Появление в деревне Алешки–дурачка вызывало у сельчан тревогу. Хотя Алешка разносил плохие новости, его не обижали, жалели, кормили и давали с собой в дорогу что бог послал. В пятидесятые годы основным источником информации в окрестных деревнях было сарафанное радио. Кто умер, где случился пожар, кого обокрали — эти новости разносил Алешка, притом сообщал он их в иносказательной форме с дурацкими ужимками и такой же улыбкой.
— У Кувырочки кабанчик бульбу больше не ест! — сообщал Алешка.
Это означало, что у Кувырочки украли поросенка. Как–то Алешка пришел к отцу в магазин, потерся у прилавка и вдруг сообщил: «А дед Макар со своей бабой под снегом спят». Отец не на шутку испугался, пытался выяснить у Алешки, что случилось, но тот дурашливо кривлялся и повторял, что дед Макар со своей бабой под снегом спят. Чуть позже выяснилось, что за Березиной, в Демешковке, где жили дедушка с бабушкой, прошел ураган и снес крышу с их дома. На мельничной лесопилке отец заказал досок, и мы с дядей Стасем, папиным младшим братом, на двух санях повезли доски в Демешковку, чтобы починить крышу дедушкиной хаты. Была зима, река замерзла, и мы без проблем перебрались через речку, подстегивая и без того резвых лошадок.
Мы, дети, любили дедушку и бабушку. Это была классическая пара — Макар и Мария. Сухощавый, крепкий, высокий дедушка, с подпаленными самокруткой из самосада усами и низким с хрипотцой голосом. Бабушка была среднего роста, полная, проворная, с большой грудью. Когда я ходил пешком под стол и учился говорить, сказал: «А у бабульки цыцки, як баклажки». Я тут же схлопотал от мамы затрещину, а бабушка удивилась: «Ой, божухна, сопли по земле волочит, а все видит!» Как–то сидела вся семья за столом. Дедушка прочитал молитву, сел обедать. Я первым полез в чугунок за картошкой. Мама сказала: «Не лезь раньше деда, а то по лбу получишь». Не успели все сморгнуть, как я тресь дедушке ложкой по лбу... Но дедушка улыбнулся и сказал: «Ничего, научится».
Однажды в разгар летних каникул меня позвал отец и сказал, чтобы я навестил деда с бабкой. Родители собрали небольшую котомку: немного сахара, крупы, муки, буханку хлеба, дедушке папирос «Огонек». Все это я привязал на багажник велосипеда и отправился в путь. Через Березину переправлял лодочник Дашкевич, который без видимых усилий, размеренно греб веслами, преодолевая упорное течение реки. По пути встречались чужие деревни и местные собаки, они с каким–то остервенением гнались за мной, пытаясь укусить за ногу. Я старался избавиться от них и сильнее нажимал на педали. Сердце трепыхалось, как бараний хвост. Наконец приехал в Демешковку.
— А братка ты мой! — воскликнул дедушка (это было его любимое присловье). Баба, накорми хлопца, осмяг с дороги.
Бабушка засуетилась у печки, накормила меня вкусными щами и подовым домашним хлебом. Такого хлеба, как у бабушки, я больше никогда не ел. Особенно вкусным было между верхней коркой и подом, где хлеб потрескался.
— Иди в огород, «пошукай» там что–нибудь, — сказала бабушка.
В бабушкином огороде чего только не было! Огурцы, морковка, бобы, смородина, вишни, сливы и огромный усыпанный ягодами куст бузины. Остаток дня я провел в огороде. А вечером сидел на коленях у дедушки перед камельком, на котором в чугунке на треножнике варилась картошка.
— Братка ты мой, — рассказывал дедушка о войне. — Было голодно и страшно. Немцы бомбили и жгли деревни. Мы жили в землянках, ели шуптики (промерзлую, оставшуюся на полях картошку). При облавах одно спасение было в лесу...
Я слушал дедушку, прижавшись щекой к его груди, и его низкий с хрипотцой голос отдавался у меня в голове, дополняя страшную картину войны. Незаметно уснул. Ночью проснулся на печке от колик в животе. Наелся в огороде зелени — и мои кишки играли марш. Я хотел слезть с печки, чтобы выйти во двор, но вдруг услышал какую–то возню и голос бабушки: «Ой, ой... ты что, старый дурень, балуешь», — сдавленным голосом шептала бабушка. Слезть с печки я не мог, поскольку кровать деда и бабки стояла прямо под печкой, да и было уже поздно. Я нащупал шкурку лисы, которую дедушка поймал зимой в своем дворе, и эта шкурка помогла мне освободиться от резей в животе. Вскоре уснул мертвым сном, а в ушах звучал дедушкин голос: «Бу–бу–бу», — как будто взрывались снаряды... и его любимое: «Братка ты мой!»
omr@tut.by
Советская Белоруссия № 101 (24731). Суббота, 30 мая 2015
