Мама велела мне стать баянисткой

Мое детство — это мама. Грозная и, как я теперь понимаю, бесконечно справедливая. Трудно ей со мной было, потому что растила она меня одна. Помню, мама работала на стройке, жили мы в проходной комнатенке коммунальной квартиры. Никакого папы у меня и в помине не было. Потом мама устроилась посудомойкой в вагоне–ресторане, уезжала на две недели, мне было лет двенадцать–тринадцать, и была у меня воля вольная...

Мы жили около клуба, ко мне приходили девчонки, снимали пальто, переодевались и шли в клуб на танцы. А я сидела дома и все их барахло караулила. На танцы не ходила. Почему? Мама не велела!

Еще мама мне однажды всучила баян, купила, он стоил больших денег, она мне сказала категоричным тоном: «Будешь играть!»

Я его ненавидела страшно, но учила, вечерами пиликала эти вечные «унца, унца, ун–ца–ца»... Девки там, на танцах, а я дома с баяном... Музыкальная школа? Боже сохрани! За нее надо было платить, а копейки лишней отродясь не было. Не то что рубля, копейки!

Мое искусство начиналось в хоре Дворца пионеров — у меня был слух, и я стала солисткой.

Потом наш баянист засобирался уходить на другую работу, предложил мне вступить в его вновь организованный кружок баянистов. Я дома маме об этом ляпнула не подумавши. А мама моя из деревни. А кто в деревне первый парень? Правильно, гармонист. Сытый, пьяный, нос в табаке. И девки вокруг него.

И вот так было велено стать мне баянисткой, чтобы в жизни не пропасть. Поступила я учиться в Рязанское музыкально–педагогическое училище, там родственники жили, было у кого перекантоваться. Домой возвращаться было нельзя. Мать бы никогда этого не поняла.

На втором курсе мне пришлось оплачивать угол за десять рублей в месяц, а стипендия была 14 рубликов. Учеников брала, и за десятку в месяц их, бестолковых, учила. Никогда не забуду, как в одном доме после занятий меня кормили. Помню, однажды дали такое вкусное картофельное пюре, что я даже тарелку вылизала. Мать ученика, увидев это, спрашивает у меня: «Раечка, а может, еще вам картошечки положить?»... Нет, говорю, спасибо, сыта. А сама думаю, я бы сейчас всю кастрюлю этой картошки умолотила...

Но баян так и не стал моим призванием, я его невзлюбила, мать, когда узнала об этом, била меня, просто неистовствовала. У меня на нее никакой обиды не осталось, она, бедненькая, срывалась на меня от беспомощности, от безысходности.

Мне ее и сегодня не хватает. Вместе с моей строгой матерью из жизни ушла дисциплина. Я же часто на нее оглядывалась, часто думаю, вот это бы маме не понравилось, вот за это она бы мне задала трепку.

Учиться мне было очень легко, я даже не понимала, что это учеба. Я до сих пор не знаю, что такое система Станиславского. Мы читали какие–то книжки. Даже до поступления я прочла его книгу «Моя жизнь в искусстве», и единственное слово, которое я оттуда помню, — «не верю». Я не знаю, как по системе играть, если у тебя душа такая, вдруг она в эту систему не влезает. Я не понимаю. Наверное, это плохо. Наверное, это стыдно. Наверное, профессиональная артистка не имеет права такого говорить. Я вроде как считаюсь профессиональной. Но играю, как бог на душу положит. И как–то странно — все время совпадает. Конечно, у режиссеров спрашиваешь, что вы хотите, как? Объясняют, играю. Совпадает. Где краски для ролей беру? Мама, бабушка. Поскольку я не играю цариц, королев. Играю теток, на которых Россия и держится. Мои героини все в платках, в валенках с галошами. Что еще со мной в кадре бывает? Горшки, кастрюли и сковородки. А это все я прожила, я знаю, как с этим управляться. Это все часть моей жизни.

Почему я замуж рано выскочила? Он пришел к нам на второй курс. Красивый, в морской форме. Помню: на нем брюки сидели как на манекене. Он готовый к любви пришел. У нас были ребята, но один двух слов связать не мог, другой мне по пояс был. А тут такой мужик! И девки к нему горохом покатили, а он на меня внимание обратил... Почему в итоге разошлась со своим мужем–красавцем? На третьем курсе влюбилась в режиссера. И мужу все честно рассказала. Я не могла предать свои чувства, себя, его, не могла жить с двумя мужиками. Разошлась, и не пожалела я об этом ни минуты. Понимаешь, я перед собой была чиста.

