Чернобыль: 30 лет спустя

Леонид ЗЫЛЬ до сих пор хранит карту боевых выездов. Фото Василия МАТВЕЕВА.

Полковник есть полковник. Даже сегодня, в свои 83, бывший замначальника пожарной службы МВД БССР помнит наизусть карту и все населенные пункты Наровлянского, Хойникского и Брагинского районов. Крюки, Стреличево, Белая Сорока, Масаны, Уласы… Еще бы, в каждом из них за 3 месяца командировок ему лично пришлось побывать не по разу. Второе лицо в республиканском штабе по ликвидации последствий аварии, он пробыл в зоне дольше всех. В награду за примерную службу и личное мужество получил благодарность Совета министров БССР и орден Красной Звезды, а еще… вторую группу инвалидности. Но этот факт Леонид Зыль умудрился успешно скрывать до самой пенсии.

— 27 апреля 1986-го я был с семьей на даче в районе Ждановичей, когда позвонил дежурный: «Срочно явиться к министру МВД Пискареву!» Вскоре прибыл автобус, и через полчаса все мы, офицеры, уже были в актовом зале. Не успели толком очухаться — звучит первая вводная, причем лично мне: «Зыль, ночью остановилось производство Могилевского химкомбината. Иностранные наладчики уехали. Через 3 часа ты должен быть там, разберешься — и обо всем доложишь в ЦК КПСС. Все секретно», — даже сегодня своим видом Леонид Николаевич показывает недоумение тех минут. — Что происходит?  По аппарату в/ч набираю начальника Могилевского УВД — и тут же слышу в трубке о том, что взорвался реактор в Чернобыле и дела очень плохи. Министерская «Волга» с водителем — и через 2,5 часа я в Могилеве на комбинате. Руководство в курсе, рабочие — тоже, через 10 минут в курсе и я: автоматика завода, оснащенная изотопными датчиками, испытала радиоактивный шок и вышла из строя. В трубопроводах химволокна вскоре застыли десятки тонн смолы. Поняв причину случившегося, иностранные наладчики из Берлина и Рима тут же уехали в аэропорт. В Могилеве уровень фона уже превышал норму втрое. Все это я рассказал министру МВД по аппарату секретной связи в/ч. Реакция была такой: «Рапорт писать не надо, паника ни к чему. Запускай завод — и возвращайся!» Завод ценой неимоверных усилий заработал только в начале мая. 

За пару дней до этого, 29 апреля, полковник Зыль получил еще одно задание — вместе с замминистра Владимиром Савичевым развернуть в Хойниках штаб МВД БССР по ликвидации чернобыльской аварии. Уже всем и все к этому моменту было известно, первый шок прошел — дорого было время. Час на сборы, слезы жены в прихожей минской квартиры, две ночи без сна — и 360 пожарно-спасателей сводного отряда из Брагина, Хойников, Наровли, Гомеля готовы включиться в борьбу с врагом, которого пока еще никто не видел в лицо. Первоначальный расчет был таков: за 5 дней спасатели не должны набрать больше 50 рентген. На самом деле получилось по-другому: дольше, более, сложнее…

— Начало мая выдалось адски жарким: до 35 градусов, и ни одного дождя неделями. Тут же полыхнули леса, торфяники — над районами закружились черные вихри, разнося на сотни километров смертельно опасные частицы. Началась эвакуация населения, — рассказывает Леонид Зыль. — За считанные дни в Брагинском, Наровлянском и Хойникском районах с насиженных мест снялись без малого 90 деревень — 24 тысячи человек. Еще 20 населенных пунктов сразу же оказались в зоне отчуждения. Помню вереницы автобусов и крытых тентами армейских грузовиков… В это время мы выполняли самые разные поручения: проверяли на пожаробезопасность те объекты, куда переезжали переселенцы, проводили дезактивацию техники, домов, дорог, домашних животных, даже деревьев в парках. Тушили торфяники и леса. При этом ни бойцам, ни офицерам негде было толком поесть: потребкооперация из города уехала, за едой приходилось посылать водителя аж в Речицу. Мучились от недоедания недели две, пока с инспекцией не прилетел замминистра МВД СССР и не устроил ответственным разнос.                              

Первая группа полностью сменилась через 10 дней. За ней вторая… Полковник Зыль остался в Хойниках до 15 июня. Эти тяжелые семидневки без права на выходной слились в один бесконечно длинный день, который начинался в 6.00 и заканчивался в 1—2 ночи. До семи нужно было отправить отчет о прошедших сутках в Минск. До восьми — обзвонить диспетчеров и узнать информацию о свежих пожарах. Облететь очаги на вертолете или подскочить на место на «уазике», оценить обстановку — и только потом высылать на точки людей и технику. Вечером — проверить выполнение поставленных задач. И следующим утром все повторялось в той же последовательности. 

