В новом проекте «СБ» — «Дачный сезон» — мы познакомим наших читателей с известными людьми культуры, искусства, шоу–бизнеса в необычной обстановке. Вернее, самой обычной для творческих людей: где еще откровенничать, если не на любимом дачном участке вдали от городской суеты? Первый гость нашей рубрики — директор и художественный руководитель популярного Республиканского театра белорусской драматургии Валерий АНИСЕНКО.
Дача Валерия Даниловича всего в десяти километрах от Минска. Здесь он отдыхает, встречает гостей, накапливает силы для новых творческих свершений. Участок достался Анисенко от кооператива Белтелерадиокомпании, где в свое время он работал на Белорусском радио. 10 километров по Гродненскому шоссе для него, автомобилиста с 25–летним стажем, — не расстояние. Меньше чем за четверть часа «Мицубиси» режиссера преодолевает трассу, проезжает поворот, автобусную остановку «Дачи», просторные поля, колдобины сельской дороги... Вот мы и на месте.
Хозяин
— Этот дом я начал строить в 1989 году. Помню, «пролетел» с первой очередью в дачном кооперативе и уже «пролетал» со второй, но мне уступил участок Анатолий Иосифович Петух, партизан, ветеран, за что я ему до сих пор благодарен. Долгое время не было возможности заниматься домом. Фактически все изменения, которые вы здесь видите, я сделал за последний год. Сюда я перевез и свою маму из Толочина. Она прожила здесь, думаю, счастливые годы. В Толочине она жила одна и однажды упала в доме. Соседи, дети Раисы Михайловны Машкович, заметили это, помогли ей, подняли. Тогда я сказал: «Все! Я тебя забираю». Родной дом в Толочине продали и на вырученные деньги купили лес и строительные материалы для дачи. Ничего случайного здесь нет. Это все я сам прибивал. С братом вместе каждую досочку. Точно так же в театре я знаю, где какой гвоздь забит. Во мне сидит это ощущение хозяина и строителя. И я иначе не могу, а теперь понимаю, что иначе и не надо.
— Наверное, труппа часто бывает здесь?
— Да. Мы ездим сюда даже зимой. Актеры, как дети, прыгают в сугробы, поют песни. Это все делается для одного — чтобы создать наш театр–дом.
— Насколько близко вы можете подпустить к себе своих актеров во время таких посиделок?
— Я не играю в директора театра или худрука. Выхожу вместе с ними на одну сцену. У меня нет отдельного туалета, я не живу отдельно от театра. В «Чернобыльской молитве» ложусь на сырой, продуваемый пол. Трясусь с ними в автобусах на гастролях. Это не царское дело: я побывал в 35 странах и могу уже никуда не ездить. К тому же у меня была серьезная операция, ноги отнимались. Страшно было. Но езжу, потому что я должен быть внутри, я должен чувствовать состояние живого организма.
Сюда приезжают даже студенты, правда, это право надо заслужить. Первокурсникам здесь не место. Пусть хотя бы доучатся до третьего курса. У меня, например, в этом году трое студентов с курса вылетело. Я их понимаю: они приезжают из глубинки, отрываются от пап и мам и пускаются во все тяжкие.
— Что у вас за народ в поселке? Есть звездные соседи?
— Здесь нет. Простые трудяги. Но мой друг, скульптор Владимир Жбанов, недалеко отсюда — в Аксаковщине — недавно купил домик. Его жена Жанна выросла в деревне в крестьянском доме и все время тосковала по земле. Теперь она счастлива. А мы — почти соседи.
— А с кем еще дружите?
— С семьей Руденко. Они — медики. Виктор Петрович, Эмма Владимировна и их дети — настоящая белорусская интеллигенция. Среди ближайших друзей — одноклассники, с которыми не расстаюсь со дня окончания школы.
— Вам приятнее отдыхать с людьми не из сферы искусства?
— В общем–то да. У людей творческих всегда есть момент внутреннего пиара. Когда кто–то из них еще только думает, что бы сказать, я уже знаю его ответ.
— ...Смотрите, вот здесь скоро будет пруд, там — маленький фонтанчик, качели, — проводит импровизированную экскурсию по участку Валерий Данилович. — Это опять к вопросу о моем характере: откуда я беру силы так «упарта» что–то делать? Дело в том, что я — крестьянин. Когда мама во времена моего деревенского детства говорила: Валерка, сделай то или то — покоси, подои, прими опорос, она не спрашивала, как я это сделаю. У крестьянских детей нет слов «нет», «не умею». Я — трудяга, пахарь. Вот сейчас дайте мне плуг, вы увидите, что я нормально поведу борозду.
