На бывшей территории чудовищного концлагеря Освенцим показался поезд и раздался гудок. 60 лет назад он возвестил бы приход эшелона с тысячами новых смертников, а вчера с него началась траурная церемония. Президент Польши Александер Квасьневский - он выступал первым - поблагодарил Советскую Армию за то, что она принесла свободу концлагерю Освенцим. Владимир Путин в свою очередь сказал, что Россия всегда будет бороться с проявлениями расизма и антисемитизма. Призвал не забывать жестокие уроки прошлого, всегда помнить их причины и сделать все, чтобы ничего подобного не повторилось. Говорили и узники, из их уст слова звучали особенно веско. Они хорошо знали, о чем говорят, к тому же для многих из них это была, наверное, последняя возможность обратиться к миру с просьбой вечно хранить память и помнить об ответственности.У памятника жертвам Освенцима зажглись поминальные свечи. Одну из них от имени граждан Республики Беларусь поставил Геннадий Новицкий, возглавляющий официальную белорусскую делегацию, другую - 28 пожилых белорусов, бывших узников концлагеря.
Снег засыпает землю так, как будто хочет спрятать следы... Но все следы сегодня ведут в небольшой городок под Краковом — Освенцим...
Поезд из Варшавы приближался к конечному пункту моей командировки, когда я поймала себя на мысли, что слишком пристально вглядываюсь в окружающие пейзажи. Мистика, конечно, но в бескрайних заснеженных полях мне чудились знакомые по фотографиям бараки Освенцима. Перевожу взгляд на соседа напротив и вздрагиваю от неожиданности: прямо перед моими глазами черные буквы «Аушвиц» (по–нашему — Освенцим) и число — 27 января 2005 года. «Черт, какое 27–е, ведь сегодня пока еще 26–е?!.» Сосед, заметив мои расширившиеся от ужаса глаза протянул... завтрашний номер газеты:
— Если хотите, посмотрите, это наш спецвыпуск к 60–летию освобождения лагеря. Он выйдет только завтра, но я, отправляясь в командировку, захватил в типографии сигнальный экземпляр.
Одним словом, оказалась я в одном купе с коллегой из польской «Речи Посполитой». И это была удача, так как в пути я размышляла, а какой, собственно, нерв чувствует современная Европа в Аушвице? И чувствует ли? Об этом и спросила коллегу.
27–летний репортер «РП» откровенно признался, что никакого такого нерва он лично не чувствует. Деловито перечислил свою программу: побывать на пресс–конференциях Ющенко, Путина и Чейни. Спрашиваю, а что же он думает о предстоящих событиях в самом Освенциме? «Но это ведь просто символ», — протянул он.
Просто символ? Полистала подаренный «дадатак» к 60–летию. Там есть все: и цифры, и документы, и даже рисунки заключенных. Но не было ни одного интервью, ни одного фото освободителей — солдат Красной Армии.
«Сегодня в пресс–центре будет конференция с участием солдат–освободителей. Сходите, там будет и белорус, вам это особенно важно», — посоветовал осведомленный «речьпосполитовец».
...Коллеги с профессиональным блеском в глазах ждут в пресс–центре «делателей новостей». Моя новая знакомая Мая из Франс Пресс интересуется, сколько белорусов погибло в Аушвице, лихорадочно записывает цифру в блокнот. Я же, рассеянно поддерживая разговор, напряженно ожидаю выхода анонсированных освободителей. Должна же наконец наша разноязыкая братия знать своих героев в лицо!
Увы. И здесь громкое молчание. Из десяти человек, пришедших на пресс–конференцию, освободитель только один — Макс Привлер. Кто–то, видимо, ошибся, назвав его в бумагах белорусом. Но я, пообщавшись с этим удивительным человеком, не пожалела о неоправдавшихся надеждах.
Макс из Израиля — в прошлом Максим из Ивано–Франковска — участник освобождения Краковского воеводства, как он говорит, «боец 211–й стрелковой разведки», сказал–таки главные слова. Правда, добрая половина моих коллег не услышала этих слов, так как ими обсуждался слух о «прессухе» Ющенко. А рассказал Макс о советском полковнике, который, отправляя своих бойцов «211–й стрелковой разведки», говорил: «Пойдете в разведку, не убивайте гитлерюгенд, они еще дети, будем их перевоспитывать». Жаль, что гуманизм советского человека, воина, освободившего смертников Освенцима, не звучит здесь по–настоящему. Я только что приехала на этот международный форум и еще надеюсь услышать эти слова о главном.
