В этой статье не назову ни одной фамилии поэта. Не потому, что нет имен в отечественной поэзии. Они есть, и немало — ярких и талантливых. Подталкивают к обобщениям некоторые проблемные тенденции.
В последнее время в ОО СПБ идут и идут молодые поэты, ряды их прибывают, как напористая тьма косяков рыб, неудержимо рвущихся на древние нерестилища.
Количество редко переходит в качество.
Появились примеры, когда разумную и доброжелательную критику опытных коллег молодая поросль воспринимает как морализаторство, «воинствующий перфекционизм, свирепый жандарм литпроформы и «паскудную зависть», путая литературное сообщество с пивной забегаловкой. Сужу по агрессивному тону и непоэтической лексике.
Думаю, между старшим и молодым литпоколениями происходит разрыв прошлых, почти священных традиций, размыкается связь времен и в эту опасную брешь грозит хлынуть поток случайных людей, маскирующих под маркой «новопоэзия» мертвый графоманс.
Как в этой бурлящей и кипящей словесной дрожжевой массе не пропустить новорожденный талант и, наоборот, не раздать преждевременные авансы молодым дарованиям. Только потому, что они очень блестят, мелькают, поднятые на волну каналами ТВ и другими СМИ, а по сути своей — обычные пустоцветы — flos sterilis — бесплодные цветы поэзии.
Как правило, те, в ком теплится божья искра, тишайше скромны, внутренне сосредоточенны и молчаливы, они отойдут в сторону, уступив дорогу шумным и крикливым позерам, жаждущим скороспелых успехов.
Разобраться бы отцам современной поэзии, на чем базируется творчество новомодных поэтов, каковы истоки их вдохновения, кто из них милостью божией Поэт, а кто искусно фальшивит, активно отталкивая поэтов и занимая чужие места. Недаром в словах «искусство» и «искушение» один корень.
В наши дни в молодой поэзии наблюдается повальная увлеченность вычурной «мудрагелiстасцю». Сюда же можно отнести литературную скудность языка, стилистическую неряшливость, слабые гуманитарные знания, отсутствие богатой метафоричности.
Правда, по их убеждению, или заблуждению в силу возраста, они изо всех сил пытаются подменить в поэзии ясный и живой язык. Их стихосложение поражает своей натужной выспренностью, новаторскими экспериментами со словом и отсутствием поэтики. Споры между старшими и молодыми поэтами ведутся давно, вечные «отцы и дети» поэзии.
Когда–то я знала одного художника. Как и положено художнику, он был лохмат, бедно одет, плохо питался, жил на сухарях. Может, оттого он как–то нездорово реагировал на всех, кто делал ему замечания.
Художник писал картины густым маслом, красок не жалел. Темы для меня были немного странные, но для него обычные: одинокий венский стул в темной комнате, заросший в углу сада деревенский скворечник–туалет, старое, прогнившее крыльцо, засиженное мухами тусклое оконце и так далее.
Была у всех его картин навязчивая стилистика: сплошь все какое–то скособоченное, кривое, трухлявое, готовое вот–вот рухнуть и развалиться, но с претензией на свой, одинокий и потому особенный, непонятный стиль.
Пригласил он нас как–то с мужем на свою выставку, а там все те же знакомые: заваленные заборы, редкие плетни, паутина в углах да мышиные дыры в полу. Тоска и мрак.
Муж мой — строитель по профессии, конкретный и обстоятельный человек, далекий от поэтики и творческой богемы управленец, всю жизнь отвечал за качество ГОСТов, СНиПов, комплектность материалов на стройплощадках. Глядя на выставленные картины, он вдруг пришел в волнение и стал с пристальностью ревизора рассматривать работы. Подойдет поближе к картине и громко сокрушается вслух:
— Столько краски лишней пошло, ты только посмотри, в три слоя, никакой экономии.
Художник, наверное, в запале творческого вдохновения, безжалостно выдавливал из тюбиков краску, слой за слоем размашисто наносил на холст черные, грязно–чернильные, болотно–зеленые и другие темные пятна. Запомнилось над пустым, почти космически–голым полем мутное серое солнце.
Я пыталась оттянуть мужа от картины, тихо объясняла, что смотреть надо издалека, расслабленно, под другим углом, в некоем созерцательном трансе, может, тогда в картине и откроются глубина, свет, настроение рисунка и художника. А он продолжал твердить свое: дескать, жаль кистей, красок, столько художник извел на такую посредственную мазню.
Оглядываюсь по сторонам, не хочу, чтобы редкие посетители выставки услышали крамольные разговоры.
