Недавно в книжном магазине наткнулась на «Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека–оборотня» — чтиво из серии римейков, превращающих классические тексты в эзотерическую стебную жуть. Издатели верно рассчитывают, что сексапильный монстр привлечет читательское внимание быстрее, чем скромный труженик, проводящий дни в выращивании злаков и молитвах.
Что ж, людей всегда привлекало к себе непознанное, таинственное, ведь искусство само по себе — «магический кристалл». Но иногда кажется, что мода на чудеса зашкаливает и битва экстрасенсов перешла на страницы литературных изданий. А ведь еще Ницше предупреждал, что, если долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя... Так ли безобидны игры с потусторонним? О мистике в искусстве я попросила порассуждать драматурга, писательницу Елену Попову, писателя, литературоведа Петра Васюченка, литератора, блоггера Сергея Балахонова, поэтессу Вику Тренас и поэта Георгия Бартоша.
Может ли результат творческой фантазии повлиять на реальную жизнь?
Елена Попова: Конечно. Все, что нас окружает, во многом результат полета фантазии человека. В начале было СЛОВО. Достаточно вспомнить такой фундаментальный пример, как Евангелие. Я уже не говорю о техническом прогрессе последнего века. Многое предчувствовалось еще таким гением Возрождения, как Леонардо. А писатели–фантасты? Если говорить о более частных примерах — сколько писателей, особенно поэтов, буквально прогнозировали свою дальнейшую судьбу и даже называли дату смерти. Михаил Булгаков упорно повторял, что умрет в 39–м году. И умер в начале 40–го года. А Николай Рубцов провидчески писал: «Я умру в крещенские морозы...». Лично у меня очень часто случается, что сотворенные фамилии героев вдруг попадались через какое–то время в жизни. Да и не только фамилии...
Петр Васюченка: Лiтаратура прагназавала, мадэлявала i змяняла свет. Ёсць кнiгi, якiя вызначылi лёс цывiлiзацыi: Бiблiя, Каран, Авеста, Упанiшады i г.д. Менавiта сакральна–мiстычны змест гэтых першатвораў арганiзоўваў рэальнае жыццё чалавецтва, якое ваявала, стварала лiхiх iдалаў, людажэрнiчала i аддавалася распусце. Iншая рэч, што людзi выдзiралi з гэтых кнiг асобныя старонкi, абзацы i радкi, каб вярнуцца да ўлюбёных заняткаў — войнаў, забойстваў, нажывы, знiшчэння жывой прыроды, бяздумных iгрышчаў.
Георгий Бартош: Я думаю, что нет. Формула «Она написала убийство, а потом ее именно так и убили» кажется мне примитивной. Другое дело, что писатель лучше других знает о том, как оно может быть, и иногда его фантазия совпадает с реальностью. Иногда, но очень редко. Но именно эти нечастые случаи берутся за основу всяких мистических спекуляций. А что делать с подавляющим большинством писательских фантазий, которые не нашли отражения в реальности?
Вика Тренас: Несомненно! Ярким примером являются классические произведения Жюля Верна, Герберта Уэллса, в которых предсказывались изобретение телевидения, подводной лодки, полет на Луну, ядерное оружие. Впрочем, известный литературовед Петр Васюченка утверждает, что писатели не пророчествуют, они программируют реальность. Как для всего человечества, так и для себя лично. Янка Купала, Франтишек Алехнович, Максим Богданович в своих произведениях «спрограммировали» собственную трагическую судьбу. Интересно то, что пессимистичные прогнозы встречались в литературе чаще. А хотелось бы «позитивного программирования».
Сергей Балахонов: Калi ўзяць народныя казкi, то там можна знайсцi шмат правобразаў будучых вынаходак i навуковых адкрыццяў. Тое ж можна сказаць i пра творчасць пiсьменнiкаў–фантастаў ХIХ — ХХ ст. Цi ўзяць буйныя 
мiстыфiкацыi, кшталту «твораў» Асiяна. Але не выпадае гаварыць пра тое, што во я зараз сяду, штось напiшу пра сябе i сваiх знаёмых, i напiсанае зменiць нашу рэальнасць. Хiба толькi мяне закiдаюць чым–небудзь: памiдорамi цi ружамi. Я не веру ў тое, што лiтаратурны герой i рэальная асоба, што стала яго прататыпам, маюць нейкую звышнатуральную сувязь памiж сабой.
Встречались ли вы с «роковыми» произведениями искусства?
Елена Попова: Да. Вспомним Ницше, тоже в каком–то смысле гения. Нездорового, тщедушного, страдающего от всевозможных физических и психических недугов человека, который именно от этого явил миру фатальный образ сверхчеловека. Да и сам он, медиум, предчувствовал надвигающиеся катастрофы ХХ века. Как и катастрофы в этом веке отдельно взятой личности. В разные времена такое фатальное влияние было значительным. Возьмем роман Тургенева «Отцы и дети». Его герой, Базаров, вслед за Писаревым мог бы вполне воскликнуть, говоря о Пушкине: «А ты, возвышенный кретин, в чем варишь себе пищу? Не в Аполлоне ли Бельведерском?» — и породил целую плеяду подражающих ему нигилистов. «Что делать?» Чернышевского... Множество девушек под его влиянием, отрицая традиционную тогда для женщин судьбу, шли на курсы, стремились к самостоятельности, независимости и образованию. Для некоторых это кончалось трагично. А «Вертер» Гете? Этим 
произведением он спас себя от личной драмы, но по Европе прокатилась целая волна самоубийств. Зависимым умам свойственен инстинкт подражания.
