Мастер и его Маргарита

Скоро исполнится 4 года, как нет с нами большого художника и могучего человека Александра Кищенко. Он так много успел сделать в искусстве, так легко и радостно ломал каноны и шел наперекор общественному мнению, так небанально мыслил и творил, ощущая себя не песчинкой, а никак не меньше, чем отдельной планетой в солнечной галактике, что, думаю, еще лет 100 понадобится потомкам, чтобы изучить его творчество и понять, что за художник-шквал пронесся по Беларуси во второй половине XX века. У него все было грандиозно: мозаичные панно на проспектах и площадях Минска, огромные гобелены, украшающие залы самых главных зданий нашей столицы, а потом и здания ООН в Нью-Йорке. Наконец "Гобелен века", наделавший столько шума (а главный - мировой - успех, уверена, еще ожидает его впереди) и в общем-то стоивший художнику здоровья и жизни, этот гобелен занесен в Книгу рекордов Гиннесса как самый большой гобелен в мире. А его живописные полотна, которые покупала сама Третьяковская галерея? А изысканные портреты, позировать для которых специально приезжали Елена Образцова, Мария Биешу, Стефания Станюта и еще много-много известных артисток, певиц и балерин? Но все же главной героиней его работ была одна-единственная женщина с совсем незнаменитой фамилией, но без которой последние 20 лет своей жизни художник не мыслил ни творчества, ни бытия. У наших искусствоведов этот период деятельности народного художника Кищенко уже так и называется: "Период с Ниной".

Это была любовь грандиозная, как и все у мятежного мастера. Мучительная и отчаянная, светлая и романтическая. Тайная и в то же время общеизвестная. Художник был слишком талантлив и горд, чтобы прятаться и лгать. 10 лет Нина была его возлюбленной, прежде чем стала носить фамилию Кищенко. Между ними был 21 год разницы и общественное мнение, которое способно испортить жизнь и карьеру кому угодно. Дело в том, что Александр Михайлович был не свободен, у него подрастал сын, и он не считал себя вправе оставить семью, пока не поставит парня на ноги. 10 лет ожидания могли вроде бы охладить любое чувство. Но, с другой стороны, самое прочное связующее звено между мужчиной и женщиной - это преграда. Как говорится, они не имели права быть вместе, и они остались друг с другом навсегда. Нина была музой художника, образ которой он рисовал из картины в картину. Нина была его ученицей, подмастерьем, помощницей. Нина была другом и женой, то есть тем огромным резонирующим пространством, в котором лучше всего звучала высокая творческая струна большого художника Александра Михайловича Кищенко. Сегодня Нина Владимировна - хранительница всего его огромного наследия и мать его второго сына Максима. Сегодня она - настоящая Маргарита, единственный человек на свете, который до сих пор преданно любит своего Мастера...

- Нина, такой красивый роман, завершившийся к тому же браком, еще больше украшает личность Кищенко. Спору нет, талантливый человек талантлив во всем. Но вот вопрос: как чувствовали себя вы, сидя на кратере этого вулканического действа?

- Я боготворила Кищенко как художника, поэтому все стихийные бедствия, сопровождающие нашу вулканическую любовь, переносила с пониманием. Да, муки совести, отчаяние - было, было... Я ведь училась в театрально-художественном на одном курсе с его сыном - каково? В институте же работала его жена... Но он настаивал, умолял: "Подожди!" С первых дней знакомства я поняла: Кищенко - магнит. Женится, не женится на мне - уйти уже не смогу. Он так много давал мне как личности! Вспомнить только круг его общения: Свиридов, Параджанов, Савицкий, Шолохов... Да, он писал с натуры портрет этого великого писателя. Елена Образцова вообще две недели отдыхала у Кищенко на родине, на Дону, со своей семьей. А потом мы приезжали к ней в Ленинград на концерты. Это было еще до замужества, но Александр Михайлович никого не боялся, вел себя совершенно естественно и представлял меня всем своей женой. Редкий человек и очень смелый мужчина. Стихия! Любил повторять: "Ты всегда будешь со мной счастлива. Еще сравнишь - убедишься". Как будто предчувствовал свою преждевременную кончину.