— На пятые сутки у всех, кто работал в зоне, от дефицита йода пропадал голос. Звоню домой жене, соскучился, а она мне в трубку: «Леня, ты что, пьяный, что ты там бормочешь?!» Когда начали выдавать витамины и йодосодержащие лекарства, голос вернулся. Каждый день мы обязательно принимали горячий душ и потом парились в бане, чтобы смыть с кожи радиоактивные элементы. Утром получали полный комплект новой одежды. Но все равно уже через месяц излучение в душевых достигало 2 рентген. На обед официально разрешалось на четверых выпить бутылку красного вина: врачи говорили, что оно выводит радиацию, — Леонид Николаевич поднимает обе штанины, демонстрируя компрессионные гольфы. — Радиация коварно ударила меня по ногам, атрофированы сосуды — если сниму гольфы, случится тромбоз. Недавно поставили шунты на сердце: если бы не они — получите, полковник, обширный инфаркт. Но я рискнул. 

— В середине июня я вернулся из затяжной командировки с чувством хорошо исполненного долга. Нареканий на нас не было, в портфеле вез благодарность от Совета министров и орден Красной Звезды. Я знал, что мы поработали на совесть… Из Минска сразу направили на обследование в московский госпиталь, к врачу, который занимался легендарной «первой шеренгой». Пролежал там восемь дней. При выписке врач сказала мне: «Зыль, вы больше не сможете работать. Вот в этом пакете все документы на II группу инвалидности», — Леонид Николаевич держит в воздухе воображаемый, тяжелый, запечатанный сургучом пакет. — Вернулся в Минск с тяжелым сердцем. Жена серьезно болела, и я решил ничего ей не говорить. Никому не говорить. Спрятал пакет в шкафу и достал лишь через 8 лет, когда в 1994 уходил на пенсию. Тогда мне и дали группу. 

Уже 15 июля полковник Зыль уехал в десятидневную командировку в Хойники. Потом еще на десять суток — в августе и еще — в сентябре, октябре, ноябре. В 1987-м считать опасными и отдельно фиксировать такие поездки было уже не принято. 

— Не хочу вспоминать об опасностях, которые поджидали в зоне. Чего стоили хотя бы одни ночные пожары в домах! Это ж мародеры поджигали: обчистят дом — и заметают следы. Врезались в память страдания животных. Одичавшие за пару недель коровы и собаки, мертвые кабаны на обводных каналах, куры, гуси и утки, мучительно умиравшие от жажды. Мы часто останавливались в брошенных деревнях и наполняли емкости водой именно для них, — вспоминает ликвидатор. — Были люди, которые принципиально не уезжали из зоны отчуждения, и это тоже было страшно. Помню деда из деревни Макаревичи (это 1,7 км от АЭС). Истосковавшись по общению, он зазывал нас в хату и накрывал стол. Но мы ничего с этого стола не ели. Все хотели жить. 

…До сих пор у педантично аккуратного, хранящего в домашнем архиве копии многих рапортов и докладов полковника лежит рукописный документ. Это наградной список на бойцов-пожарных сводного отряда, отличившихся в ту горячую весну 1986-го. У этого списка незавидная судьба. Из-за невнимательности одного из руководителей Гомельского управления пожарной охраны его заволокитили. Вышли сроки — в итоге люди не получили заслуженных наград. По сей день Леонид Зыль прикладывает крепким словом безответственного коллегу. Но потом делает бессильный жест кистью руки вниз, отворачивается и многозначительно молчит. Каждого третьего в этом списке нет в живых. 

matveev@sb.by

«На тэрыторыі асаблівага кантролю сёння пражывае 1,142 мільёна чалавек. Існуе больш за 2 тысячы населеных пунктаў. Усе нашы дзеянні накіраваны на тое, каб забяспечыць для гэтых людзей годныя ўмовы пражывання», — падкрэсліў першы намеснік начальніка Дэпартамента па ліквідацыі наступстваў катастрофы на Чарнобыльскай АЭС МНС Анатоль Загорскі.

Паколькі маштаб праблемы, якую выклі-кала катастрофа на ЧАЭС, доўгатэрміновы, на працягу трыццаці гадоў у нашай краіне вядзецца актыўная і мэтанакіраваная праца па прадухіленні яе наступстваў. У гэтым годзе Урадам зацверджаны мерапрыемствы дзяржпраграмы на 2016—2020 гады. На іх рэалізацыю, адзначыў Анатоль Загорскі, з рэспубліканскага бюджэту прадугледжваецца 26 трыльёнаў рублёў, што эквівалентна суме ў 1,2—1,3 мільярда долараў.

