С началом лета в Минске заметно увеличилось количество туристов. Догадаться, что видишь человека приезжего, не так и сложно. У него на груди — фотоаппарат, за спиной — рюкзак, в руках — карта. Наибольшая концентрация путешественников, как правило, на проспекте Независимости. Смотрят, фотографируют, удивляются, часто замирают на месте, боясь бросить окурок под ноги. Иногда и я сам напоминаю себе туриста. Нет, я тысячи раз видел все эти здания, прошел проспект вдоль и поперек. Но видеть — совсем не означает знать. Кстати, подробнее о творчестве писателя — на его сайте www.marakou.by. И вот мы снова говорим с Леонидом Моряковым о нашем городе, о его главной улице. С момента нашего последнего разговора у него появились интересные сведения. Всплыли две судьбы. Во многом схожие, трагичные, удивительные...
— В доме № 31 (после 1938–го — № 17) по улице Советской, в том, что рядом с костелом, на первом этаже в квартире № 2 жил с женой и сыном Николай Васильевич Плетнев. В 1932–м — нарком труда БССР, затем — уполномоченный Наркомата тяжелой промышленности СССР. С 1934–го — начальник политотдела МТС в Минске, затем работал первым секретарем Руденского и Смиловичского райкомов КП(б)Б. Если судить по имеющейся у меня информации, то это был честный и принципиальный человек. Но...
— Извини, Леонид, откуда сведения?
— Нашел воспоминания Альберта Лапидуса, где он подробно все описал. «...Приходит телефонограмма: первого секретаря райкома партии Николая Плетнева и секретаря райкома комсомола Израиля Лапидуса (отец Альберта Лапидуса) вызывают на Бюро ЦК партии Белоруссии. Известная, хорошо отработанная схема: исключение из партии как врагов народа и тут же, при выходе из зала заседаний, — арест. Николай Плетнев в сильнейшем душевном волнении пишет письмо Сталину, в котором доказывает, что честно служил партии, с оружием в руках во время гражданской войны отстаивал завоевания революции. Он, старый член партии, не может смириться с позорным клеймом врага народа. Поэтому кончает жизнь самоубийством, чтобы своей смертью обратить внимание великого вождя на разгул зла, который происходит в стране и о котором, он уверен, товарищ Сталин ничего не знает. Затем Плетнев выпил изрядную дозу водки, поднес к виску наган, но, будучи уже в нетрезвом состоянии, промахнулся — прострелил себе оба глаза, остался полностью слепым. Слепого его уже не тронули...»
— Страшное время...
— Слушай дальше. Для НКВД слепой Плетнев стал неинтересен. Ему даже работу дали. Преподавал историю в педагогическом. На работу через площадь его водили то жена, то сын. Студенты его любили. Началась война. Плетнев по понятным причинам не эвакуировался. Жена его одного не оставила. Вместе их немцы и расстреляли прямо перед домом в первые дни войны как коммунистов...
А незадолго до нападения немцев в беседе с упомянутым Израилем Лапидусом Николай Плетнев поделился следующей информацией: «По приговорам испанской инквизиции за 300 с лишним лет — с 1481 года по 1809 год — было сожжено немногим более тридцати тысяч человек, да еще около трехсот тысяч было посажено в тюрьмы, так что в год страдали примерно тысяча подлинных и мнимых еретиков». Ход мыслей Плетнева ясен: Сталин с «еретиками» обходился круче, хотя все они были ни в чем не повинны. Лес рубят, щепки летят — любили тогда говорить...
— Каждый дом — сгусток боли.
