28 сентября информационные агентства распространили новость, что Кальварийское кладбище в Минске облюбовали вандалы. За последние дни было разрушено более двадцати могил. Мародеров интересовал металл, из которого сварены могильные ограды. В пунктах приема металлолома
на таком товаре не разбогатеешь, но на плодово-ягодный банкет в укромной беседке расщедриться можно. Милиция возбудила несколько уголовных дел.
И так совпало, что эта крамольная весть наложилась на мое давнее желание продолжить рассказ о деятельности Минской губернской сыскной полиции, возглавляемой действительным статским советником Людвигом Ольгердовичем Крыж-Тополинским. Наши постоянные читатели помнят распутанные им дела фальсификаторов черной икры и лекарств (статьи «Икра на выживание» в номере от 16 июля и «Трехрублевая история» от 10 сентября с.г.).
Убийство на берегу Свислочи
В ночь на 12 января 1904 года заполыхал деревянный двухэтажный дом по Александровско-Набережной улице. Располагался он примерно в том районе, где сейчас улица Богдановича вливается в Троицкое предместье. К счастью, неподалеку, всего-то в одной версте, находилась добровольная пожарная дружина городской управы. Дежурный на каланче заметил багровые всполохи и забил тревогу. Только благодаря его бдительности огонь не перекинулся на соседние постройки и большой трагедии удалось избежать.
Когда пламя потушили, полиция вошла в дом и увидела там три трупа. Это были хозяин дома – семидесятичетырехлетний Люциан Филькевич, его жена и семнадцатилетняя служанка Тэкла. Горло у всех было перерезано чуть ли не до позвоночника. Увидев реки крови, опытный, состарившийся на службе околоточный надзиратель потерял сознание.
Немедленно известили товарища прокурора, судебного следователя, эксперта и начальника сыскной полиции.
Прибыв на место, Крыж-Тополинский прежде всего занялся поисками мотива убийства. Старик Филькевич был человеком небедным. Среди соседей ходили смутные слухи о том, что он не брезговал заниматься ростовщичеством; был сутягой, что помогло ему отсудить у родной сестры фамильное имение; вроде бы даже был замешан в контрабандной торговле колониальными товарами, но сумел выскочить сухим из воды.
Вывод напрашивался сам собой: семью убили разбойники, возжелавшие добраться до денег Филькевича. Однако когда Крыж-Тополинский обыскал дом, этот мотив несколько пошатнулся. В нескольких комнатах стояли массивные дубовые шкафы и сейфы. Вскрыв их, полиция обнаружила связки ценных бумаг, стопки ассигнаций и десятки мешочков с золотыми монетами. Здесь же в полном порядке лежали прошитые журналы, в которые Филькевич всю свою сознательную жизнь аккуратно заносил сведения обо всех проведенных сделках. Первые записи были датированы еще пятидесятыми годами XIX века.
Чтобы проверить всю экономическую деятельность Филькевича, профессиональным счетоводам надо было потратить не один день. А пока эксперты твердо заявили, что ни один замок в закромах убитого никто не пытался взломать, что открывали их только ключами. А учитывая, что на замочных скважинах уже скопилось немало пыли, хозяин в последний раз проверял свое богатство около недели назад. Это было тем более странно: ведь ключи от всех запоров нашли в карманах Филькевича.
Интуиция подсказывала Крыж-Тополинскому: финансовая деятельность убитого к преступлению не имеет никакого отношения. Если убийцы обыскали труп, почему не забрали ключи? Если пытались взломать шкафы, почему не осталось никаких следов? По всему выходило, версия об убийстве с целью ограбления никуда не годится, тем более что соседи не слышали в доме никаких подозрительных звуков, а значит, у душегубов было достаточно времени, чтобы никуда не торопиться.
К тому же эксперты обнаружили, что и входная дверь не была взломана. Отсюда следовало, что преступников впустили сами хозяева. Однако соседи в один голос утверждали: старики были очень осторожны и, когда наступали сумерки, не принимали в доме даже родственников.
Крыж-Тополинский подумал было, что служанка Тэкла закрутила шашни с кем-либо из молодых людей, но и это выглядело маловероятным. Все три тела лежали в одной комнате, что означало: убийц, скорее всего, тоже было не меньше троих. Ведь если бы убивал один человек, он не успел бы совершить это, не подняв шума: кто-нибудь из жертв непременно бы закричал и крик услышали бы на улице. А если убийца был не один, то ни о каком нежном свидании не могло быть и речи.
Александровско-Набережная улица считалась в Минске довольно престижным районом. Жили здесь в основном люди зажиточные, состоятельные. Предположить, что кто-то из них внезапно стал бы убивать несчастных стариков, было невозможно. Но…
Существовал на этой улице вот уже с десяток лет один интересный объект. Располагался он в сотне саженей от дома Филькевичей, на том месте, где сейчас находится Суворовское училище. И этот объект был головной болью всей минской полиции. Назывался он Минский губернский странноприимный дом. Выражаясь современным языком – приют для бомжей. Содержал его внештатный филер, который давно оказывал соответствующие услуги родному ведомству.