Опаленное детство
Встречаю автобус, в котором из Беларуси приехали 28 узников Освенцима. Еще в Минске перед отъездом я разговаривала с одной из них — Александрой Васильевной Борисовой. Ее рассказ был напечатан в «СБ». Он заканчивался такими словами: «Освободили нас 27 января 1945 года. Помню, меня солдат держал на руках, а я пела ему лагерную песню...» Она тоже помнит, что первой пришла разведка, и когда я рассказала ей о Максе Привлере, она захотела его увидеть и сказать спасибо: вдруг он и есть тот солдат, которому она пела свою песню.
Теперь, когда вокруг нас квадратные километры лагерной земли, на Александру Васильевну снова нахлынули воспоминания, глаза стали влажными. В Освенциме у нее была подружка, и она просит ее упомянуть. Алла Даниловна Капустина сейчас живет в Браславе. Они иногда вспоминают Освенцим: «А помнишь, как кривая «штубовая» (старшая по бараку – Н.Р.) нас по голове била?!» Вместе с подружкой они и выживали, поддерживали друг друга, когда совсем не было сил.
Сашу, Аллу и всех остальных детей фашисты разлучили с матерями в 1943 году. Они как дети подпольщиков, партизан носили на одежде красные треугольники и букву «п», дескать, «политические». Девять из десяти детей не выдержали голода, холода, болезней, издевательств, опытов.
Саше повезло. Она добрым словом вспоминает польских женщин, которых немцы пригоняли на работы, — они выходили ее, когда девочка заболела. И, слава Богу, Борисова нашла свою маму. Точнее, это мама после освобождения прибежала из другого барака, подняла обессиленную дочку на руки. А вместе с ней взяла еще чужих мальчика и девочку.
Леониду Егоровичу Лобаченко повезло меньше. Ему было всего три годика, когда его семья (тоже партизаны) попала в Освенцим. Когда фашисты разлучили его и брата с матерью, он еще не знал, что видит ее в последний раз. Он приехал сюда, чтобы найти кого–то, кто мог видеть его мать. Леонид Егорович оторвался от группы, чтобы найти тот семейный барак, в котором он еще был рядом с матерью. На этом месте он поставил свечу, которую привез из Минска. На свечке выцарапал имя мамы — Стася, Станислава Иосифовна — и бабушки Ольги Кондратьевны.
А вот Зинаида Ивановна Антонова, тоже партизанская дочь, везла с родины цветы. Я увидела женщину с букетом и белорусским флагом на бэдже и подошла спросить, для кого цветы. Тоже для мамы. Она хочет положить их туда, где сожгли ее. Она заболела тифом, а с больными эсесовцы не церемонились.
Женское поле
Сколько таких матерей сгорели в печах Освенцима, сломались на работах... Наша делегация встречается у «женских ворот», на «женском поле». Думаю, этимологию этих стихийных названий объяснять не надо. По белорусской традиции здесь же бывшие узники накроют стол, помянут своих близких и друзей, всех невинных жертв гитлеровского геноцида.
Я где–то слышала, что Освенцим — это 40 квадратных километров. Сейчас я стою посреди этого огромного заснеженного поля. Холодно. А как здесь, наверное, будет красиво весной — зелено, ярко! А тут рассказывают, что в те весны земля вокруг была голая. Потому что всю траву съедали узники.
Белорусский посол в Польше Павел Латушко рассказал мне, что на официальном приеме от имени президента Польши, на котором присутствовала и официальная белорусская делегация, Александер Квасьневский наградил нескольких оставшихся в живых советских воинов–освободителей концлагеря Кавалерийским крестом за заслуги. Среди них был и белорус — полковник в отставке Николай Чертков.
Торжественная церемония закончилась, как и начиналась, — паровозным гудком. Пронзительный скрип тормозов — и через сумрачный лагерь пролегли две горящие линии, уходящие в вечность. Вечной остается и память об этой трагедии.
Освенцим.