Мы проходим вдоль сада, патио, огромного стола под деревянным навесом.
— Вот этот стол — подарок моего племянника Славы. Он его сделал мне на день рождения. Но вот никакие строительные материалы оставлять на улице нельзя — сопрут.
— А вообще много воруют?
— Вообще нет. Но соседа обворовали трижды.
— А вас, наверное, нет, потому что вы и зимой здесь жили?
— Наверное. Смотрите, вон там будет озерцо. Через год, если буду жив, поставлю здесь чеховскую «Чайку» под открытым небом. Если помните, в пьесе действие происходит в усадьбе Сорина. Его я и сыграю. Думаю, получится оригинальный театральный проект. У нас в Беларуси еще такого не было.
Кулинар
Усаживаемся за стол. Валерий Данилович раскладывает по тарелкам красную и белую рыбу, запеченную в фольге, свежую зелень, лук, молодой картофель, лаваш. Разливает по бокалам вино. Видно, что Анисенко режиссирует наше дачное застолье. Рыба, приготовленная мастером на открытом огне, источает умопомрачительный аромат.
— У вас есть коронное блюдо?
— Люблю готовить шашлык, рыбу. Щи из кислой капусты с косточкой, но я их сегодня не варил, потому что не успевал. Но настоящее коронное блюдо у меня — квашеная капуста. Стоит сейчас в погребе. Вообще, я много поездил. Только в Англии был 4 раза. Банальный вопрос иногда задают: «А где бы вы смогли жить, если не в Беларуси?» Отвечаю: «Только в Беларуси! Но если уж на то пошло, мне очень нравится Шотландия». Еда, краски, ритмы, народ. Во многом они похожи на нас.
Режиссер
— Мое поколение — натура уже уходящая. Все, что успели сделать, то и успели. Воздастся, не воздастся, каждому — свое.
Иногда мне тоже кажется, что все идет нормально. Но в этом и заключается наш провинциализм. Очень важничаем наедине с собой, боимся сказать о многом вслух. Более провального, суматошного, неорганизованного и безвкусного фестиваля, чем «Панорама», я не видел. Самое замечательное, что об этом никто не говорит. Между прочим, рядом, в Могилеве, проходит блестящий молодежный фестиваль «Март–контакт» — и без помощи Министерства культуры.
Очень важно, что существует наш Центр белорусской драматургии и режиссуры. Сейчас вроде и делается многое, какие–то деньги выделяются. Но нас задушили планом так, что мы играли этой зимой 35 спектаклей, чтобы его выполнить. И вот в этих «антисанитарных условиях» мы занимаем первые позиции. Какой ценой? Это только мое неуемное честолюбие помогает, я вам честно говорю. А на деле мы приравнены к той же прачечной: давай план любой ценой. И каждый год этот план охвата населения меняется, увеличивается. Это идеологически неправильная постановка вопроса.
— Вашему театру грех жаловаться, зритель к вам ходит.
— Да, но творческий поиск, художественный результат не учитывается. То, что театр работает с молодой драматургией, а это всегда риск — тоже. Тогда я, извините, поставлю пьесу «Монологи вагины» и за три месяца выполню годовой план. Это будет бомба.
Почему поляки, французы в заботе о национальной культуре спонсируют, дотируют распространение пьес, переводы, а мы — нет? Должны быть преференции для развития национальной драматургии. Пример: в нашем театре за прошедший сезон дебютировало 10 драматургов и 6 режиссеров. На международных фестивалях завоевано несколько Гран–при. Вы думаете, это как–то сказалось на отношении к нам? Нас отметили, премировали, дали, наконец, звание кому–то из актеров? Ничего подобного. А нам ведь уже 18 лет. И ни одного звания за все эти годы. Хотя есть кому. Кстати, вы знаете, что по странной разнарядке мои артисты без званий не имеют права ехать в купейном вагоне на гастроли? Купе не оплачивается — если только за свой счет.
— Да?
— Да. И они едут плацкартой 1,5 суток в духоте, везде снуют пассажиры, храпят, сопят, играют в карты — отдохнуть нельзя. А нам ведь сразу, с ходу играть спектакль. Кажется, мелочь, но это говорит об отношении к профессии.
Сегодня я не могу усилить труппу, потому что нужны две–три служебные квартиры. Виктор Богушевич — нужный артист для театра — 4 года проводит в электричке Молодечно — Минск. В 23.00 выходит из театра, в 3.00 приезжает домой. В 7.00 опять едет сюда, потому что в 10.00 — репетиция. И вот недавно пришел и говорит: «Я не могу больше». Что мне ему ответить?
