Лучший Шерлок Холмс живет в России

— Игорь Федорович, что, по-вашему, предопределило феноменальный успех картин о Шерлоке Холмсе?
— Прежде всего сценаристы Юлий Дунский и Валерий Фрид, которые принесли в наше объединение сценарий, названный “Шерлок Холмс и доктор Ватсон”. Я никогда не испытывал никакого интереса ни к детективам, ни к Конан Дойлю, но тут вдруг увидел, что они сделали открытие — обнаружили Ватсона, которого ни в одной из более чем двухсот экранизаций не было. Потому что Ватсона не было и в книге — именно им как бы написаны у Конан Дойля все рассказы о Шерлоке Холмсе. А сыграть одного Холмса, как бы ни украшал его автор, — он и кокаинист, и играет на скрипке, — и каким бы гениальным не был Василий Борисович Ливанов, ему бы не удалось. А сценаристы наделили Ватсона характером. Сделали живым человеком, и, главное, создали пару. Так что фокус весь в этом, первый фильм так и назывался — “Шерлок Холмс и доктор Ватсон”.
Если вы придете в Музей Шерлока Холмса на Бейкер-стрит в Лондоне, Холмсов найдете сколько угодно, причем в основном похожих на того, каким изображал его художник Сидней Паже, а Ватсонов, кроме нашего, и там не обнаружите. Его образа попросту не существовало, он, если и мелькал иногда, был то толстым, то тонким, то рыжим с бородой и усами, одним словом, никаким.
— Скажите, вы сразу задумали несколько фильмов?
— Нет, мы сделали фильм и думали, на этом успокоимся, но происходило все это в эпоху, когда зрители еще писали письма. На ЦТ стояли целые мешки писем с требованием продолжения. В течение восьми лет мы сняли пять картин, хотя после “Собаки Баскервилей” можно было и остановиться.
— Картины о Шерлоке Холмсе не единственная экранизация в вашей фильмографии...
— Это легко объяснить, по образованию я филолог, закончил филфак Ленинградского университета и много лет проработал в литературной редакции Ленинградского телевидения. В 1965 году ушел с должности главного редактора литдрамвещания на Высшие режиссерские курсы “Ленфильма”. Так что все, что связано с литературой, всегда было мне близко и интересно, поэтому я и делал так много экранизаций. Я читал даже лекции по экранизации литературы на славистском отделении Гилфордского университета в графстве Сассекс в Англии.
— Если бы вас спросили, много ли вольностей допустимо в интерпретации литературного текста, что бы вы ответили?
— В жизни студии “Троицкий мост” был такой момент, когда две наши картины — “Такси-блюз” Павла Лунгина и “Замри, умри, воскресни” Виталия Каневского получили призы на Каннском фестивале. И французы с Седьмого канала заказали нам серию фильмов по русской прозе. Все названия они предлагали сами. Как худруку мне пришлось первому экранизировать рассказ Леонида Андреева
“Тьма”. Признаюсь, я никогда особо не любил этого автора, а когда прочитал, с каким восхищением описывает он молодого террориста, прячущегося от полиции в публичном доме, где его пригрела старая проститутка, глубоко задумался, как же мне сделать эту работу. Дело в том, что когда-то в переписке Бунина я вычитал фразу о том, что террор рожден французами во времена Великой Французской революции, а террорист чисто русское явление, это человек, у которого вместо сердца вставлена бомба. В самом деле, это только перед революцией террористы казались героями, а во что это выродилось, мы видим по сегодняшнему времени.
И, думаете, что я сделал, приступив к экранизации? Я перевернул всю эту историю с ног на голову, террориста у меня играл немолодой Олег Янковский, а проститутку шестнадцатилетняя студентка ВГИКа Ксения Качалина. И когда я поставил этого старого дурака, посвятившего всю жизнь взрывам, в идиотское положение, в котором он сталкивается с мудростью юного существа, все и приобрело современное звучание. В данном случае это пример того, как экранизация делается от противного.
А вот с “Пиковой дамой” — совсем другой случай. Экранизировать пушкинскую повесть нам предложил Михаил Козаков, который затем отказался от работы по соображениям мистического характера. Мол, ни Эйзенштейну, братьям Васильевым, ни Михаилу Ромму “Пиковая дама” не далась. Считаю все это чепухой, потому что Пушкин не может быть мистиком, Пушкин — это ясное солнышко, он совершенно нормален, и в сцене, где Германну привиделась старуха с тремя картами, откройте повесть, написано, что он был вдрызг пьян. Вообще этот образ написан Пушкиным с презрением — таково было его отношение к “немецкому племени” петербургских ремесленников, хозяйчиков, офицеров. Он даже имени герою не дал, только фамилию — Германн. Короче говоря, экранизировать “Пиковую даму” пришлось мне.
