Льву Добжинскому пророчили блестящее будущее: после окончания художественного факультета Виленского университета ему, одному–единственному на всю межвоенную Польшу, предложили продолжить учебу во Франции. Но вскоре художника нашли мертвым в семейной усадьбе Лоша, находившейся на нынешней Гродненщине.Кого считать соотечественником?
Вопрос этот не праздный, а весьма практический. Когда готовилось издание энциклопедического справочника «Белорусы и уроженцы Беларуси в сопредельных странах» (2000 г.), естественно, возникла проблема: кого же туда включать. После долгих дебатов пришли к таким основным критериям: наш соотечественник должен был родиться на территории, очерченной границами сегодняшней Беларуси (земли прежних губерний и воеводств с ними не совпадают), либо засвидетельствовать (если родился в другой стране) свою белорусскость документально, творчеством или принадлежностью к диаспоре. Дети, внуки и правнуки в справочник не включались, ибо в противном случае мы должны были бы причислить к оным и писателя Достоевского, и композитора Стравинского, и французского поэта Аполлинера, и многих звезд Голливуда... Список займет несколько страниц.
Но недавно я осознал, что реальность богаче энциклопедических критериев. Как быть с теми, кто — как Добжинский или Огиньский — родился в Петербурге либо около Варшавы, потом на белорусской земле приобщился к «тутэйшасцi», что нашло проявление в творчестве, и одновременно их творчество, сами эти личности принадлежат нескольким народам?! Назвать их белорусами — безусловная натяжка. Поэтому непроходимых границ между критериями здесь, особенно в нашей рубрике «Соотечественники», нет и быть не должно.
Неординарная семья
Дед Льва, Антон Добжинский, служил царским советником и сенатором. Очевидно, был лично знаком со Львом Толстым, иначе чем объяснить его необыкновенную толерантность к инакомыслию, засвидетельствованную современниками, и, самое главное, чем — близкое своячество (по женской линии) с яснополянским классиком. Когда в 1907 году (сто лет тому!) у сенатора родился внук, его на семейном совете единогласно назвали Львом. Очевидно, тогда же, накануне Первой мировой войны, Добжинские переехали в Лошу (ныне Островецкий район). Во всяком случае, сенатора похоронили не в Петербурге, а в часовне на деревенском кладбище около Черного тракта, пролегавшего мимо Лоши в древнее Вильно.
Жили Добжинские в довольно скромном, но уютном доме, построенном из лиственницы еще в XVIII веке (теперь облик усадьбы известен только по ее изображению на картине Льва). Когда началась война и к Лоше стали приближаться немцы, осиротевшая семья Добжинских эвакуировалась на украинские земли. Мать Льва, оперная певица, зарабатывала на жизнь выступлениями на концертах. Отец же, по профессии юрист, рисовал картины, которые продавал за бесценок. Вскоре у Льва появилась сестра Надежда.
Жизнь Добжинских все усложнялась, особенно после того, как из семьи ушел отец. Несмотря на послевоенные трудности, мать решила вернуться в Лошу. К счастью, усадьба, как и водяная мельница возле нее, оказалась в сохранности. Лев, которого в деревне звали по–свойски Лёўка, сдружился с сельскими мальчишками, научился говорить «по–ихнему», уже понимая, что это не русский, не польский и тем более не французский язык, которыми он владел в совершенстве. Потом успешно поступил в Виленский университет, где его наставниками стали такие знаменитые мастера живописи, как профессора Рущиц и Штурман. Они и предложили Льву продолжить учебу во Франции, когда все Вильно и даже варшавская пресса заговорили о блестящих успехах выпускника.
Самоубийство или убийство?
Пребывание в Париже вроде бы было обеспечено, но, чтобы доехать туда, требовались деньги. Лев обратился за ними к матери. Однако в это время ее фаворит, пан Расальский из соседнего имения Рымуни, как раз крупно проигрался в карты. Госпожа Добжинская отказала в покрытии проигрыша, мотивируя тем, что деньги нужны ее сыну. Тогда Расальский направился в комнату Льва, где состоялся крупный разговор. Как засвидетельствовала вездесущая и всеслышащая прислуга, художник сказал незваному гостю, что знает о фактах ночного воровства им древесины из лошанского леса, о чем готов сообщить полиции. Тогда, вечером 26 ноября 1937 года, грянул выстрел — Льва нашли мертвым. Полиция три дня не разрешала хоронить покойного. Но потом в ход пошли, очевидно, деньги. Художника объявили самоубийцей и даже похоронили за кладбищенской оградой. Несмотря на то что служанка видела, как пан Расальский торопливо покидал комнату Льва, а пистолет «самоубийцы» лежал неестественно далеко.
Смерть Льва Добжинского волновала меня еще с детства. Мои родные Россолы находятся всего в трех километрах от Лоши, а весть о смерти Лёўкi вызвала и крестьянские пересуды. Поэтому, выступая как–то в Лоши с краеведческим докладом, я напрямик задал вопрос присутствующим сельчанам: так все–таки самоубийство или убийство?
— Якое ж там самабойства? — резюмировала самая пожилая из присутствующих. — Вёска ўсе бачыла i ўсё чула, толькi сказаць палiцыi баялася. Калi б яго не застрэлiў рымуньскi пан, то чаго ж бы ён потым павесiўся сам каля самюткага лашанскага двара? Сумленне дрэнчыла, вiдаць па ўсiм, нягоднiка.
Куда девались картины?
