Мое первое интервью с Леонидом Дранько–Мойсюком было напечатано примерно 10 лет назад и называлось, кажется, «Утренний разговор с поэтом за «кубачкам кавы». Происходило это на пороге ранней весны в его квартире на улице Ленина, которую мы с легкой руки поэта называли «вулiцай Першага пацалунку». Тогда только что вышла его книжка «Стомленасць Парыжам» со «Стихами для А.». В ней был талантливо опоэтизирован старый Менск («потому что Минск — это «спальные» районы»), много великолепной любовной лирики, и с языка не сходили чудные строфы Дранько–Мойсюка: «Ты гаворыш, белай флёксаю/ Атуляючы няўзнак:/ Мы — шчаслiвыя па–восеньску,/ Гэта лепей, чым нiяк». Мы немножко играли в богему... «У Вашым голасе квiтнеюць астры,/ Якiх не бачыў я раней./ Мне зразумела ўсё i ўсё няясна...» Сфотографировались на память — пусть потомки разгадывают «романы» поэта! Тут же родился экспромт: «Пасцель яшчэ засланая...» Мы были молоды и чисты. И поэтому сейчас нам весело вспоминать свое озорство.В прошлом году в журнале «Дзеяслоў» я прочитала несколько прозаических произведений Леонида Дранько–Мойсюка. Рассказ «Анёлак i я» оказался просто маленьким шедевром! Поэт стал настоящим философом... Но его по–прежнему хочется заучивать наизусть и цитировать! В белорусской литературе появился свой Сент–Экзюпери: неподдельно благородный, аристократичный, ранимый, чистый. Мудрый. «Часцей маўчы, маўчанне — лепшы адказ на глупства, аднак жа калi трэба сказаць паразiту, што ён паразiт — кажы... Будзь гаспадаром часу i засвой: час — гэта несупадзенне iснага з магчымым».
1. Леонид, лет 20 назад ты сделал заявление, что поэт после 40 должен «умереть» и больше не писать стихи. Как ты прокомментируешь это сегодня?
— Это было опрометчивое заявление. В свои 50 я уже так не скажу.
2. В таком случае, как бы ты сам представил себя сегодня читателям?
— Лирическим писателем. Стремлюсь овладеть жанром, который соответствует моему пониманию мира и моему возрасту. Хочу быть понятным самому себе, семье, чужим людям.
3. А стихи на тебя еще снисходят?
— Поэзия — явление импульсивное, так просто садиться за стол и писать я не могу — необходимо счастливое стечение лирических обстоятельств.
4. А в молодые годы? Или тогда лирические обстоятельства, приподнятое настроение случались ежедневно?
— В молодости температура жизни у человека повышенная, я проживал свои дни и ночи по каким–то неписаным романтическим законам. Я тогда был уверен, что самые лучшие люди на земле — поэты, мне казалось, что мир развивается по законам поэзии. Это был счастливый самообман, но он помогал мне существовать как литератору. Стихи тогда приходили строфами, а то и целиком от первой до последней строки, как, например, «Полька белорусская». Стихи я выхаживал на прогулках, возвращался домой и записывал, почти ничего не исправляя.
— Признаюсь, что именно гуляя по городу, я очень часто вспоминаю твои строки: они какие–то... очень минские, что ли... Соответствуют настроению нашего города, да и всей топонимике. И в новом твоем романе «...Ненавiдзець Арфея. Дуэль» Минск существует очень выразительно... Ты, пожалуй, первый поэт в нашей в общем–то «деревенской» белорусской поэзии, который стал певцом столицы, большого города.
— Я в Минске живу 27 лет и считаю его родным. Минск стал плотью моего письма. В начале 90–х я писал о призрачной гостинице «Европа», и она возродилась. Упоминал о Людамонтской улице... Может, и она вернется к жизни... Но, к сожалению, за последние годы исчезли старые минские дома, названия. Правда, они остались в моей поэзии, но это слабое утешение.
5. А о чем больше всего ты мечтал в детстве? Наверное, уехать из маленького городка в дальние страны?