Крыж-Тополинский направил в бомжатник околоточного с требованием выяснить, кто из постояльцев появился в приюте после захода солнца. Регистрация у филера была возведена на должный уровень, и околоточный вскоре принес список, в котором содержалось семь имен. Всех задержали и отправили в камеру, строго проследив, чтобы они не могли между собой общаться.
Допросы без пристрастия
Утром Крыж-Тополинский допросил брата погибшего Филькевича, и тот поведал информацию, которая в конечном итоге стала светом в конце тоннеля. Оказывается, старик Люциан, несмотря на свое состояние и благородное происхождение, продолжал усердно работать. Он был очень набожным и уже полвека служил смотрителем могил на Кальварийском кладбище. А еще брат сказал, что единственная ситуация, когда Люциан Филькевич мог бы впустить к себе гостя на ночь глядя, – это необходимость решить какие-нибудь вопросы, затрагивающие интересы Кальварии и тамошнего костела.
В полицию был срочно вызван настоятель – ксендз Лавринович. Тот подтвердил, что смотритель могил был истово верующим и службу свою исправлял безупречно. Без устали обходил Филькевич кладбище, убирал мусор, выравнивал просевшие могильные холмики, подкрашивал кресты и оградки, срезал прораставший на древних надгробиях мох.
Однако в последнее время Филькевич заметно изменился. Он стал грустным и задумчивым, гораздо чаще прежнего крестился и говорил, что у людей из души исчез Бог. Но этим все ограничивалось. Лавринович безуспешно пытался достучаться до Филькевича и выяснить, что случилось, но тот отмалчивался. Единственное, что ксендзу удалось вырвать у старика, это обещание рассказать все 12 января.
Вот это уже была серьезная ниточка. Служебный опыт убедил Крыж-Тополинского: не бывает таких совпадений, чтобы человека случайно убивали накануне какого-то важного признания! Мотив преступления лежал где-то на кладбище.
Крыж-Тополинский был абсолютно уверен, что кто-то из семерых нищих причастен к смерти Филькевичей и Тэклы. Тем более что хозяин приюта показал: четверо из подозреваемых бомжей пришли из города поодиночке в разное время, а трое оставшихся – около полуночи один за другим с интервалом в десять минут. Причем дежуривший неподалеку жандарм клялся, что все они шли со стороны дома Филькевичей.
Кальвария – кладбище католическое. Дополнительной косвенной уликой в глазах Крыж-Тополинского служило и вероисповедание задержанных. Те признались, что один из них – иудей, другой – православный, а третий – лютеранин. Поэтому нетрудно было поверить, что католическое кладбище для них было каким-то ущербным, еретическим. Во времена, когда церковь не была отделена от государства, это значило чертовски много.
Логика вопила, что именно эта троица виновна, но как убедить в этом суд присяжных? Прямых доказательств не было ни одного. Полицейский криминалист обнаружил на месте преступления несколько смазанных отпечатков пальцев. Однако техника дактилоскопии в Минске еще была не на высоте, а кроме того, Крыж-Тополинский понимал, что полуграмотная коллегия присяжных, состоящая из крестьян, купцов и мещан, не сможет оценить важность улики.
Профессионализм сыщика
В этот момент ему на стол положили окончательный протокол осмотра места происшествия, и Людвиг Ольгердович вдруг обратил внимание на факт, который в спешке кровавой ночи проскользнул мимо его внимания. Замки сейфов с деньгами были не тронуты, а вот замок ящика письменного стола вырван с мясом! Что преступники могли искать там? Он спешно поехал в пропахший гарью дом Филькевичей.
В ящике стола лежала ручка, стоял письменный прибор и покоилась стопа бристоля – плотной лощеной бумаги. Крыж-Тополинский внимательно рассмотрел верхний листок. На нем были видны вдавленные сильным почерком Филькевича следы какого-то текста. Незадолго до смерти старик писал письмо. Крыж-Тополинский понял, что это его последний шанс.
Но опять-таки, как проявить слова? Через несколько лет полиция придумает способ: бумагу будут многократно фотографировать в наклонном свете, накладывая фотопластинки одна на другую, отчего постепенно текст становился читаемым. Такой возможности в провинциальном Минске у Крыж-Тополинского не было.
Тем большее уважение он заслужил, найдя абсолютно простое, а потому красивое решение. Лист бристоля Людвиг Ольгердович закрыл листком папиросной бумаги и заштриховал его жирным карандашом. Рельефный текст проявился так, словно был напечатан в типографии.
…Филькевич застал нищих, когда они обворовывали могилы. Металлические кресты и ограды сдавали старьевщикам, а венки перепродавали в погребальные конторы. Люциан заставил их пообещать, что до 12 января те вернут похищенное, а он, в свою очередь, как верующий человек, простит их и не будет заявлять в полицию. В Российской империи обвинение в кражах с могил трактовалось как богохульство. Получить за это можно было бессрочную каторгу.
Когда воры не исполнили своего обещания, смотритель написал заявление. Именно его и искали убийцы. Забрав донесение, они ретировались в полной уверенности, что все будет шито-крыто, и не подумали о том, что кому-нибудь удастся восстановить заявление Филькевича. От каторги они не отвертелись.
Хорошо бы, чтоб и нынешних мародеров наказывали по максимуму.
Глеб ГОНЧАРОВ, юрист, фото Дмитрия ЕЛИСЕЕВА, «ЗН»
