У Михаила Шемякина Витебск ассоциируется со старым городом, его мастерами-художниками и их уникальным миром маленького человека
Русский художник Михаил Шемякин давно живет за границей. В 1971-м его лишили гражданства и выгнали из СССР.
— Я относился к числу инакомыслящих, тех, кто имел наглость смотреть на мир своими глазами, а не так, как рекомендовал или командовал союз художников. Это было наказуемо, и инакомыслящих лечили карательной медициной — помещали в спецклиники, где на нас ставили эксперименты по испытанию психотропных препаратов. Меня, для того чтобы выбить окончательно всю дурь, посадили туда ровно на 3 года. Но месяцев через шесть маме удалось взять меня как инвалида на поруки, и таким образом я был спасен, — рассказывает художник.
Сначала он уехал во Францию, сейчас – гражданин США, живет недалеко от Нью-Йорка. Его работы украшают постоянные экспозиции крупнейших музеев разных стран, выставки проходят по всему миру, созданные им памятники и скульптурные композиции установлены в Нью-Йорке и Сан-Франциско, Венеции и Париже, Москве, Санкт-Петербурге, Лондоне. Но он просит воздерживаться от громких эпитетов в свой адрес и не любит, когда к нему обращаются по отчеству. В международном пресс-центре «Славянского базара в Витебске» на вопросы журналистов, даже не самые удобные, Михаил Шемякин отвечал откровенно и прямо.
— Вы впервые в Витебске и на «Славянском базаре». Как впечатления?
— Я был приглашен и с великой охотой приехал на фестиваль. Во-первых, много о нем слышал и сейчас убедился, что это очень интересная традиция. А во-вторых, я приехал с предложением открыть в Беларуси филиал своего института философии и психологии творчества. Возможно, здесь появится и ювелирная мастерская, в создании которой я мог бы принять участие. Эти идеи мы обсуждали во время встречи с Президентом Беларуси.
Что касается впечатлений, то я увидел, например, замечательное, на мой взгляд, сооружение амфитеатра с великолепной в архитектурном плане крышей. Кстати, поздним вечером, возвращаясь после концерта домой пешком (движение машин было перекрыто), обратил внимание на гуляющую по городу молодежь и вспомнил, как совсем недавно мне пришлось побывать на большом молодежном празднике в Петербурге. Там мне посоветовали даже не вылезать из машины, потому что повсюду совершенно пьяные подростки, разбитые бутылки, много людей с окровавленными лицами… По ночному фестивальному Витебску я шел очень спокойно и чувствовал себя уютно в толпе людей.
— Вами созданы серии «Чрево Парижа», «Карнавалы Санкт-Петербурга». Может быть, появился образ, который ассоциируется с Витебском?
— Я еще мало здесь побыл, чтобы говорить об образе. Но, например, для меня большим открытием стал художник Ю. Пэн. В западных монографиях Шагала он практически не упоминается, не приводятся его работы. А глядя на них, понимаешь, что Шагал «вытекал» из Пэна. Поэтому, думаю, в образе Витебска присутствовали бы, прежде всего, старый город с его шармом и замечательные витебские мастера-художники, создававшие в своих работах этот уникальный мир маленького человека.
— В молодости ваше имя не раз гремело в связи с загулами, в которые вы пускались и в компании с Владимиром Высоцким…
— Бахусу я тогда служил весьма изрядно. По медицинской классификации принадлежал к разряду пьяниц, то есть тех, кто употребляет не постоянно, как алкоголики, а периодически срывается. Такие взрывы происходили после 3—4 месяцев напряженной работы. Тогда и случались загулы, а поскольку человек я веселый, то — шумные, в кабаках, с цыганами…
А с Высоцким загул был один-единственный, и виной этому — Марина Влади. У Володи был мучительный запой, она знала, чем это заканчивается, вызвала меня его охранять, а я в очередной раз сорвался. У Марины не выдержали нервы, и она выставила нас с Володей за дверь. Ночью в Париже мы очутились одни. Естественно, пошли в кабак, естественно, была безумная ночь. Одна, потом вторая и третья… Для Володи все это кончилось белой горячкой и психиатрической больницей. После выхода он написал песню: «Французские бесы большие балбесы, но тоже умеют кружить…»
Вообще, с Мариной у меня всегда были сложные отношения. И в своей книге «Владимир, или Прерванный полет» она допустила много лживых измышлений, в том числе и обо мне.