- Какие годы с ним вы теперь вспоминаете чаще?

- Вот представьте, самый трудный, самый последний. Александр Михайлович был уже после операции, и я почувствовала: он - на краю, я могу скоро потерять его. Мы садились иногда рядом и - ни звука, только часами держали друг друга за руки. Я была счастлива. Он подорвал свое здоровье на "Гобелене века". Махина: 14х19 метров! 270 килограммов шерсти! Гигантский труд. Его мозг не отдыхал даже ночью. Заведенный, он часто будил меня, я заваривала чай, а он говорил, говорил, читал свои стихи... Иногда сил уже не было, а он все равно работал. Александр Михайлович знал свой творческий потенциал, но знал и то, что жизнь быстро проходит. Кищенко торопился. В результате после 5 лет напряженного труда - потеря слуха, резкое ухудшение зрения. Он был в последние годы, как Бетховен, - большой, могучий, но израненный. Любил повторять слова современников гениального композитора: "Экстравагантность этого гения дошла до предела: Бетховен теперь целиком созрел для помешательства". Да, гении при жизни вызывают усмешку - они не соответствуют повседневности, обыденности. И Кищенко ясно отдавал себе отчет: судьба у его "Гобелена века" будет нелегкой. Как в воду глядел: вот он, лежит теперь свернутый в мастерской, на съедение моли.

- Наверное, пройдут еще многие годы, прежде чем страна поймет истинный масштаб этого художника и сможет построить ему музей или отдаст несколько залов в Национальном художественном...

- Я ничего не распродаю из его наследия. Завещание мужа: картины и гобелены только для музеев. Он был невероятно плодовит, томим, как он сам говорил, вечной жаждой и вечным волнением. Любил не землю - Космос. Он не стоял, что называется, крепко на земле, не был привязан к вещам. Иногда "спускался" ко мне посмотреть: все ли в порядке? Нина рядом? И опять - "наверх", в свою стихию. Писал, что искусство - второе после Солнца светило, которое, как и первое, зажжено сердцем и разумом. После его смерти, разбирая архив, нашла в мастерской послание, написанное углем: "Ты шагнешь в космическую даль с моим Благословением, но одна. С той пучины небытия я буду молиться за тебя". И сыну - отдельно. Он чувствовал себя перед ним виноватым... Остались у меня еще письма, много писем от той поры, когда мы не были мужем и женой. В них он называл меня "избранная моя", а подписывался рисунками: он среди планет.

- Расскажите про вашу первую встречу.

- Моя подруга, художница Тамара Киршина пригласила в мастерскую Кищенко - художник для новой работы искал славянский образ. Позировать? По правде, я смутилась. Хотя живопись его потрясала - Кищенко уже выставлялся в Москве, его уже покупала Третьяковка, то есть я знала его работы, его талант.

Пришла. Немолодой, полноватый, он грунтовал огромный холст и ему было явно нелегко. Я испытала жалость. Мы с подругой предложили помочь. Он согласился и угостил нас за это чаем. Потом я месяц ему позировала для портрета (теперь работа в Третьяковке). Через месяц Александр Михайлович сказал: "Нина, я на тебе женюсь". Это было предложение на будущее... Вот так мы соединились. Мне - 23, ему - 44. Он воспитывал меня, растил постоянно. Я резко поменяла отношение к жизни. Может быть, даже не сразу осознав, что это его зерна прорастают в моей душе.

- Счастье напополам с горечью... Как молодая женщина смогла это выдержать?