— Нет, я мечтал о своей будущей семье! Мне хотелось жениться, найти хорошую жену. Наверное, это можно объяснить тем, что меня в основном воспитывали женщины — мама, две бабушки — Прося и Леся, две тети — Валя и Тася. Мой любимый Блок тоже признавался в женском воспитании. Тяга к своему гнезду у меня проснулась очень рано, буквально в отрочестве.
6. В каких человеческих слабостях ты не можешь себе отказать? Хотя, наверное, быть поэтом в наше время — и есть слабость. Привилегированная, правда, не так ли?
— К сожалению, позволяю себе на час больше спать и на час меньше работать.
7. Чьим мнением дорожишь больше всего в своей работе?
— Писательство — не работа в привычном понимании этого слова, но я всегда прислушиваюсь к тому, что говорят мои родители.
— До сих пор? Они читают твои произведения?
— Я им читаю их! Молчаливое согласие отца Василия Николаевича помогает мне писать то, что пишу, и мнение матери Любови Алексеевны тоже помогает. Прислушиваюсь к суждениям Николая Павловича Брезовского, моего двоюродного дяди, прекрасного краеведа. Он очень деятельный человек, когда–то стоял у истоков создания местного завода, потом — Давид–Городокского музея. Такие, как он, люди своей жизнью и работой по–настоящему реализуют принцип: «Жыве Беларусь!» Чтобы наша Беларусь всегда жила полнокровной жизнью, должны строиться заводы, открываться музеи, звучать белорусские песни. И как, скажем, армяне ценят своих поэтов, так мы, белорусы, должны ценить Янку Купалу, Якуба Коласа, Максима Богдановича...
8. На что не жаль потратить миллион?
— В какой валюте?.. Впрочем, даже белорусский миллион — это немало: цифра греет. Скажу так: миллион не жалко потратить на близких людей.
9. Интеллигентность. Что это такое в твоем понимании?
— Спокойное, умное, нравственное отношение к жизни.
— А деньги и интеллигентность не мешают друг другу?
— Деньги, если с умом к ним относиться, ничему не мешают, а только помогают. Думаю, когда–нибудь наступит время, когда богатыми будут чувствовать себя и интеллигентные люди.
10. Всегда ли ты говоришь все, что думаешь?
— Нет, не всегда, я же не дурак.
11. Оказало ли влияние на твой характер созвездие, под которым ты родился?
— Оказало. Хотя я не верю в гороскопы, но в моем случае созвездие Весы полностью определило мой характер. Я достаточно уравновешенный, спокойный, по крайней мере, долго думаю, прежде чем что–то совершить. Я «памяркоўны», как истинный белорус, — это меня спасает во многом.
— Хотя поэту положено гореть, быть мятежным и совершать необдуманные поступки...
— Я совершил много необдуманных поступков — но, слава Богу, в них была своя логика. Я никогда не переступал последней черты.
12. Мы живем иллюзией, что лично руководим своей судьбой, держим под контролем поступки. Но, по–моему, бессознательного в человеке гораздо больше, чем ясно осознанного, и мы не всегда даже можем зафиксировать это. А ты как думаешь?
— В мире больше воды, чем суши, так и бессознательного в человеке гораздо больше, чем осознанного... Мы чаще не понимаем самих себя, чем понимаем. Мы боимся неудач, которые зачастую являются оборотной стороной наших будущих успехов. Мы руководим собой, как нам кажется, в необходимом, в ежедневном, простом, но влиять на судьбу, на будущее не можем...
13. От кого ты устаешь больше всего?
— От женщин, которые очень много говорят.
14. Есть ли в жизни вечная любовь?
— Есть вечная ненависть, к сожалению, вечная вражда. Вечное недовольство собой, близкими, жизнью. Но любовь не вечна. Если бы это понимание было заложено в человеке на каком–то особо осознанном уровне, тогда не было бы семейных скандалов, никто бы из–за того, что любовь так быстро прошла, не стрелялся бы и не падал под поезд. Но в таком случае не была бы создана великая литература...
15. Кто твой самый близкий друг?
— Пожалуй, моя жена Ольга и сын Василь.
16. Веришь ли ты во внеземные цивилизации?
— Что–то все–таки существует за гранью нашей планеты, нашего сознания.
17. Твои идеалы женщины и мужчины?