Петр Васюченка: Фатальныя для лёсу цывiлiзацыi творы былi. Напрыклад, «Молат ведзьмаў», «Майн кампф». Яны дэсакралiзавалi чалавечы сусвет, адкiнулi цывiлiзацыю ў эпоху дзiкунства i людажэрства. Iм уласцiвая мiмiкрыя — прыпадабненне да iншаказальнасцi, эзатэрыкi i мiстыкi першатвораў, якая ўводзiла ў зман мiльёны даверлiвых асоб. Лiчу, што фэнтэзi на тэму вампiраў, чарнакнiжнiкаў, пярэваратняў i ведзьмароў такой разбуральнай энергiяй не надзелены.
Сергей Балахонов: Фатальных твораў мастацтва не iснуе. Флёр фаталiзму тым цi iншым з iх надаюць з нейкiх прычын людзi. Калi мы чытаем верш Уладзiмiра Дубоўкi, напiсаны ў 1925 г., i бачым наступныя радкi:
О Беларусь, мая шыпшына,
зялёны лiст, чырвоны цвет!
У ветры дзiкiм не загiнеш,
чарнобылем не зарасцеш.
Нам мiжволi хочацца ўбачыць у гэтым адлюстраванне мiстычнай наканаванасцi. Тое ж i з вершам Уладзiмiра Караткевiча «Дзяўчына пад дажджом» 1960 г., якi завяршаецца фразай: «Стронцый быў у дажджы». Але насамрэч гэта ўсё чыстыя супадзеннi, дзякуючы якiм мастацтва, у т.л. i лiтаратура, часам сапраўды выконвае функцыю «предвосхищения».
Георгий Бартош: Для меня пример такого произведения — «Бесы» Достоевского. В нем Федор Михайлович предсказал дух следующей эпохи, ее страшную, античеловеческую и безбожную сущность.
Есть ли эзотерические, мистические вещи, которые лучше не затрагивать в произведениях?
Елена Попова: Художник имеет право на многое. Это его выбор. Лично я стараюсь не вызывать темных, злых духов...
Петр Васюченка: Паколькi творы вiдавочна ўплываюць на лёс iх аўтараў, раю апошнiм не захапляцца гульнямi з уласнай смерцю. Праграмаванне ўласнай смерцi праз творы сталася згубнай звычкай у лiтаратараў. Мiкалай Гогаль прадказаў уласныя пакуты перад смерцю — здзекi лекараў, клiзмы, п’яўкi, шпанскiя мушкi, крывепушчанне, — напiсаўшы аповесць «Нататкi вар’ята». Сяргей Ясенiн наклiкаў уласную смерць напiсаннем паэмы «Чорны чалавек». Максiм Багдановiч — бясконцай чарадой вершаў пра хваробу i кананне. Леанiд Андрэеў у «Жыццi Чалавека» апiсаў долю мастака, якi зведаў цяжкое дзяцiнства, споўненае надзеямi юнацтва, трыумф i славу маладосцi, але — раннюю старасць i чаўрэнне. Памёр ён у глухой вёсачцы ў Фiнляндыi, закiнуты ўсiмi. Драматург Мiкалай Эрдман пiсаў у дужа неспрыяльны час п’есу «Самагубца» i гэтым як бы спраектаваў уласны лёс. Вельмi настойлiва наблiжаў уласную смерць сваiмi вершамi i Анатоль Сыс.
Вика Тренас: Согласно еще дохристианским верованиям, не принято «заигрывать» либо вступать в конфронтацию с бытийными понятиями, фантазировать на темы миросозидания, природных стихий, рождения и смерти. Тем более не стоит — сознательно либо подсознательно — пытаться «схватить бога за бороду». Прогнозировать что–либо, на мой взгляд, и вовсе нерационально.
Сергей Балахонов: Колькi нi пiсаў я пра звышнатуральных iстот (пачынаючы ад аднарогаў i заканчваючы крывымi пчоламi), нiчога надзвычайнага са мной у адказ на гэта не адбылося. Калi, вядома, гаворка пра тое, што тэматыка пачынае помсцiць аўтару. Я так мяркую, што калi пiсьменнiк не злоўжывае ў жыццi шкоднымi рэчывамi, то закранаць можна любую тэму, якой бы эзатэрычнай цi мiстычнай яна нi лiчылася.
Какое произведение белорусской литературы, по вашему мнению, самое мистическое?
Петр Васюченка: «Беларусь у фантастычных апавяданнях» Яна Баршчэўскага, «Лабiрынты» Вацлава Ластоўскага i паэма Янкi Купалы «На Куццю».
Елена Попова: Для меня самое мистическое произведение белорусской литературы — «Дикая охота короля Стаха» Владимира Короткевича.
Сергей Балахонов: У мяне асабiста сапраўднае мiстычнае трымценне выклiкае «Гiстарычны слоўнiк беларускай мовы», якi залучае ў сабе лексiку i вытрымкi са старабеларускiх тэкстаў XV — XVIII ст. Досыць часта я звяртаюся да яго замест чытання гараскопаў.
Георгий Бартош: «Беларусь у фантастычных апавяданнях» — безусловный лидер. В произведениях Короткевича много мистики, но она сначала искусно нагнетается, а потом разоблачается. В изданиях Франциска Скорины полно мистических знаков, но понять их могут только специалисты.