Как филолог, я сразу понял, что мы должны слово в слово рассказать эту историю нашему зрителю, потому что пушкинскую “Пиковую даму” мало кто знает, все знают оперу братьев Чайковских. Мне даже попадался в руки путеводитель по Ленинграду с фотографией Зимней канавки, и внизу было написано — “Знаменитая Зимняя канавка, в которой утопилась пушкинская Лиза”. Во-первых, не Лиза, а Елизавета Ивановна, а во-вторых, не “утопилась”, а вышла замуж, но в памяти зрителей осталось именно это, поскольку так все было представлено в опере. Поэтому в нашем фильме Алла Демидова читает пушкинский текст, а одиннадцать сцен, которые в повести сыграл замечательный актерский ансамбль, где были и Гоголева, и Смоктуновский, и Соломин. Успехом картины считаю и то, что Германна сыграл Виктор Проскурин — такой противненький, бледненький немчик получился у него... Это пример экранизации, когда практически ничего не нужно придумывать. Даже эпиграфы, которые у Пушкина написаны по-французски и у нас звучат на французском, то есть мы как бы полностью донесли до зрителя текст. И считаю, что в этом выразился наш творческий подход.
— Скажите, почему, бичуя современные нравы, вы взялись за Островского?
— Потому что не знаю ни одного драматурга, который мог бы сочинить, допустим, то, что сочинил Островский в “Волках и овцах”. Мы только что сняли фильм по “Волкам и овцам”, где поднимается проблема имущественных взаимоотношений, всех этих подлогов, поддельных документов и т.д. Когда работали над пьесой, поразило, насколько умно сплетены все судьбы, причем не каких-то абстрактных фигур, а живых людей. Сила Островского в том, что он злободневен. То, что в советские времена мы не совсем понимали в его пьесах — все эти закладные, акции, векселя, сегодня как про нас написано. И дело даже не в том, что мы понимаем теперь всю эту терминологию, а в том, что лица-то все знакомые, все та же русская компания.
У меня есть большой проект, который я хотел бы осуществить. Подобно моему учителю Григорию Михайловичу Козинцеву, который на старости лет взялся за Шекспира, я пытаюсь “освоить” Островского, который, по нашим русским стандартам, считаю, не уступает Шекспиру. Островский — великий драматург, настоящий мастер своего дела. Из 48 его
пьес я выбрал те, в которых прослеживается тема денег, проект мой так и называется — “Русские деньги. Уроки г-на Островского”. Надеюсь, нам удастся найти деньги и на второй фильм — по “Доходному месту”, считаю, это абсолютно “петербургская” история — про взяточников и коррупцию в столице. А третий фильм будет по пьесе “Банкрот” — о том, что теперь называется “недружественным поглощением”. Откройте субботний номер “Российской газеты”, найдете толстую вкладку, где мельчайшим шрифтом напечатаны сведения о банкротствах. Десятки тысяч банкротств по всей стране — и все это предвидел Александр Николаевич Островский.
— Скажите, а спонсоров трудно найти?
— Очень сложно. Один из путей — активное участие в фестивальном движении, потому что это единственная возможность встретиться со зрителем, поделиться планами. “Письма к Эльзе”, к слову сказать, два года назад я представлял на фестивале “Листопад” в Минске — был приглашен тогда председателем жюри, и должен сказать, что минский фестиваль отличается от других тем, что собирает работы практически со всей территории бывшего Советского Союза. Поэтому все так любят туда ездить. А удивительную атмосферу гостеприимства чувствуете уже на вокзале, где вас с радушием, как во времена советских декад искусства, встречает гендиректор фестиваля Валентина Степанова и опекает вас на протяжении всего праздника.
— Игорь Федорович, а вы сами, считаете, вписались в рыночное время? Многие до сих пор находятся в состоянии, которое поэт выразил словами — “Я из этого времени выпал и уже никогда не впаду”.
— Никогда не задумывался над этим вопросом. Но я, знаете, не ленивый человек, и не ищу причин, чтобы ничего не делать. Когда-то в молодости я сказал себе, что никогда в жизни не буду снимать ничего конъюнктурного и заказного.
— И что, пришлось?
— Ни разу. В любом времени я оставался самим собой, так что для меня переменились условия работы, а не время. И “Зимнюю вишню”, и “Шерлока Холмса”, и “Ярославну, королеву Франции” я снял в советские времена, найдете ли следы конъюнктуры в этих работах?..
— Приходилось ли вам думать о природе российско-белорусского единства, которое пытаемся воплотить сейчас, создавая Союзное государство?
— Давайте заглянем в Василия Осиповича Ключевского. Исторически русские, украинцы, белорусы очень близки, несмотря на то, что у нас несколько различаются языки. Родственники мы, одним словом. Не к нашей чести могу заметить, что белорусы более трудолюбивы, аккуратны и педантичны по сравнению с русскими. Даже в советские времена была видна разница в состоянии дорог и домов, деревень и лесов. Так что нашей “широкой русской душе” будут только на пользу более тесные контакты с Беларусью.
Делать прогнозы не берусь, но оглянитесь в прошлое — Россия как империя была замечательна тем, что никого не завоевывала, рано или поздно все государства присоединялись к ней. Имею в виду и Георгиевский трактат, по которому все Закавказье попросило у русского царя защиты, и Туркестан тоже пришел к нам с миром, и на Дальнем Востоке местные жители, выбирая между Россией и Китаем, смотрели в сторону Российской империи. Россия чрезвычайно многонациональная страна, я не знаю такого количества национальностей и языков ни в одной стране мира, включая Америку. Причем страна наша не только многонациональная, но и многоконфессиональная — кроме православных, у нас огромное количество мусульман, буддистов, есть католики, протестанты. И очень важная сила, которая объединяет всех этих людей, это русский язык, который удивительно гибко и точно осуществляет функции единения общественных интересов.