Хорошая ли я мать? Думаю, неплохая. Когда сын мне объявил: «Я женюсь», я без паузы сказала: «Женись, сынок». Хотя внутри все протестовало и бунтовало. Данила ведь женился на первом курсе МХАТа. Но, слава богу, все гормонами не закончилось, и мои дети уже двадцать пять лет живут вместе. Кстати, мне однажды моя невестка сказала: «Раиса Ивановна, если у нас с Данькой чего–то вдруг не сложится, я останусь с вами». Иногда я ему что–то выговариваю по поводу Алены, но он не передает. Может намекать, что это маме не нравится. А так она умная девочка. Она МГУ окончила. В ней достаточно юмора.

Благодарна ли я Владимиру Меньшову за свою роль в картине «Москва слезам не верит?» Да, конечно. Мне нравилось работать в этой картине, сама история очень симпатичная. Она простая как ситец — про всех нас и про каждого в отдельности.

Честно скажу, до сих пор не понимаю, почему меня Меньшов утвердил на эту роль? Недавно наткнулась на его характеристику про меня, ой, какие слова, как он пишет. Я подумала, если ты даже наполовину был искренним в той характеристике, то уже хорошо. Мне было приятно. Когда случился «Оскар» и картина пошла в народ, меня по–прежнему никто не узнавал в магазине. Верите, я была страшно счастлива от этого, у меня не актерская природа, я не самовлюбленный Нарцисс. Когда я вижу, что ко мне кто–то идет, тут же стараюсь улизнуть... Но не скрою, бывают приятные моменты. Вот вчера после спектакля подходит ко мне женщина с букетом цветов и говорит: «Это вам». А рядом Лидия Федосеева–Шукшина сидит, мне так неловко стало, что мне дарят, а ей нет. Совсем недавно приезжает ко мне сын, я выхожу открывать ворота, подходит тетя и говорит: «А вы здесь живете?» — «Да». — «А я здесь. Вы моя самая любимая актриса. Как я рада». У нее катятся слезы. ...Или когда подходит маленький: «Тетя, я вас люблю». Я говорю: «За что?» — «А вы похожи на мою маму».

...Господи, а ведь я после этого оскароносного фильма неделями на хлебе сидела, нищета была страшная! Помню, мне предлагали в палатку идти за миллион рублей в месяц торговать продуктами. Говорили: «Рай, мы тебе около дома поставим, тебя все узнавать будут, и продажи будут бешеные». Я готова была сквозь землю провалиться от такого предложения! Но когда денег не было даже на еду, я подрабатывала таксисткой. Узнавали. «А вы артистка?» — «Нет, что вы, я просто на нее похожа», — весело отшучивалась я. Надевала черные очки — и по газам.

Про меня профессиональные критики не пишут, обходят стороной, меня вроде как и не существует. Мне 71 год, меня уже поздно чему–то учить... Вы говорите, что судьба моей Тони в картине «Москва слезам не верит» самая незаметная. Соглашусь. Понимаешь, судьба директора интереснее, чем судьба малярши. Судьба Людки интереснее, чем моя судьба. Она вся из себя фифочка, и муж у нее хоккеист. А моя героиня? Муж пузатый и лысый, три мальчика, с утра до вечера работает. Дача, дети. Когда картина загремела мировым успехом, Алентова и Муравьева чаще ездили по фестивалям да презентациям. Меня редко звали. Ранило ли это меня? Не ранило только потому, что не знала...

Спустя много лет мы встретились на телевидении, речь должна была идти о том, чтобы снимать продолжение фильма «Москва слезам не верит». Вера и Ира сидят, щебечут: помнишь в Праге магазин за углом, ты была там? А я сижу, слушаю, они дальше: в Мадриде, помнишь. И я первый раз узнала, что они везде бывали. И когда Вера говорит, что она объездила весь мир с этой картиной, понимаю: ради бога, она главная героиня. Но хоть немножечко куда–то можно было и меня, Раю из Рязани, позвать. Мне было немножко неприятно. Но не больше.