Асноўныя затраты — гэта ў першую чаргу сацыяльная абарона. На яе мэты — аздараўленне, медабследаванне і бясплатнае харчаванне дзяцей — будзе накіравана 56 працэнтаў сродкаў. Яшчэ 20 працэнтаў — на радыяцыйныя ахоўныя мерапрыемствы ў сельскай гаспадарцы і адраснае прымяненне ахоўных мер. Каля 22 працэнтаў пойдзе на стварэнне ўмоў жыццядзейнасці насельніцтва, будаўніцтва газа- і водаправодаў, бальніц, рэканструкцыю або будаўніцтва новых аздараўленчых цэнтраў і забеспячэнне жыллём інвалідаў, якія страцілі здароўе ў выніку катастрофы на ЧАЭС, а таксама спецыялістаў, што прыбываюць на працу на гэтыя тэрыторыі. Вядзецца і навуковая праца. На яе накіроўваецца ад 0,7 да 1 працэнта сродкаў. 

Калі ўспомніць падзеі 30-гадовай даўні-ны, трэць усяго забруджвання Еўропы цэзіем-137 прыйшлася на Беларусь. Больш за 46 тысяч квадратных кіламетраў аказаліся забруджанымі радыёнуклідамі — гэта 23 працэнты тэрыторыі краіны. Пацярпелі 20 працэнтаў зямель сельгаспрызначэння, 25 — ляснога фонду. 132 радовішча карысных выкапняў былі выведзеныя з абароту. Эканамічны ўрон склаў дзесяткі і сотні мільёнаў долараў. «За мінулыя 30 гадоў колькасць забруджаных радыёнуклі-дамі тэрыторый скарачаецца, — каменцiруе першы намеснік начальніка Рэспубліканскага цэнтра па гідраметэаралогіі, кантролі радыеактыўнага забруджвання і маніторынгу навакольнага асяроддзя Раман Лабазнаў. — Тэрыторыі, забруджаныя цэзіем, скараціліся ў 1,7 раза, і цяпер гэта 13,4 працэнта плошчаў краіны. Да 2046 года гэтая лічба наблізіцца да 10 працэнтаў».

Зрэшты, вядома, казаць пра поўнае вырашэнне праблемы, па словах экспертаў, не прыйдзецца яшчэ не толькі многія дзесяці-годдзі, але і стагоддзі. «30-кіламетровая зона — гэта 4 тысячы квадратных кіламетраў, ці 2 працэнты тэрыторый рэспублікі, якія забруджаныя ізатопамі плутонія, — нагадаў Анатоль Загорскі. — Гэта тэрыторыі, якія зачыненыя на тысячы гадоў, таму што перыяд паўраспаду плутонію складае 24 тысячы гадоў. На гэтай тэрыторыі ёсць рэшткі ядзернага паліва, перыяд паўраспаду якога — 4,5 мільярда гадоў».

І ўсё ж зваротны працэс ідзе, няхай павольна, але дакладна. І нават землі з ліку радыяцыйна небяспечных, а гэта сёння 264 тысячы га, паступова ўводзяцца ў сельгасабарот. За ўвесь перыяд часу з іх ліку выведзена крыху больш за 17 тысяч гектараў.

«Галоўны вынік 30-гадовай працы, — упэўнены Анатоль Загорскі, — заключаецца ў тым, што, нягледзячы на ўвесь цяжар страт, якія мы панеслі ў сувязі з катастрофай, наша дзяржава не памылілася ў выбары плана дзеянняў і забяспечыла радыяцыйную і сацыяльную абарону насельніцтва. Вынік гэтай працы — набытыя вопыт і веды — выклікае павагу не толькі ў бліжэйшых суседзяў, сярод якіх Расія і Украіна, але ён вывучаецца і ўжываецца спецыялістамі многіх краін».

veraart14@mail.ru

Деревня Бабчин. Всего 10 километров от Хойников, и перед глазами — немного сюрреалистичные картины. Бывшая школа, обвитая плющом, заросшая проселочная дорога и уверенное пение птиц. А главное, никакой суеты. 

На въезде в заповедник предъявляем пропуск, без него вход запрещен. Впрочем, судя по цифрам, не все понимают, что объект закрыт. За эти годы  охрана заповедника пресекла более 2000 случаев незаконного проникновения. 

Сегодня мы работаем с учеными. Вместе со специалистом лаборатории спектрометрии и радиохимии Александром Машевским и инженером-радиометристом отдела радиационной безопасности Ольгой Андрюлените едем на делянку, что в 6 километрах от Бабчина. Задача — выяснить, сколько в деревьях радиации. Ольга подносит дозиметр к стволу. Нужно убедиться, что здесь нет скачков уровня радиации. Чисто.  Значит, можно продолжать.  Лесник срезает три дерева, а Александр собирает в мешок опилки и уносит с собой землю. Для чего? Опилки и почва — это и есть пробы, которые в лаборатории разберут бук-вально по частицам.