— Мужчина должен обладать умной силой и терпением. Он не должен идти против своей совести, писать доносы, предавать, впадать в истерику, порочить старых друзей. А идеальная женщина существует... разве что в воображении: по отношению к мужчине такая женщина умеет расчетливо занимать зависимое положение, она умно распоряжается своей красотой и ни разу в жизни не говорит своему мужу (другу): «Ты должен!..» А тем более: «Я хочу!..»
18. Чего нельзя прощать даже лучшим друзьям?
— Близким друзьям я бы простил все.
19. Как ты проводишь свой отпуск? Он у тебя вообще есть?
— Весной приезжаю в Давид–Городок помочь родителям посадить картошку, а осенью приезжаю выкопать ее — это и есть мой отпуск. Белорусский писатель должен уметь работать в огороде.
20. Что такое, по–твоему, лень, а что — душевный покой?
— Продолжу тему огорода: душевный покой — сладкое состояние души, когда ты вскопал и засеял все грядки, сидишь, смотришь и не веришь, что это сделал ты. А лень... Она появляется тогда, когда тебя стремятся втянуть в ненужные заботы, глупые хлопоты.
21. Будь ты главой нашей страны, что бы сделал в первую очередь?
— Повысил бы зарплату врачам и учителям, а колхозникам, строителям и вообще всем людям, которые всю свою жизнь проработали на земле (в полях и огородах), дал бы генеральские пенсии.
22. А врагов ты себе успел нажить?
— У любого умного человека есть враги.
23. Кем бы ты стал, появись возможность начать все сначала?
— Наверное, тем, кем и стал. Понимаешь, в чем дело, однажды в классе пятом на уроке белорусской литературы моя учительница Надежда Дмитриевна Васильева сказала: «Поэты — это звезды добра». Я пришел домой и сказал сам себе: «Я буду поэтом». Взял школьную тетрадку и написал на обложке: «Вянок». Потому что так называлась книга любимого Максима Богдановича. Значит, так мне тогда казалось, и я должен написать свой «Вянок». А потом в Давид–Городок приехала московская писательница Лидия Алексеевна Обухова. Меня познакомил с ней Михаил Владимирович Шелехов, директор школы, в которой я учился. На квартире Веры Петровны Кузьмич, моей учительницы по русскому языку и литературе, я показал московской гостье свою тетрадку стихов. В общем, мы стали переписываться. Всего она написала мне около 200 писем: по правде говоря, это были настоящая эпистолярная учеба и воспитание. Лидия Алексеевна формировала мои вкус и мировоззрение. Именно она посоветовала поступать в Литературный институт, о существовании которого я даже и не догадывался. Мне не было еще и восемнадцати, когда я стал учиться в Москве. А Литинститут в то время был оазисом светлых эмоций, интеллекта и полезного инакомыслия. Наверное, это было единственное учебное заведение в Советском Союзе, где учиться можно было не только в аудитории, но и в коридоре, курилке, вестибюле, общежитии, потому что везде происходили страстные дискуссии и стихи звучали везде. А я был очень восприимчив, жадно «подбирая» и впитывая все неведомое... Так что могу ли я теперь хотеть, чтобы жизнь сложилась по–другому?..
24. Что ты чувствуешь в обществе молодых поэтов?
— Молодежь... Да, у них иной уровень образования, они более начитанны, более свободны по сравнению с нашим поколением, которое воспитывалось в советской школе, комсомольской организации, — словом, они не боятся мира. Но я бы им посоветовал уменьшить скепсис и иронию по отношению к тем писателям, которые творили до них. Для начала посоветовал бы просто прочесть своих старших коллег.
25. Как ты относишься к наблюдению А.П.Чехова, что на свете нет ничего страшнее, чем провинциальная знаменитость?
— С восхищением. А еще с большим восхищением отношусь к фразе Чехова, в которой вместилась вся неудавшаяся судьба маленького чиновника: «И жизнь его полетела верхним концом вниз».
26. Не рискнешь предсказать, какие перемены ожидают нашу страну через год?
— Надеюсь, что уровень взаимопонимания между людьми повысится.
27. Где ты чаще всего встречаешься с друзьями?