— Неподалеку от упомянутого дома жил полковник — командир 38–го минского полка Куцнер или Кушнер. Служил он в Дзержинске. Вот его история с арестом и исключением из партии. Напомню, это 38–й год, атака на военных. Он, как и Плетнев, вышел из ЦК, казалось, обреченным, но не опустил руки. Привожу его воспоминания. «Иду на Минский железнодорожный вокзал, а в голове — в Дзержинске ждет арест. Надо подаваться в Москву. Если распоряжение оттуда, то пусть там и арестовывают. А если местное «творчество», зачем лезть к ним в пасть? На вокзале иду к кассе, а сам внимательно осматриваюсь. Вижу одного кириловского молодца (Кирилов — начальник особого отдела Минского укрепрайона). Подхожу к кассе, беру демонстративно билет до Дзержинска и иду гулять на улицу. «Молодец» успокоился и исчез. За мной никаких «хвостов». Видимо, было дано задание только до вокзала сопроводить. Но я на всякий случай походил, пока подошел поезд от Негорелого на Москву, затем зашел в уборную, выбросил «в очко» фуражку, расстегнул китель, дождался, пока поезд тронулся, и как уже едущий пассажир вскочил в вагон на ходу и пошел искать свое место. Нашел начальника поезда, заплатил ему, и он меня устроил в мягкий вагон. В Москве явился в главное управление кадров РККА и заявил, что обратно не поеду. Согласен на любое назначение, но обратно — ни в коем случае... Назначили преподавателем в академию имени Фрунзе...» Человек остался жив. Приблизительно в одинаковых обстоятельствах разные действия привели к разным результатам...
— Леонид, насколько сильно проспект был разрушен во время войны?
— Можно сказать, почти полностью. Целыми остались лишь несколько зданий в разных частях. Ужасно. До войны проспект почти полностью состоял из зданий дореволюционной застройки. Здания, которые появились при советской власти, можно пересчитать по пальцам.
— А какие бы ты выделил дореволюционные, довоенные здания?
— На углу Комсомольской (бывшей Богодельной) и Советской (бывшей Захарьевской) стояла красавица гостиница «Гарни». Имелось 49 номеров на трех этажах и в мансарде. Некоторые номера состояли из двух комнат. На первом этаже — ресторан, аптека, библиотека, магазины... После революции в здании гостиницы сделали общежитие рабфака и БГУ. В 30–е годы снова превратили в гостиницу под названием «Советская». Кстати, до революции в гостиницах жили врачи, инженеры, адвокаты. Некоторые снимали апартаменты годами.
— На здании по улице Интернациональная, напротив кинотеатра «Победа», появилась вывеска гостиницы «Гарни». Я сам, идя к тебе, ее видел.
— Это только историческое название исчезнувшего красивого здания. А напротив «Гарни» находился самый большой магазин того времени — ГУМ.
— Выходит, что и ГУМ поменял свое первоначальное место?
— До войны он стоял там, где сейчас правое крыло здания Комитета государственной безопасности, а левее были склады. Есть интересные воспоминания 1938 года о том, что очередь в ГУМ люди занимали еще вечером. Ночевали во дворах, подъездах, где придется... Товар доставался покупателям тяжело. Это не сегодня, когда теряешься от выбора. Тогда товара было мало, и за него, бывало, дрались. Кстати, тот ГУМ — переделанный дореволюционный банк.
Через улицу находился кинотеатр «Спартак», а напротив него — старинное здание в два этажа с мансардой. Это дом купца второй гильдии Гольдберга. С 1928 года в нем размещались редакции газет и журналов, литературный фонд Союза писателей, там же находились и кабинеты руководителей писательской организации, а в цокольном этаже — небольшая столовая.
Между гостиницей «Гарни» и домом купца Гольдберга располагались пивная Минкевича и кофейня Амстердамского, а напротив — конкурирующая фирма, пивная Судникова. Так вот, в конкурентной борьбе пивная Судникова проиграла. В 1916 году ее выкупили братья Вайнеры и переделали в кинотеатр. Это был один из лучших кинотеатров во всей Европе. Оборудование привезли из Германии и Америки. Кинотеатр назывался «Новый театр», позднее переименовали в уже упомянутый «Спартак», сейчас на его месте — Центральный книжный магазин. В 1920 году кинотеатр национализировали, но директором оставили одного из бывших владельцев. Вход находился с улицы Комсомольской. Просуществовал кинотеатр до войны. Думаю, еще многие из минчан помнят, как ходили с родителями смотреть кино...
Город — это ведь не только дома, это и строившие его люди, которые там жили и которые стараются не забывать свое прошлое.