— Может, мы с тобой ничего не понимаем в живописи, есть ценители, глянь, как внимательно смотрят на выломанную доску в заборе...
Ушли мы с выставки разочарованные. Ну уж точно не хотелось бы, чтобы такая деструктивная картина раздражала меня и нагоняла тоску в собственном доме.
Какой–нибудь умытый весенним ливнем придорожный куст сирени в простой, незатейливой рамке, бледно–лиловый, такой старомодный, не яркий, чуть размытый притушенными нежными красками, еще потерпят мои усталые глаза.
Сиреневые кисти дрожат от холодных дождевых капель, готовые от неловкого прикосновения брызнуть в лицо мелким дождем, все дышит майской свежестью и юными воспоминаниями.
Позже спросила у художника, почему в его картинах все так криво–косо и нет никакой надежды на стройную гармонию цвета и весеннюю жизнеутверждаемость. Из ее подлинной окружающей красоты и черпаешь силы и радость бытия.
А он гонорливый такой, в ответ набычился, раскраснелся, нервно приглаживает свою лохматую гриву, не сдает собственную творческую позицию:
— У меня такое видение.
Тут муж не выдержал:
— Ты вот напиши, как писали художники–реалисты, в лице каждая жилочка, черточка, морщинка прописана, или как у мастера–портретиста Шилова. Нет, мне как строителю не нравятся твои кривые картинки, так и хочется их подправить, выровнять.
Художник перебил и в ответ с высочайшим презрением:
— Шилов пишет не портреты, а голые фотографии.
Муж не сдается:
— Вот как, теперь это фотография... Ты хотя бы одну картину такую напишешь, одну? Но так, чтобы я ей поверил, вот она, живая, настоящая, светится, а не кривая–косая, тьфу... Сможешь? А–а. То–то, не можешь... Сотвори чудо, тогда и дальше мастрячь свои картины тяп–ляп.
Молчит художник.
Давно уехал из нашего города художник, не знаю, как дальше сложилась его жизнь. Пишет ли он свои кривобокие несуразные картины, выдавая криворукость, отсутствие мастерства за сверхсовременный подход в живописи...
Легче намазать толстым слоем всякие нехудожественные, небрежные каракули, чем долго и нудно осваивать ремесло, приближаясь ступень за ступенью к совершенным классическим образцам. Этот путь мучительный и долгий, не каждый осилит. Но он гарантирует позже свой, неповторимый, отличный от других почерк. Постигая классику, научишься в своем ремесле соблюдать твердую нормативность этических требований.
Мне кажется, в чем–то живопись сродни современной поэзии. Часто за скандальной эпатажностью и модерном в поэзии скрывается обыкновенная слабость, блуждание в потемках, отсутствие опоры и заимствованное позерство.
Освой классическое стихосложение, потрудись, побудь в учениках, поучись у великих и сравни. Сравнение будет не в твою пользу.
Порви, сожги и выбрось все, что написал, остынь, забудь и не сожалей. Если не твое — эти напасть, болезнь или страсть пройдут, но если вернутся...
Принимайся с новой силой и терпением за труд. Он освободит в твоей душе место для обновленного, выстраданного слова.
Чем больше будешь пребывать в ученичестве, тем скорее придет осмысленность, строгость к себе, взыскательность и требовательность. Вместо прежней молодой самонадеянности появятся неуверенность, душевная смута, волнение... и лучшие строки.
И с каждым разом строка, строфа, слог будут звенеть, расти и крепнуть, ложась правильным и верным рядком, они станут органичными во всем, даже в графической изысканности письма на бумаге будет замечена сродненность.
Ты сам почувствуешь прилив новых творческих сил, и польются вольной песней искренние, выстраданные чувства, переплетенные с глубокими мыслями.
Позже тебе об этом скажут благодарные люди.
Прикоснувшись к твоим ясным, прозрачным стихам, они подумают: «Как хорошо, проникновенно, честно и все обо мне, о моих тайных желаниях, забытом, упущенном и растраченном, и как просто. Так ведь и я смогу».
Высокая простота понятна всем: и королю, и нищему, и оттого она не обеднеет, не опростится и не померкнет, а будет полнокровной жизнетворной материей, связующей грешное земное и непреходящее вечное небесное.
... не достигнув вершины,
между низким и горним,
между адом и раем,
между твердью и небом,
это кажется только,
что мы выбираем...
И это будет победа. Человека и Поэта.
Ирина ШАТЫРЁНОК, Гродно.
