Художественный руководитель Большого драматического театра им. Товстоногова Андрей Могучий при постановке классической пьесы Александра Островского «Гроза» поступил на своей санкт–петербургской сцене иначе. Во–первых, предложил для цветовой гаммы спектакля радикальный черный цвет. С примесью ярко–красного. Во–вторых, поставил пьесу так, как написано в аннотациях: как будто никакой системы Станиславского не было, в манере архаичного русского театра, вернул его к истокам площадного, балаганного искусства. Вполне понятно, что такой сильный режиссерский ход не мог не пройти незамеченным: Могучему и его «Грозе» отдали «Золотую маску», назвав лучшими в драматическом театре. Избалованные эксперты требуют не просто владения профессией, а воплощенных реализованных концепций. Желательно не противоречащих в своей основе литературному первоисточнику. В этом смысле случай «Грозы» счастливый для зрителей и во многом познавательный.
Фото bdt.spb.ruОдно дело, прочитать про архаику, совсем другое — увидеть. Балаганное искусство в том виде, в каком его задумал режиссер, потребовало от труппы полной отдачи и отточенной ансамблевости. Весь спектакль правильно рассчитан, расчерчен на квадраты, никакого случайного аттракциона тут возникнуть не может. Это не игра в русский кич, не очередная стилизация а–ля рус и не лубок. Это возвращение к нашим предобразам, о которых писал Юнг. К нашей общей и неизбывной «подсознанке». Герои «Грозы» завывают странными голосами, застывают со странной мимикой на лице, катаются на самокатах. Когда на сцене вдруг происходит разряд технологически виртуозно воплощенной грозы, актеры не разбегаются, а наоборот, вдруг начинают какой–то странный языческий танец под «Калинку». Как будто бог Перун погладил их по макушке своими дланями. Что может быть страшнее и притягательнее? Костюмы, несмотря на игру в архаику, как из сказок Гофмана, а музыка композитора Александра Маноцкова обволакивает странно–тревожной аурой. Страшная сказка — самый любимый наш жанр. Режиссер упивается бесконечной тьмой города Калинова. Актеры окают и веселятся, но от этих прибауток, произнесенных на волжский манер, не всем весело. Отдельное произведение искусства — занавесы. Их здесь несколько в стиле палехской миниатюры. Для усиления хода на роль Бориса Григорьевича приглашен солист Михайловского театра Александр Кузнецов, который все свои слова поет по нотам. Относись, как хочешь: то ли пародия это на русскую оперу, ее истоки, эстетику Михаила Глинки, то ли оммаж великой оперной традиции. В сценах с Борисом поет и Катерина.
Можно действительно отнестись к «Грозе» как к пародии, но именно сложное актерское исполнение тут и сбивает с толку, делает спектакль глубже, насыщеннее, полнее. Катерина в исполнении дебютантки Виктории Артюховой играет подлинную драму, и накал ее нарастает ближе к финалу. Почти детская ее незащищенность, изощренные плачи запоминаются надолго. Кабаниха народной артистки Марины Игнатовой склонна к скупым ироническим мазкам. Она играет человека–функцию: строгую и карающую. Откровенно пугает странница Феклуша (Мария Лаврова), в ней есть уже нечто потустороннее. Весел и бодр Анатолий Петров в роли Кулигина, но и у него постепенно сдают силы. Вообще, в некотором смысле полифоничная «Гроза» в БДТ может нашим режиссерам подсказать путь, как в будущем ставить «Паўлiнку» или «Раскiданае гняздо». В текстах прежнего времени есть своя энергия, важно только ее достать.
Конечно, спектакль предельно ироничен, но это дело зрителя: считывать иронию или нет. Нельзя отделаться от мысли, что в сухом остатке Андрей Могучий нам явно намекает на то, что в некоторых провинциальных, да и столичных театрах действительно играют русскую классику как будто «до Станиславского» — архаично и громогласно. Что ж, такие «темные царства», куда не проник свет, действительно еще встречаются.
Добрый зритель в 9–м ряду.