...С Верой Алентовой и Ириной Муравьевой у нас сохранились нормальные, человеческие отношения. Я не считаю нашу профессию конкурентной, поэтому у меня нет заклятых «друзей» среди актерской братии. Не конкурентная я! Я могу по–хорошему восхищаться талантом другой артистки. Вот Валя Талызина, очень мощная актриса, во многом мощнее, чем я, это я понимаю, вижу, и у меня в мыслях нет с ней конкурировать и тем более ей завидовать. Ну не дал мне бог столько таланта, что же теперь мне, не жить? Говоришь, редкий случай, когда артистка способна так сказать о другой актрисе. Знаешь, я просто умная... (смеется).

Меня пригласили в «Табакерку», и играю я там уже одиннадцатый сезон. Немного спектаклей, но играю. Я как школьница — очень ответственная, перед каждым спектаклем дома прохожу текст, перед зеркалом репетирую. Очень страдаю, когда забываю реплику. Самоедка я страшная.

У меня нет и капли самовлюбленности. Я, когда стихи читаю, не люблю, когда мне хлопают, обожаю тишину зала. Бываю счастлива, когда удается залезть под рубаху к каждому зрителю и что–то под ней оставить. Теплое, душевное и искреннее. Меня всегда смешит, когда слышу: «Вот я приехал завоевывать Москву». Милый мой, да ее Наполеон не завоевал, Гитлер не завоевал, а ты хочешь ее покорить?! Мы в свое время приезжали учиться у Москвы. Учились, а потом бережно развозили взятое у московских педагогов в свои города и районы, и всю жизнь это бережно раздавали окружающим.

Несколько раз бывало, когда после выступления ко мне подходили женщины и говорили: «Раиса Ивановна, я все поняла, я знаю, как дальше жить». То есть она в меня как в зеркало посмотрела и что–то во мне увидела. Разве можно себе представить более весомую благодарность?! Значит, я в нее что–то вселила, вот такую капельку надежды. Значит, не зря ты, Рая Рязанова, на сцене умирала и рождалась. Не зря ты всю эту канитель затеяла...

Я очень много работаю, порой просто не выхожу из самолетов и поездов, все это дается безмерным трудом. И честно скажу: не денег ради, я сейчас уже в том возрасте, когда можно прожить на творожке и супчике. Работаю, потому что ответственность — перед продюсером, перед коллективом. «Раиса Ивановна, на вас зритель идет», — жалобно говорят мне продюсеры, когда я начинаю причитать про годы и про усталость. Ну как я после этого могу отказать?

Потом есть такое чисто актерское счастье. Баночка варенья после спектакля, букетик домашних георгин. Это так трогательно, что соглашаешься на все эти недосыпы, перелеты, переезды.

Моя Беларусь? Обожаю приезжать туда утром. Приходит поезд, машин еще мало, народу мало, а ты едешь по этим немыслимо широким проспектам. Если это и заграница, то родная. Мне там совсем не тревожно и бесконечно комфортно, все родное и понятное. И думают белорусы так же, как и мы, и ценности у нас одинаковые. Всегда говорю: дай бог Александру Лукашенко здоровья. На нем там очень многое держится, кто бы что про него ни говорил. А большинство людей зовут его с любовью «Батька». Насильно людей к такому не приведешь. Когда еду на съемку мимо белорусских лесов, всегда думаю, что это не леса, а парк. Все там вылизано, вычищено, ухожено. Ни одной сухой ветки, ни одного пакета не найдешь.

Я никогда не смогла бы жить за границей, никогда! Я же там безъязыкая, а дома я говорунья. А говорить я люблю и умею.

С возрастом приходит больше размышлений, стала вот и о смерти задумываться. Честно скажу, боюсь ее. Смерти люди ждут только тогда, когда жизнь становится в тягость, когда сил нет. Когда больше мук, чем самой жизни. А пока силы есть, пока тебя любят и ждут во всех городах и весях, пока дарят тебе охапки цветов и баночки домашнего варенья, то, конечно, ни о какой смерти и думать не хочется. Только жить! Жить и все.

Раиса Рязанова, выпускница ГИТИСа, снялась в 198 фильмах. Среди которых «Белый Бим, Черное ухо», «Фронт в тылу врага», «Москва слезам не верит». Много играет в театре. С 1980 года водит машину, имеет титул «Автоледи–2003». Народная артистка России. Лауреат Госпремии СССР.

yaroshenko68@mail.ru

Советская Белоруссия № 224 (24854). Четверг, 19 ноября 2015