Правда, то, что мы сейчас делаем на делянке, к науке не имеет никакого отношения. Смысл этой работы — определить, возможно ли использовать древесину в народном хозяйстве. Если радионуклиды в пределах нормы, то древесина пойдет на хознужды заповедника. О продаже населению речи даже не идет.

Для научных исследований используется более тонкий инструмент, который щадит дерево при заборе пробы. Схематично это выглядит так: в ствол дерева вкручивают цилиндрический бурав, из которого извлекают древесину и позже исследуют. Главное, нет необходимости валить дерево. 

Спустя два часа возвращаемся в лабораторию, к слову, одну из лучших в стране. И сразу в зал пробоподготовки. На стеллажах — высушенные растения в пакетах, опилки на газетах. Специалисты раскладывают свежие пробы. Несколько дней они будут сушиться, потом попадут в ступку, а позже — в измерительный сосуд. Это инструментальный способ анализа, позволяющий определить цезий-137, стронций-90, америций-241, объясняет Вячеслав Забродский, заведующий лабораторией, хорош своей оперативностью. Результаты могут быть готовы и через 10 минут.   

Однако этот метод не подходит, если нужно выявить более низкую концентрацию.  И тогда используется более серьезное оборудование — система микроволновой подготовки, атомно-абсорбционный спектрометр, жидкостно-сцинтилляционный анализатор. 

Лаборатория определяет радионуклиды не только в заповеднике, но и в ближайшей к нему зоне. И не только в почве да растениях. Здесь исследуют все образцы проб объектов окружающей среды, которые поступают из научных отделов. А поступают разные. В лаборатории определяют содержание трансурановых элементов в образцах внутренних органов (мышечных и костных тканях, печени, легких). Так, в 2011 году исследовали более 100 образцов кабанов. В мышечной ткани животных обнаружили плутоний. Попадает в руки лаборанту и незаконный улов браконьеров. Чаще всего рыба оказывается зараженной. В общем, работы хватает в любое время года.

А вот для егерей самый пик — апрель-май. 

И результаты впечатляют. Популяции животных, ранее водившихся в этих местах, только увеличиваются. Появляются и те, каких до аварии на ЧАЭС не было. Например, благородные олени. Появившихся в 1992 году животных можно встретить по обе стороны Припяти. Сейчас их около 700 особей. Прописку получила и европейская рысь: сейчас их здесь более 30. 

Хорошие кормовые условия, отсутствие фактора беспокойства привлекли сюда самого крупного хищника нашей фауны — медведя. Сейчас он осваивает наровлянскую часть заповедника. Предположительно расквартировалось уже 5—6 особей. Егеря встречали даже медведицу с медвежонком. 

Лошадь Пржевальского забрела в заповедник в 2007 году. Тогда зашли 6 лошадей — 2 жеребца и 4 кобылки. В 2009 году они дали потомство, в 2014-м у первых мигрантов появились, если сравнение уместно, внуки. Сегодня их около 30 особей. В 1996 году в заповедник заселили 16 зубров, сейчас их уже 129. Одна из многочисленных популяций — барсук.

В общем, не заповедник, а рай для животных. Судите сами: 46 видов млекопитающих, 225 видов птиц, 7 видов пресмыкающихся и 11 видов земноводных. Многие — в Красной книге Беларуси и в Красном списке международного союза охраны природы. Например, орлан-белохвост. Здесь сосредоточена наибольшая в стране и одна из крупнейших в Европе популяция редкого вида — европейской болотной черепахи. А вот кого мы здесь точно не встретим, так это волка с пятью лапами или полевку размером с рысь. Все это фантазии и досужие домыслы. 

Многообразие животного мира волнует, но еще больше волнует состояние неживого. Говорю об уровне радиационного загрязнения. Все-таки основная цель создания заповедника — оградить людей от радиации. 

Природа успешно справляется с последствиями радиоактивного загрязнения, уверен заведующий отделом радиационно-экологического мониторинга Юрий Марченко. Правда, за последние 30 лет картина существенно не изменилась. В биогеоценозах заповедника сконцентрировано около трети выпавшего на территорию страны радиоактивного цезия, более 70% стронция — основных дозообразующих элементов и 97% плутония. В обозримом будущем территория заповедника вряд ли вернется в хозяйственное пользование. Причина — в долгоживущих трансурановых радионуклидах.

Впрочем, бояться радиации не нужно, уверен Юрий Марченко. Нужно лишь соблюдать элементарные нормы и правила радиационной безопасности. Так, сотрудники заповедника, а их чуть более 400 человек, стараются меньше бывать на загрязненной территории. Они проходят индивидуальный радиометрический контроль, также контролируется внешнее и внутреннее излучение. Так что радиация не пугает, а, скорее, держит в тонусе.

misnilena@yandex.ru