— Прекрасный наш архитектор Леонид Менделевич Левин всегда напоминает мне собственным примером, что дружба — это очень большое искусство. К сожалению, я не владею этим искусством. Я не умею дружить. Но, слава Богу, хорошие люди этого моего незавидного качества не замечают, поэтому у меня появляются новые друзья. Например, Илья Миронов — мой земляк, он поэт. Его стихи, полные строгого художественного вкуса, печатались, кстати говоря, в вашей газете. Считаю своим новым другом и поэта Изяслава Котлярова, а также молодого давид–городокского литератора Миколу Симановича... А насчет места встречи? Думаю, лучше встречаться у друзей дома. Это более удобно.
28. Тебе никогда не хотелось иметь свой загородный дом?
— Мне достаточно родительского дома в Давид–Городке, а в Минске — квартиры. В ней хорошо пишется. Не заболел я в свое время дачной лихорадкой. Сейчас коттеджи окружили Минск — я удивляюсь скорости их появления и финансовому обеспечению.
29. А какие книги, по–твоему, надо прочесть всем?
— «Тутэйшыя» Янки Купалы, «Новая зямля» Якуба Коласа, «Людзi на балоце» Ивана Мележа, «Млечны шлях» Кузьмы Чорного, «Нiжнiя Байдуны» Янки Брыля, «Каласы пад сярпом тваiм» Владимира Короткевича, «Паланэз» Владимира Некляева, «Код адсутнасцi» Валентина Акудовича.
30. У кого конкретно и что именно ты спросил бы в первую очередь, будь у тебя такая возможность — пообщаться с выдающимися личностями нашей истории?
— Я хотел бы встретиться летом 1812 года с Наполеоном, человеком, который не слушал ничьих советов, причем встретиться тогда, когда его войска стояли еще на Немане. Я бы сказал: «У вас необыкновенный интеллект, ум и военный гений. Куда же вы лезете?!»
31. Ты хорошо знаешь свою родословную?
— К сожалению, только до прадеда.
32. Самый счастливый день в твоей жизни?
— Когда поступил в Литературный институт в августе 1975 года.
33. Есть ли у тебя любимое занятие, помимо основного рода деятельности?
— Все, что меня успокаивает, является любимым занятием. Наилучшие минуты успокоения, когда пишу или когда меня хвалят...
34. Как часто и по какому поводу ты бываешь недоволен собой?
— Повод всегда один и тот же: когда мои эмоции берут верх над рассудительностью. Нечасто, но случается.
35. Если ты любишь путешествовать, то какому виду транспорта отдаешь предпочтение?
— Я объездил много стран. И понимаю, что лучше гор могут быть только горы, а лучше самолета быть не может ничего. Но люблю путешествовать автобусом, обыкновенным автобусом, который не отгораживает от людей, подробностей, деталей, ярких интонаций жизни внутри и за окном.
36. Что тебе легче — подняться в 6 утра или лечь спать в 4?
— Все смешалось... В моей душе жаворонок целуется с совой.
— Красивая фраза...
— Лет 15 назад Валентин Акудович произнес: «Мне нравится красота мысли». Я заспорил с ним и сказал: «А мне нравится красота женщины». Время прошло, и мне кажется, что все–таки более прав был Акудович, потому что в красоте мысли есть и женская красота.
37. Тебе важно, в каком месте писать?
— Совершенно не важно — спальня, кухня... Главное, чтобы рядом были мои книги — обжитый интерьер.
— Компьютер освоил?
— Освоил, но пишу ручкой, а на компьютере набираю чистый — пятнадцатый–двадцатый — вариант рукописи. Пишу очень долго, медленно... Считаю, что компьютер лишил нас почерка. Каллиграфия — это искусство, мы разучились писать, мы обеднили свою душу. Каждый из нас в докомпьютерную эпоху владел своим почерком; вечным пером, ручкой или химическим карандашом мы писали письма, мы тогда по почерку узнавали друг друга. Теперь мы, можно сказать, остались без почерка. А почерк — это ведь кардиограмма души. Освоив компьютер, мы стали если не черствее, то суше. Кстати, вместо английского слова «компьютер» предлагаю по–белорусски писать «асьветар».
38. А ты еще часто пишешь письма?