Кстати, осенью должен открыться памятник моему другу Володе Высоцкому в Самаре. В скульптурной композиции есть и символический образ Марины Влади. Она — в платье принцессы Клевской, с книжкой в руках, из которой выползает маленькая гадюка… Так я с ней рассчитался.
— Как же вам удалось преодолеть алкогольную зависимость?
— Понимая, что доставляю много невзгод близким, я пытался бороться. С Володей во Франции мы «зашивались» на полгода 9 раз, и, конечно, не помогало. Потому что только сидишь и ждешь, когда же кончатся эти шесть месяцев. А потом срываешься так, что все гудит вокруг. Но однажды я сказал себе: все, кончено, хватит, пора прекращать, или будет хуже и хуже. В завязке, как говорят в России, я уже 13 лет.
Сейчас поддерживаю «Дом на горе» под Петербургом – заведение, где лечат алкоголиков. После воровства алкоголь в России – проблема номер один.
— Вы часто бичуете американскую мафию в области изобразительного искусства. В чем ее суть и есть ли подобное явление в России?
— В России — нет, потому что, к сожалению или к счастью, не существует пока современного художественного рынка.
На Западе же художественная мафия фактически управляет этим рынком через два крупнейших аукциона «Сотбис» и «Кристи», директора которых время от времени сидят. Сейчас, по-моему, под следствием директор «Сотбис». Раньше он был руководителем всех супермаркетов Америки. И когда его спросили: «Как же так? Вы недавно торговали зеленым горошком, консервами и туалетной бумагой, а сейчас возглавляете крупнейший дом по продаже картин, скульптур, антиквариата?» В ответ он цинично заявил, что их можно продавать так же, как и консервы, и никакой разницы для себя он не видит. Сегодня компании «Сотбис» удалось зачеркнуть понятие о морально-этических критериях. Здесь можно продать за миллион любую вещь. Коллекционеры уже зомбированы и охотно клюют даже на явные провокации. Мне неудобно говорить, что там продается под видом якобы передового и некоммерческого современного искусства.
— В литературном мире есть понятие «негры» – когда малоизвестные таланты работают на маститого автора. А в изобразительном искусстве?
— Например, есть очень популярный художник Костаби, который гордится тем, что к своим картинам вообще не прикасается. Он их только командует, иногда даже по телефону. У него несколько мастерских, он говорит, что нужно сделать, какие идеи воплотить, а группа художников выполняет. Картину он только подписывает. Таков его принцип, он считает, что главное – идея.
Вообще, на сегодняшний день создавать шедевры так легко, что никакой «негр» уже не нужен. Берете палку, наматываете на нее грязный носок и несете в галерею. Если попали в «правильную», это произведение оценят, вы через некоторое время прослывете модным художником, и ваши носки и доски будут продаваться за миллион.
— Кроме изобразительного искусства, книжной графики, мультипликации, документального кино, вы работаете еще и в театре...
— Диапазон мой действительно довольно широкий. Как говорится, и швец, и жнец, и на дуде игрец. В Мариинском театре с огромным успехом (в финале больше 30 раз поднимали занавес!) прошла премьера балета «Щелкунчик». Я сам писал либретто, создавал костюмы, декорации, мизансцены, вычерчивал основные фигуры для хореографа. Как художник-постановщик и создатель авторского балета даже стал обладателем престижной премии «Золотая маска». Сейчас вот дебютирую в качестве режиссера, ставлю оперу моего друга, замечательного композитора Сергея Слонимского «Король Лир» в Самарском театре оперы и балета. Через год премьера.
— А нет ли желания открыть, например в Москве, постоянную галерею Шемякина?
— Я уже лет 10 принципиально не работаю с галереями, не выставляюсь, ушел от этого. В самом названии «галерея» есть что-то коммерческое.
А создать свой музей в Москве мне предлагали. Но я отказался, потому что считаю это неправильным – устраивать музей живущему художнику. По-моему, есть в этом какой-то моветон…