— Вы видите какой–то выход?
— На базе нашего театра можно и нужно сделать уникальный театральный комплекс с собственной гостиницей на 100 мест, образовательным центром, тренажерным залом. Чтобы проводить здесь международный фестиваль театра малых форм. Это может очень сильно изменить ситуацию в ближайшие три–четыре года. Больная тема... До сих пор театр — не наше помещение. Мы арендуем его. За последние полгода мы заплатили 55 млн. рублей за аренду плюс 25 млн. на эксплуатационные расходы. Платим 5 тысяч долларов из своих доходов. Я бьюсь 8 лет, чтобы здание передали на баланс Министерства культуры. Причем министерство вложило около 2 миллиардов рублей в реконструкцию, ремонт. Но мы не имеем права им никак распоряжаться. У нас есть подвалы роскошные! Там можно делать такую студийную работу! Еще один зал на 50 зрителей. В конце концов, если бы это было наше помещение, мы могли бы сдавать его в аренду, отдали бы богатенькому бизнесмену, чтобы он сделал там свой клуб. Театр получал бы деньги и ездил на фестивали.
— А чем закончилось ваше сотрудничество с аукционным домом «Парагис»?
— Я их выгнал. Они там в фойе повбивали штыри, чтобы висели картины. Когда уходили, повыворачивали их. Теперь там дырки в стенах. Вот их цена, как бы они ни надувались.
Знаете, чего мне больше всего жалко? Не усилий своих. Время уходит. Сколько можно объяснять?
Отец
— Как труппа относится к тому, что ваша дочь работает в театре?
— Я никогда не забуду это ощущение, когда мне в роддоме дали Анюту, мне надо было спуститься с ней на первый этаж. У меня были деревянные ноги. Я думал: как же мне ее воспитывать? Я помню то ощущение гигантской ответственности, которое навалилось на меня. И вот уже ей 40 лет будет в мае следующего года. Сейчас как никогда остро понимаю: фундамент в основу личности закладывает семья. У меня это не получилось, и в этом моя главная беда и вина. Я не дал ей системного воспитания, хотя и старался изо всех сил. Приходящий отец — не лучшая форма отношений в семье. Но я горжусь ею, потому что она достойно идет по жизни.
Я ей когда–то сказал: «Анюта, я тебя буду хвалить в последнюю очередь». И она поняла меня. Это не кокетство, мне даже говорили неоднократно, что я в театре «зажимаю» дочь. Что я ей не даю ролей. Я сказал: «Поскольку она носит мою фамилию, она будет последней получать комплименты». Важно ощущение в труппе. И в труппе видят, что она — не моя любимица. Какое место она занимает — это уже ее отношения, складывающиеся внутри труппы. Если ты стерва, значит, к тебе будут относиться, как к стерве. Она — хорошая актриса, хорошо работает. Растит двух девочек — моих внучек: Алесю и Глашу. Алеся перешла на второй курс университета культуры и искусств, Глаша учится на балерину.
Муж
— Валерий Данилович, семья и искусство совместимы?
— Да, но очень редко. Завидую тем, у кого одна семья. Это мой идеал. Но у меня не получилось. Когда два самолюбия сталкиваются — это всегда конфликт. У меня трижды так и было. Каждая моя жена пыталась меня переделать под свои представления. И это была их главная ошибка!
— Они имели отношение к театру?
— Только одна. Первая. Она была ровесницей. Через много лет на юбилее я прочитал стихотворение «Желание славы» Пушкина для нее, для первой жены.
Я всю жизнь боготворил и боготворю женщин, но я думаю, что мужская любовь, вопреки расхожему мнению, сильнее, драматичнее. По крайней мере, в моей личной биографии я часто был готов отказаться от самого себя ради любимой и только в последний момент, на грани гибели, спохватывался. Опять что–то крестьянское спасало меня. И лез, как жаба на корч, и опять возрождался.
Всего себя ты собираешь десятилетиями с помощью книг, друзей, учителей. И вдруг приходит в твою жизнь женщина и начинает тебя «перелопачивать». Ей кажется, что в лучшую сторону, но это требует отказа от себя. И ты уже готов отказаться, но еще хочешь пожить. Я приобрел жестокий опыт. Поэтому уже никого не пущу разрушить мой мир, как это ни печально. Хотя по–прежнему влюбляюсь и опять — неадекватно...
