Два года назад для его работ отгородили считаные метры на втором этаже Дворца искусства, изолировав от большой фестивальной выставки, открывавшейся одновременно с юбилейным вернисажем Кутикова. Несколько дней в июне 2015–го и еще несколько в самом начале 1990–х, когда галерея «Брама» рискнула предложить публике заведомо некоммерческое искусство — более значительных случаев выхода «в люди» картинам Кутикова не представилось. Но даже на эти выставки его пришлось уговаривать — Вокитук Марба, читавший задом наперед не только свое имя, был счастливым чудаком. Целый год писать одну картину на каких–то случайных, склеенных между собой картонках, обозначить ящерицей завершение кропотливой работы и спрятать в шкаф очередное творение — ради чего? Много лет процесс его творчества оставался неизменным, как ритуал. Абрам Кутиков рисовал свой мир, запечатлеть который было не под силу ни одному фотоаппарату. Фарш из мясорубки превращался у него в ветви, и по ним текла новая жизнь, которая всегда сильнее металла — «Пробуждение», так назвал он эту картину. Дородные обнаженные красавицы с цветными лентами вместо волос парили над облаками, как воздушные шары, но были крепко привязаны ко всему, что оставили внизу: такую — ну или почти такую — сцену он наблюдал, проходя с женой по площади у Комаровского рынка. Раиса Банкова хорошо помнит и тех разрумянившихся женщин, шагавших навстречу, и восхищение мужа, вглядывавшегося в их лица, будто уже рисовал...
«Холокост»
Он видел больше и успешно учил этому других — почти полжизни Абрам Кутиков оставался учителем рисования в 26–й минской школе (сейчас это колледж искусств), не претендуя на что–то иное. Даже членом Белорусского союза художников он стал лишь накануне 70–летнего юбилея — сдался–таки на уговоры знаменитых друзей, считавших его живопись достойной музейных залов, а не одних только частных коллекций. Но судьба собственных работ Кутикова как будто не заботила. До конца жизни он продолжал писать в шкаф. Теперь вдова готова подарить эти картины музеям — уже никто не будет возражать. Причудливым мирам Абрама Кутикова давно тесно на темных полках. Скольких еще они могли бы научить видеть иначе.
Туфли
Раиса Михайловна с гордостью демонстрирует картины своих внуков — в их семье рисуют все. Рассказывает о сыне — сейчас «герой русского дизайна в мифическом древнегреческом смысле», как называют Петра Банкова в прессе, живет в Праге, пожертвовав своим более чем успешным дизайнерским бизнесом в Москве ради чистого творчества. Поступок ничуть не странный, если знать его отца. Вся династия художников Банковых началась с Абрама Кутикова, пусть он и не был им родным по крови.
— Сначала в него влюбился мой сын–второклассник, — улыбается Раиса Банкова. — Первое время все разговоры в нашей семье были только о его учителе рисования. Что рассказал Абрам Львович, как пошутил, что прочитал — он часто читал своим ученикам фантастику вслух. Потом сын стал каждый день звать его в гости. В конце концов, когда Абрам Львович решил принять его приглашение, нас не оказалось дома. На маленьком листке он написал стихотворение Пастернака и оставил его в почтовом ящике: «Снег идет, густой–густой. В ногу с ним, стопами теми... или с той же быстротой, может быть, проходит время?» Ситуация вышла неловкая, позже я купила два билета в Купаловский театр и пригласила Абрама Львовича на спектакль. Мы встретились на автобусной остановке, и мне сразу бросилось в глаза, как плохо он одет. Нелепая рыжая шапка с торчащим вверх ухом, летние туфли — в 30–градусный мороз! Как оказалось, у него действительно не было денег на теплую одежду, все, что зарабатывал, Абрам Львович тратил на книги. О них и заботился, бережно оборачивая каждую в плотную бумагу, причем далеко не всегда писал названия на этих самодельных обложках — узнавал свои книги наощупь. В общем, история с театром закончилась тем, что я купила ему туфли (к слову, деньги за них он мне потом вернул). И началась моя борьба за Кутикова. На него, его общество, время, казалось, претендовали все. Женщины писали стихи и влюбленные письма — как кумиру. «Вы восходите, а я снисхожу», — сказал он мне в одну из наших первых встреч вместо приветствия. Абрам Львович умел произвести впечатление и знал это.
Поезд
Раиса Банкова
Даже отсутствие руки становилось у него поводом для остроумного замечания. «Вместо телосложения у меня теловычитание», — говорил о себе. Он вырос на Новобелицкой железнодорожной станции. Там вместе с другом однажды и забрался на крышу товарняка, который притормаживал у поворота возле дома Кутиковых. Когда поезд начал набирать скорость, не решился спрыгнуть — друг подтолкнул, и Абрам угодил левой рукой под колеса. Повезло, что его нашел обходчик, разорвал рубашку, чтобы перевязать, вызвал «скорую». Абраму было 6 лет, и после операции хирург, видимо, не придумав ничего лучше для поддержки, сказал, что рука еще может отрасти. Так появились ящерицы на его картинах. Но вместо руки вырос талант.
Примерно тогда же он начал рисовать, вместе с двоюродным братом копировал «Аленушку» Васнецова. Вдвоем они и пришли в изостудию при ДК железнодорожников. Увидев за мольбертами ребят вдвое старше, брат, испугавшись, выскочил за дверь. Абрам задержался. «Ты кто?» — спросил его преподаватель. «Художник», — ответил Кутиков. И остался в студии.
Продолжением стало Минское художественное училище и... снова изостудия, уже во Дворце профсоюзов. Тогда с ним и познакомилась Тамара Малахова, как и многие, попавшие в орбиту Кутикова, сохранившая дружбу с ним на всю жизнь:
— В то время он снимал комнату с Володей Рубцовым, известным бобруйским художником, увы, теперь также покойным. Изостудия стала для Абрама чем–то вроде мастерской — возможности заниматься дополнительно в училище не было. «Я хочу больше рисовать», — отвечал Кутиков на наши вопросы о том, что он, почти профессиональный художник, делает рядом с дилетантами.
Кольцо
«Вся в поиске»
— Отсутствие руки ему ни в чем не мешало, — продолжает Раиса Михайловна. — Абрам Львович лихо катался на лыжах, прекрасно плавал, чистил картошку, даже завязывал шнурки быстрее, чем я обеими руками. И стал одним из наших первых дипломированных дизайнеров, получив эту специальность в театрально–художественном институте в те годы, когда само слово «дизайн» казалось экзотикой.
В детстве я также мечтала рисовать, а работала с цифрами, писала инструкции для пользователей первых компьютеров. Так сложилось, хотя меня это сильно тяготило. Абрам Львович знал, чего я хочу на самом деле, однако не настаивал. До тех пор, пока мы не поехали на Неман, взяв с собой краски, холсты, грунтованный картон. Я разделась, собравшись позагорать, и вдруг он заявляет, что не отдаст мне одежду, пока не напишу этюд. Пришлось писать. Так Абрам Львович избавил меня от опостылевших цифр — оказалось, моя живопись неплохо продается.
Но теперь я больше не хочу писать на продажу. Ведь у меня остались не только картины Абрама Кутикова, но и весь его фантастический мир. Хочу попробовать перенести его на холст — получится ли? На одной из своих картин он нарисовал нас двоих, но не вместе. Себя — как воспоминание, будто знал все заранее. И меня, глядящую на мир сквозь подаренное им кольцо. Смотрящую его глазами...