Мое сообщение о талантливом земляке взволновало работников Лошанского сельского Дома культуры. Они рассказали, что после смерти Добжинского в Вильно состоялась большая персональная выставка художника. Был издан ее каталог. Вот бы раздобыть его... А еще сообщили, что в Польше, в Гданьске, живет сестра Льва Надежда Битель–Добжинская. Только адреса ее они не имеют, но постараются узнать.
Вернувшись в Минск, я обратился за помощью в Варшаву, в Институт истории искусств, и вскоре получил от доктора Рышарда Брыковского ответ, а с ним ксерокопию желанного каталога, из которого следовало: большинство произведений художника посвящено жителям Лоши и живописным окрестностям деревни. Вторая же любимая тема — Вильня, ее узкие улочки.
Вскоре стал известен адрес сестры художника. Я написал в Гданьск письмо с добрым десятком вопросов и получил довольно подробный ответ. Приведу несколько существенных цитат:
«Был это для меня очень близкий духовно человек, скромный, доброжелательный. Наши деревенские «лошанчуки» его очень любили (...). Брат часто делал наброски карандашом и рисовал деревню, лошадей, лошанских детей. У меня есть целый альбом его эскизов (потом их ксерокопии были присланы в Лошу. — А.М.), который сберегся потому, что моя мать сохранила его через все сибирское путешествие. Другие картины, оставшиеся в Лоше, погибли. Но 372 или 373 картины были переданы на временное хранение гг. Жуковским, жившим (в послевоенном Вильнюсе. — А.М.) на ул. Кальварийской, 9, а потом, после выезда гг. Жуковских и их смерти, будто их передали брату г–жи Жуковской, г. Бишевскому, теперь тоже покойному, у которого моей подруге удалось выпросить 12 картин, сделанных масляными красками, — она привезла мне их в Гданьск (...). Шесть картин брата оказались вместе с работами проф. Штурмана, и их должен был привезти в Лодзь друг Льва г. Новицкий, у которого находилась также посмертная маска брата (...). Дипломная работа Льва осталась в Виленском университете, она висела там на стене (это был большой холст)». Что ж, координаты для дальнейших совместных поисков наследия Льва Добжинского весьма конкретны.
В письме из Гданьска не было только ответа на вопрос: самоубийство или убийство? Я повторил его. Но неожиданно для меня из конверта, пришедшего из Польши, выпал листок со стихотворением Надежды Битель–Добжинской, написанным ею в 1939 году на... белорусском языке. И на каком! Для образца приведу первое четверостишие:
Пакацiлася восень аржышчамi,
Памiж гоняў, мiж шэрых палос,
Зашаптала апаўшымi лiсцямi
Прыдарожных плакучых бяроз.
По словам самого автора, таких стихотворений написано больше, но сохранилось только одно. Госпожа Надежда, по профессии педиатр, притом весьма популярный, доктор медицины, опубликовавший немало научных статей, явно обладала еще и литературным талантом. Об этом свидетельствует и ее автобиографическая повесть «Как ведьма Агрипиха меня знахарству учила», изданная в 1991 году в Гданьске на польском языке. Но главная героиня, мудрая деревенская колдунья, говорит в ней на чистейшем и притом колоритном белорусском.
В 1998 году, когда в Польше отмечалось 200–летие со дня рождения Адама Мицкевича, а торжества проходили в Варшаве, Познани и Гданьске, мне наконец удалось встретиться с Надеждой Битель–Добжинской, «дочерью русской и польской помещицы», как говорилось в одном из документов 1940 года. Тогда я впервые увидел оригиналы талантливых полотен Льва Добжинского, в том числе его «Автопортрет». Состоялся сердечный, откровенный разговор. Только на один вопрос, о причине смерти брата, хозяйка ответила уклончиво:
— В лошанской усадьбе действовала нечистая сила. Это место обязательно надо освятить.
3 февраля 1999 года не стало и сестры художника, тоже талантливой, всесторонне одаренной личности и тоже «из Толстых».
Оптимистический эпилог
Но пожелание Надежды Битель–Добжинской все же сбылось. 4 июня 2007 года воскресным утром местный ксендз отец Казимир освятил памятный камень, поставленный на месте лошанской усадьбы. На открытии выступил заместитель председателя Островецкого райисполкома Виктор Свила. А потом в часовне, где похоронен Антон Добжинский и у которой (уже не за оградой) находится памятник художнику, отправили заупокойную мессу. В тот же день в Лошанском клубе открылась выставка произведений (всего более 70) участников Первого международного пленэра, посвященного памяти Льва Добжинского. Гостья из Польши, доктор Алена Глаговская, прибавила к пленэрным работам мастерски исполненные копии тех немногочисленных картин Льва Добжинского, которые попали в Гданьск. Это подарок сына Надежды Битель–Добжинской пана Яцека будущему островецкому музею. С пожеланием создать такой музей к районным властям обратились и участники пленэра. А мне вспомнились прилюдно сказанные слова покойной госпожи Надежды, что если бы нашлись те почти 400 творений ее брата (а ведь ни одно из них не «засветилось», значит, находятся они где–то вместе), то «место им в тех краях, где он похоронен», среди людей, которых и она считала своим народом. Подумалось: носить бы этому музею или художественной галерее имя Льва Добжинского, забытого лошанского таланта, а может, и гения. Мы ведь пока видели только ничтожную часть созданного им.
На снимках: репродукции произведений Льва Добжинского «Автопортрет», «Старый двор в Лоше».
