Либретто судьбы
11.05.2010
Легко
Профессор Виттинг, друг и коллега Шаляпина, меня очень любил и часто вслух удивлялся, как мне так легко удается сочетать эти две несовместимые профессии — летчика и певца. Хотя порой и любопытствовал, отчего на утренних занятиях в консерватории я появляюсь с красными глазами. «Так Евгений Эдуардович, я же всю ночь летал!» — оправдывался я, а голос все равно звучал как колокол. Здоровье было железобетонное!
Кстати, о самолетах в детстве я совсем и не мечтал. О сцене — тем более. Хотел стать учителем... Между деревней Куриловка, где я родился, и Днепродзержинском, где была моя школа, плескался Днепр, и не всегда мне удавалось успеть на занятия вовремя: это напрямую зависело от катера, который курсировал между берегами. Точнее, это был даже не катер, а большая широкая лодка, «дуб», как называли ее на местном наречии. Мне так хотелось, чтобы и у нас в деревне появилась своя школа! Перед самой войной я даже успел получить диплом учителя начальных классов. Но все пошло не так, как я задумывал...
Накануне военкомат по комиссии определил меня в морской флот. Но, видимо, летчики военному времени были нужнее, и я попал в летную школу. Однако летать на боевые задания мне так и не довелось — после авиационного училища пришлось обучать молодых пилотов–штурмовиков. И петь песни на поминках по погибшим приятелям, когда вместо трех самолетов с задания возвращались два... К концу войны я пел уже для гражданской публики — когда освободили Варшаву, стал учить польских летчиков и на досуге выходил на сцену местного дома офицеров. В польской армии было не принято, чтобы офицер пел на сцене, и меня, «пана поручика», принимали особенно восторженно... И в Пинске, где после пришлось служить, выступал во всех концертах солдатской самодеятельности. Пока мне не предложили поступить в консерваторию: сам командующий 26–й воздушной армии хлопотал о моем переводе в Минск, гарнизон Степянка, чтобы я мог летать и учиться пению одновременно. К слову, первое время мой командир относился к этому скептически. Говорил: окончишь, мол, консерваторию и будешь развлекать полковых дам в гарнизонах. Пока меня в срочном порядке не отозвали из отпуска, который я решил провести у матери в Украине, — прислали телеграмму, где сообщалось, что я должен выступить в концерте по случаю учений войск Варшавского Договора... До сих пор помню свежий запах сосны, из которой сделали сцену. И публику — в ранге ниже полковника там никого не было. Метрах в трех от сцены — маршал Жуков... В общем, когда под гром аплодисментов сам Жуков пожал мне руку и заметил, что мне бы в опере петь (на что я, как положено, ответил: «Служу Советскому Союзу!»), датами зачетов в консерватории мой командир стал интересоваться чуть ли не больше меня и шпилек в мой адрес больше не отпускал...
Любовь
Шла война, а я влюбился... У меня был друг Костя Юрманов, царство ему небесное, отличный парень. Такие нежные письма ему жена писала! «Надо бы тебе жениться», — говорит раз мне Костя. И на ком же? «Есть на примете хорошая девушка, — улыбнулся друг. — Будешь с ней переписываться?» И познакомил со своей родственницей из Куйбышева, которая оказалась не только красавицей (об этом я мог судить по фото), но и большой умницей — мало что оканчивала мединститут, так еще сочиняла проникновенные письма, причем писала без единой ошибки. Эти письма и меня заставили подтянуть свою грамотность — с помощью словарей, которые были у нас в части... Прошел год. Война закончилась. Мы договорились, что она приедет ко мне в Пинск уже в качестве невесты, — и тут письма вдруг перестали приходить. На третий месяц получаю от нее весточку, — как сейчас помню, на желтой бумаге. Пишет, что выходит замуж и просит простить... Переживал я, конечно, сильно. А после узнал от Кости, что девушка, которую я любил, бросилась под поезд, как Анна Каренина. Хотя, казалось бы, только теперь и жить, без войны–то...
Свою жену я полюбил за голос. Говорят, что бывает любовь с первого взгляда, а у меня вышло — с первого звука. Когда я услышал, как она поет, просто обалдел... Полина Голочева поступила в класс к профессору Виттингу на год раньше меня и к своему последнему курсу согласилась выйти за меня замуж. 46 счастливых лет мы с ней прожили... Только дома никогда не пели — опасались, что соседи начнут жаловаться, мы же оперные певцы!
Лишиться
Вот же ирония судьбы: неудачное приземление с парашютом было у меня давным–давно, а покоя я лишился лет 5 назад. Так болит нога, что хожу теперь только с палкой. Партию какого–нибудь священника еще спою без проблем (там палка — часть образа), а вот бравого офицера во мне уже не признают...
Однако теперь в спектаклях меня занимают нечасто, пою в основном концертные программы. Скучаю, конечно, по новым ролям. Но в последние годы наша опера часто гастролирует за границей, и после того как у одного из немолодых солистов прямо на гастролях случился сердечный приступ, в спектаклях стараются занимать больше молодежи. С подозрительным здоровьем за кордон не пускают...
И по самолетам скучаю... Хотя «подлетнуть» мне удавалось иногда и после того, как я ушел из авиации. Помню, лет через 10 наш театр полетел на гастроли в Полоцк. Обратно возвращались на Ил–14: точно таким самолетом я когда–то сам управлял. Показал командиру корабля свой военный билет и уговорил его пустить меня на место второго пилота... В общем, только я сел за штурвал, самолет попал в облака, началась жуткая болтанка, но минуты через 2 я сориентировался, и до Минска мы долетели вполне благополучно. Хотя после приземления наша пианистка, узнав, кто вел самолет, долго иронизировала: дескать, какой же ты летчик, если нас так болтало? Но еще через пару лет нам довелось вместе лететь из Бреста, и я снова уговорил доверить мне штурвал. Облаков больше не было, и уже на земле наша Нина Александровна при всех отметила: «Вот теперь я вижу, что ты настоящий летчик!»
Ложь
Не выношу лжи! И сам в любых обстоятельствах всегда предпочту сказать правду, будь она хоть трижды горькой. Убежден: надо жить честно, честно работать, тогда и люди тебя уважать будут, и здоровье крепкое гарантировано.
Видимо, я еще с войны так привык. Управляя самолетом, приходится ведь быть предельно откровенным — причем прежде всего с самим собой. И ученики твои должны тебе доверять, как себе... Вот про театр часто говорят, будто там сплошные интриги. А я за всю свою долгую жизнь не нажил там ни одного врага. Все потому, что ни с кем и никогда не строил отношений на лжи.
Лень
Не мое слово абсолютно. Человек я военный — что еще тут объяснять? Дисциплина у меня в крови — я и сейчас не позволяю себе отлынивать от зарядки по утрам. И дачу содержу в полном порядке. Там у меня два парника: в одном собираюсь выращивать помидоры, в другом — перец. Рассаду уже заготовил... Посадил в прошлом году чеснок — уже вижу: хороший чеснок у меня уродится! Придет лето — будет у меня и картошка своя, и огурцы... У соседей по даче одна трава растет, так они даже косят ее электрокосилкой. А у меня там — и яблони, и черешни, и сливы... Убежден: дал тебе Бог землю, значит, будь добр ее использовать. Тем более что для оперного певца физическая работа — дополнительная тренировка. Да и любому человеку она не навредит. Уж я–то в свои годы это точно знаю...