- Он так крепко меня держал! Я каждой клеткой чувствовала, что нужна ему. И потом главное: не было уловок, лжи, двойной жизни. Кищенко так поставил, что пересуды меня не оскорбляли, просто не касались. Открыто приходил в общежитие, звонил, заезжал, чтобы забрать и показать мозаики. Увозил на реставрационные работы в Мисхор. Я всегда трудилась вместе с ним. Работа рядом с мастером - это рай. Я заканчивала институт, подошло мое распределение. Меня решили "сослать" в Гомель, чтобы спасти семью художника. И тогда Кищенко звонит в ЦК заведующему отделом культуры Антоновичу: помоги! Только он мог так смело поступить. Представьте, Антонович помог. И наш ректор тоже. Она, сама пережившая неординарную любовь, тоже пошла мне навстречу. Я осталась работать в Минске на производственно-художественном комбинате. Жила в общежитии троллейбусно-трамвайного депо. Как шутила, вместе с тараканами. Только через 5 лет, когда я вступила в Союз художников, мне дали однокомнатную квартиру, и Кищенко смог прийти ко мне жить. Обмен его четырехкомнатной? Это даже не обсуждалось. Все осталось первой жене и сыну. Ангелина Петровна прожила с ним тоже большой и сложный кусок жизни. На ее пору пришлась самая тяжесть: искания, становление творческой личности. Все выпивки, вся богема - Кищенко сам признавал это, не боялся себя показывать и в плохом свете.

- Я знаю, что Александр Михайлович очень знаменит у себя на родине - в Воронежской области. В станице Богучар на Дону есть теперь его музей, верно?

- Верно. Но и он Богучары любил самозабвенно. Там невероятное небо - купол, Космос! И меловые горы, и дикие каньоны, в которых целые конные армии во время войны прятались. Там Кищенко очень вдохновенно работал. Писал мне: "Делаю эскиз, а в гости прилетела Галактика. Так несколько планет облетели мою мастерскую..." Связь с небесной стихией у него была особенно сильна на Дону. И когда я приезжала к нему туда, встречал меня по-королевски - "чтоб любимая запомнила". Сразу с поезда, с машины - на реку. На песчаном берегу - шикарный стол с фруктами, рыбой, пирожками от мамы Феклы Прокоповны. От реки поднимается вечерний пар, небо высоченное, темное. Звезды, как яркие свечи... Вот откуда весь Кищенко - с Дона, с высоких его берегов. Он к жизни относился приподнято, с чувством восторга. Его поэтому всегда женщины любили, даже в пожилого, в него влюблялись 17-летние. И он рисовал их возвышенно - не с лицами, а с ликами, как у святых. Неординарная личность! Сочинял романсы, пел: "Дельфины - это люди, ушедшие в море". Единственное, о чем жалею, что не родила от него сына раньше. Хотя и очень хотелось от такого человека ребенка, переступить табу до брака не смогла. Он перед смертью меня в этом упрекнул. Теперь моя жизнь полностью посвящена нашему сыну и наследию Кищенко.

- Вот, кстати, вопрос: а что с гобеленом Кищенко и Савицкого о Ленине, который они в свое время делали для зала заседаний ЦК партии? Я слышала, что теперь он снят, упрятан подальше в подвал... А ведь работа очень талантливая, мощная.

- Его этим вопросом давно мучили: гобелен, мол, устарел по теме. Так сделайте зал историческим! В залах Кремля обстановку ведь на демократический интерьер не меняют, наоборот, реставрируют старое. В общем, с гобеленом поступили самовольно, в нарушение всех авторских прав: сняли под предлогом того, что его съела моль. Что за комиссия была при этом? Почему не посоветовались со мной? Почему молчит Савицкий? Какой в действительности износ этого гобелена? Может быть, его надо срочно реставрировать? Ведь когда из "Гобелена века" прямо со станка на комбинате вырезали ножом и украли кусок размером 3 на 9 метра, мастера смогли все реставрировать, восстановить. Почему не спасти и этот гобелен для музея? Ленинская тема? Но Александр Михайлович работал честно, на большом художественном уровне. И, в конце концов, ты попробуй нарисуй такую огромную фигуру в ракурсе - пупок надорвешь. А Кищенко делал. Даже если это был социальный заказ, то выполнил он его талантливо, вот что важно. А теперь этот гобелен, по-видимому, в кладовке... Какая несправедливость. Но ведь даже в музее ничего кищенковского не выставлено! Поколение белорусов растет, ничего не зная о художнике. Иногда приходят в мастерскую в гости, удивляются: "О, а мы и не знали, что у нас в республике была такая величина..." Так что пока все наследие звездного художника Кищенко ждет своего звездного часа. Привычная история для нашей