Было время, когда будни старшего лейтенанта Михаила Дружины делились на две параллельные жизни. В одной из них то и дело звучали литавры, ложи заполнялись публикой, а главным документом считалось либретто. В другой ценились ловкость, умение лавировать, а значительная часть событий происходила на летном поле... История о том, как военный летчик стал солистом белорусской оперы, больше похожа на литературный сюжет. Но сам Михаил Афанасьевич, давно перешагнувший тот возрастной рубеж, когда годы уважительно начинают именоваться летами, полагает, что летопись реальных человеческих судеб всегда изощреннее самых лихих приключенческих романов.
Легко
Профессор Виттинг, друг и коллега Шаляпина, меня очень любил и часто вслух удивлялся, как мне так легко удается сочетать эти две несовместимые профессии — летчика и певца. Хотя порой и любопытствовал, отчего на утренних занятиях в консерватории я появляюсь с красными глазами. «Так Евгений Эдуардович, я же всю ночь летал!» — оправдывался я, а голос все равно звучал как колокол. Здоровье было железобетонное!
Кстати, о самолетах в детстве я совсем и не мечтал. О сцене — тем более. Хотел стать учителем... Между деревней Куриловка, где я родился, и Днепродзержинском, где была моя школа, плескался Днепр, и не всегда мне удавалось успеть на занятия вовремя: это напрямую зависело от катера, который курсировал между берегами. Точнее, это был даже не катер, а большая широкая лодка, «дуб», как называли ее на местном наречии. Мне так хотелось, чтобы и у нас в деревне появилась своя школа! Перед самой войной я даже успел получить диплом учителя начальных классов. Но все пошло не так, как я задумывал...
Накануне военкомат по комиссии определил меня в морской флот. Но, видимо, летчики военному времени были нужнее, и я попал в летную школу. Однако летать на боевые задания мне так и не довелось — после авиационного училища пришлось обучать молодых пилотов–штурмовиков. И петь песни на поминках по погибшим приятелям, когда вместо трех самолетов с задания возвращались два... К концу войны я пел уже для гражданской публики — когда освободили Варшаву, стал учить польских летчиков и на досуге выходил на сцену местного дома офицеров. В польской армии было не принято, чтобы офицер пел на сцене, и меня, «пана поручика», принимали особенно восторженно... И в Пинске, где после пришлось служить, выступал во всех концертах солдатской самодеятельности. Пока мне не предложили поступить в консерваторию: сам командующий 26–й воздушной армии хлопотал о моем переводе в Минск, гарнизон Степянка, чтобы я мог летать и учиться пению одновременно. К слову, первое время мой командир относился к этому скептически. Говорил: окончишь, мол, консерваторию и будешь развлекать полковых дам в гарнизонах. Пока меня в срочном порядке не отозвали из отпуска, который я решил провести у матери в Украине, — прислали телеграмму, где сообщалось, что я должен выступить в концерте по случаю учений войск Варшавского Договора... До сих пор помню свежий запах сосны, из которой сделали сцену. И публику — в ранге ниже полковника там никого не было. Метрах в трех от сцены — маршал Жуков... В общем, когда под гром аплодисментов сам Жуков пожал мне руку и заметил, что мне бы в опере петь (на что я, как положено, ответил: «Служу Советскому Союзу!»), датами зачетов в консерватории мой командир стал интересоваться чуть ли не больше меня и шпилек в мой адрес больше не отпускал...
Любовь
Шла война, а я влюбился... У меня был друг Костя Юрманов, царство ему небесное, отличный парень. Такие нежные письма ему жена писала! «Надо бы тебе жениться», — говорит раз мне Костя. И на ком же? «Есть на примете хорошая девушка, — улыбнулся друг. — Будешь с ней переписываться?» И познакомил со своей родственницей из Куйбышева, которая оказалась не только красавицей (об этом я мог судить по фото), но и большой умницей — мало что оканчивала мединститут, так еще сочиняла проникновенные письма, причем писала без единой ошибки. Эти письма и меня заставили подтянуть свою грамотность — с помощью словарей, которые были у нас в части... Прошел год. Война закончилась. Мы договорились, что она приедет ко мне в Пинск уже в качестве невесты, — и тут письма вдруг перестали приходить. На третий месяц получаю от нее весточку, — как сейчас помню, на желтой бумаге. Пишет, что выходит замуж и просит простить... Переживал я, конечно, сильно. А после узнал от Кости, что девушка, которую я любил, бросилась под поезд, как Анна Каренина. Хотя, казалось бы, только теперь и жить, без войны–то...