— Эпистолярный жанр умирает, но родителям своим письма пишу. И не только родителям.
39. Кого ты предпочитаешь держать в доме — кошку или собаку?
— Пять лет у нас в семье жила ласковая кошечка Хруся, но, к сожалению, 10 августа она погибла. И в тот же день вместо нее появился славный французский бульдог Хомка. Когда он нас слушается, мы называем его Хомка–сапиенс. Приходится и мне заботиться о нем — через час, кстати, надо идти кормить, — начинаю к нему привыкать. Вообще, чувствую, что, наверное, в каждом человеке живет вечное желание прикоснуться к теплой звериной плоти. Наверное, нам не хватает тепла. И в моей душе, как сказал классик, живет плач по нежности.
40. В какой стране ты хотел бы побывать и почему?
— В Израиле. Не хочется ехать в Китай, Америку, Африку... А Израиль притягивает, как магнит...
41. Рок–музыка, которой увлекаются наши дети, это надолго, по–твоему?
— Я не понимаю этот вид искусства. Просто не понимаю! Поэтому, как говорят политики, без комментариев. Я очарован скрипичным адажио Евгения Глебова из балета «Маленький принц». А еще очарован Моцартом и Чайковским... Впрочем, с удовольствием слушаю «Палац», «Краму» и Дмитрия Войтюшкевича.
42. Твое любимое:
— Блюдо?
— Бульба!
— Запах?
— Запах красной рябины, когда на ней лежит первый снег.
— Время года?
— Осень. Это — нравственная пора года. А весна — нет: много обещает, но никогда, по сути, не оправдывает своих обещаний. А осень по–философски мудро говорит: живите спокойно, в соответствии с теми эмоциями, которые есть в вашей душе, и теми средствами, которые есть в вашем кармане. Осень трезво предупреждает и успокаивает, а весна понапрасну бередит душу.
— Цветы?
— Малопия! Такие высокие бело–розовые граммофоны.
— Одежда?
— Галстук, рубашка, пиджак — словом, строгий европейский костюм.
— Праздник?
— Коники, «шчодрэц» — так называют у нас в Давид–Городке старый Новый год.
43. Можешь назвать то место на земле, которое тебе всего милее?
— Это место называется Нырча, там Горынь сливается с Припятью. В детстве я часто ездил туда с отцом и, очарованный, смотрел, как янтарная, золотистая горынская вода входит в густо–черную болотную припятскую воду. Удивительное зрелище!
44. Часто ли тебе приходится одалживать у кого–то деньги?
— Отец учил: «Лёня, нiколi не пазычай грошы!» Я вырос в Давид–Городке, где люди всегда настроены зарабатывать, а не одалживать. Они только просили любую власть не мешать им.
45. Каково твое отношение к конкурсам красоты?
— Отрицательное. Насквозь фальшивое мероприятие. Это конкурс денег.
46. Как ты заботишься о собственном здоровье?
— Стараюсь не встречаться с людьми, которые мне неприятны.
47. Когда у тебя плохое настроение, ты что делаешь?
— Закрываюсь, прячу свое плохое настроение. Стараюсь в такие моменты не навязывать себя окружающим, читаю стихи. Помогает. Поэзия — хорошая терапия.
48. Веришь ли ты в лучшее будущее наших детей?
— Верю, но хочу, чтобы и они сами поверили в свое лучшее будущее.
49. Есть ли у белорусской литературы мировое будущее?
— Есть. Скорее, Голливуд провалится в тартарары, чем умрет наша национальная литература. Ее философская тайна еще до конца не изучена — она глубокая, жизнестойкая и богатая. Она прежде всего — в языке. Несмотря на ужасы нашей истории (войны, репрессии, собственное равнодушие), язык не исчез. Белорусский язык — наш основной национальный символ, а символы в одночасье не умирают, они даются на века... Но нам, белорусам, необходимо убить свое равнодушие — т.е. понять наконец, что белорусский язык и в самом деле — наш главный национальный символ!
50. Вопрос, который ты хотел бы задать себе сам? И твой ответ...
— Исчерпал ли ты в себе донжуана?
— Нет. Но стал разборчивее...
Фото Артура ПРУПАСА, "СБ".
