минске тогда было не сыскать. А на знакомство с рукописью попросил неделю. Сказал, чтобы я позвонил. Но еще раньше сам меня набрал. Возвращая рукопись, приложил к ней рецензию-рекомендацию в “Мастацкую лiтаратуру”. Я, признаться, по наивности решил, что уже через год буду держать в руках свою книгу. Но не тут-то было. Хотя и ругаться за меня ходил Пимен Емельянович, сборник увидел свет через пять лет. Редактировал его Михась Стрельцов. Теплую внутрииздательскую рецензию написал Степан Гаврусев.
— Поэт не меньше, чем прозаик, публицист, идет в творчестве от жизни. Из чего формируется ваша “невидимая химия творческого процесса”?
— Сложно найти однозначный ответ. Отчего солнце светит, земля вращается?.. Когда пишешь, не думаешь, что скажут твои исследователи. Я и про темы не думаю — вот, мол, это стихотворение тому посвящено, а другое рассказывает о том-то... И не умею писать по заданию. Один, правда, раз загнали в угол, на неделю освободили от работы и потребовали написать стихотворное приветствие комсомольской конференции. Следом еще и пригласили на это мероприятие. А когда показывали, где раздеться, гардеробщице сказали: мол, выдайте пальто в любое время. Остальным делегатам, чтобы не убежали, разрешалось одеваться только после окончания мероприятия. И я, признаться, был рад такому “гонорару”.
— Откуда приходят стихи?.. Одни говорят, что пишут по наитию. Другие утверждают, что им диктуют слова силы свыше. Но я не думаю, что это Господь Бог диктует. Если бы он делал это, не было бы плохих стихотворений. Мне кажется, что поэзия — внутри нас. Если не перестрадал, то и литературы не получится. Оглянитесь на известный художественный опыт. Все шедевры — из боли.
— Сегодня, на разломе столетий, стираются базисные, фундаментальные, казалось бы, рассчитанные на многие века произведения, художественные явления, еще недавно будоражившие умы, заставлявшие душу и сердце работать. И все же, об опыте предшественников... Насколько знание его помогает вам в литературной работе?
— Мои корни — в Серебряном веке русской литературы. Я согласился бы жить 100 лет назад. Северянин, Ахматова, Пастернак, Мандельштам — вот планеты, к которым меня постоянно тянет. Иногда говорят, что Серебряный век возник на фоне крушения России. Нет, вот и Советский Союз потерпел крах. Но чего-то подобного в литературе, поэзии не произошло. Такие явления случаются один раз в миллион лет. Оттуда, из Серебряного века, множество литературных направлений, разнообразие форм, многообразие художественных методов. Там и школа поэтов белорусских, одинаково значимая школа для пишущих на белорусском и русском языках. Я очень трепетно отношусь к тому, что в белорусской литературе работают представители разных национальностей. Разве Беларусь не такая же многонациональная страна, каковой некогда был СССР? И разве не для народа Беларуси пишут курд Ганад Чарказян, перс Зартошт Атаоллахи, который живет в нашей стране почти 20 лет, осетин Александр Пухаев?!.
— Настоящему художнику слова свойственно вступать в прямой контакт с проблемами времени. По-разному это происходит. Но что должно быть главным в этом тревожном состоянии — борьба за духовность, нравственный стержень, как правило, подтачиваемый рвущимся в завтра прогрессом, или желание “идти в ногу со временем”?
— Художнику всегда живется нелегко, если он не щадит себя, не ограждает от полной правды жизни. И всегда следует искать, быть готовым определить не конъюнктуру, не сиюминутность, а попытаться разобраться во всей значимости происходящего. Но важно и помнить о том, что мироздание существует не только для тебя. Ты — часть народа, часть общества. И потому, когда вижу вокруг беспамятство иных творческих людей, думаю о том, что убеждение в необходимости нахождения художника в оппозиции к власти — демагогия чистейшей воды. В условиях современной Беларуси писатели так увлеклись борьбой с властью, что не заметили, как потеряли литературу. А власть укрепилась, оставаясь властью для народа. И это очевидно. Обидно, что многие деятели литературы отстали, потеряли чувство времени. А значит в какой-то степени потерялись сами.