Свою жену я полюбил за голос. Говорят, что бывает любовь с первого взгляда, а у меня вышло — с первого звука. Когда я услышал, как она поет, просто обалдел... Полина Голочева поступила в класс к профессору Виттингу на год раньше меня и к своему последнему курсу согласилась выйти за меня замуж. 46 счастливых лет мы с ней прожили... Только дома никогда не пели — опасались, что соседи начнут жаловаться, мы же оперные певцы!
Лишиться
Вот же ирония судьбы: неудачное приземление с парашютом было у меня давным–давно, а покоя я лишился лет 5 назад. Так болит нога, что хожу теперь только с палкой. Партию какого–нибудь священника еще спою без проблем (там палка — часть образа), а вот бравого офицера во мне уже не признают...
Однако теперь в спектаклях меня занимают нечасто, пою в основном концертные программы. Скучаю, конечно, по новым ролям. Но в последние годы наша опера часто гастролирует за границей, и после того как у одного из немолодых солистов прямо на гастролях случился сердечный приступ, в спектаклях стараются занимать больше молодежи. С подозрительным здоровьем за кордон не пускают...
И по самолетам скучаю... Хотя «подлетнуть» мне удавалось иногда и после того, как я ушел из авиации. Помню, лет через 10 наш театр полетел на гастроли в Полоцк. Обратно возвращались на Ил–14: точно таким самолетом я когда–то сам управлял. Показал командиру корабля свой военный билет и уговорил его пустить меня на место второго пилота... В общем, только я сел за штурвал, самолет попал в облака, началась жуткая болтанка, но минуты через 2 я сориентировался, и до Минска мы долетели вполне благополучно. Хотя после приземления наша пианистка, узнав, кто вел самолет, долго иронизировала: дескать, какой же ты летчик, если нас так болтало? Но еще через пару лет нам довелось вместе лететь из Бреста, и я снова уговорил доверить мне штурвал. Облаков больше не было, и уже на земле наша Нина Александровна при всех отметила: «Вот теперь я вижу, что ты настоящий летчик!»
Ложь
Не выношу лжи! И сам в любых обстоятельствах всегда предпочту сказать правду, будь она хоть трижды горькой. Убежден: надо жить честно, честно работать, тогда и люди тебя уважать будут, и здоровье крепкое гарантировано.
Видимо, я еще с войны так привык. Управляя самолетом, приходится ведь быть предельно откровенным — причем прежде всего с самим собой. И ученики твои должны тебе доверять, как себе... Вот про театр часто говорят, будто там сплошные интриги. А я за всю свою долгую жизнь не нажил там ни одного врага. Все потому, что ни с кем и никогда не строил отношений на лжи.
Лень
Не мое слово абсолютно. Человек я военный — что еще тут объяснять? Дисциплина у меня в крови — я и сейчас не позволяю себе отлынивать от зарядки по утрам. И дачу содержу в полном порядке. Там у меня два парника: в одном собираюсь выращивать помидоры, в другом — перец. Рассаду уже заготовил... Посадил в прошлом году чеснок — уже вижу: хороший чеснок у меня уродится! Придет лето — будет у меня и картошка своя, и огурцы... У соседей по даче одна трава растет, так они даже косят ее электрокосилкой. А у меня там — и яблони, и черешни, и сливы... Убежден: дал тебе Бог землю, значит, будь добр ее использовать. Тем более что для оперного певца физическая работа — дополнительная тренировка. Да и любому человеку она не навредит. Уж я–то в свои годы это точно знаю...
