С 1957 года – в белорусском Национальном театре им. Янки Купалы. Один театр. Одна жена. И, кажется, одна киностудия – «Беларусьфильм». Настолько самобытный национальный актер, что режиссеры, возможно, попросту не знали, как использовать этот талант не в белорусском материале.
Мы давно дружим, но почтительно обращаемся друг к другу по имени-отчеству.
– Давай, Геннадий Степанович, начнем с твоей родословной…
– Родился в Могилеве. Отца не помню, он рано умер. Мать быстро вышла замуж вновь и отдала меня на воспитание тетке, потом я видел ее всего три раза. Тетя Марфа Гавриловна Цибульская, сельская учительница, меня и вырастила. Так что кровей я незнаменитых, зато учительская среда рано начала пичкать меня книжками – огромное ей спасибо. До сих пор единственное хобби – почитать. На мне род Овсянниковых заканчивается. Наследников нет.
– Что-то мы грустно с тобой начали. Кто тебя не знает, не подумает, что ты – прежде всего актер комедийный, хохмач и сказитель веселых баек, сказочник на радио, хитроватый деревенский дед в кино. Впечатление такое, что вне юмора ты и не существуешь, это твое естественное состояние или дань профессии?
– Я по жизни весельчак. Мне так жить легче, хотя с годами становлюсь грустнее. Да и коленце, как прежде, отколоть уже не могу. Профессия все больше вглубь уходит, в мозги.
– По-моему, ты цирк любишь. Есть ли что-то общее у театрального комика и клоуна?
– Помню, были такие белорусские циркачи братья Воронецкие – человек пять. Они перекидывали чугуны и ловили их на ухват. Так вот я часами мог смотреть на них. У меня так, как ни старался, не получалось. Мне проще поговорить, а в цирке есть великая достоверность. Там работать надо и всегда быть в тонусе.
Думаю, что клоуны – люди очень серьезные. Вспомните Юрия Никулина, Олега Попова… Мы же, комики – хохмачи. Мы наивные и легкие. Чаще смеемся над собой. Выйти и на цирковую арену, и сыграть в кино мог только Юрий Никулин. Что-то от цирковых клоунов было и в Ролане Быкове, и в Евгении Леонове, даже в Фаине Раневской. Мои кумиры – Грибов, Жаров, Мартинсон, Яншин. Из наших белорусских – Глеб Павлович Глебов или витебский актер Александр Константинович Ильинский. У этих людей гигантский выброс смеховой энергии.
– Знаю про твою любовь к Чехову. Тебе посчастливилось сыграть в «Свадьбе», поставленной в купаловском театре московской командой. Спектакль объехал Россию и Францию. Тебе все пели дифирамбы за 15-минутный выход в роли Ревунова-Караулова. А это персонаж трагикомический.
– Вот-вот, наиграться так и не успел. Стоит вспомнить споры Станиславского и Чехова о том, почему писатель упорно называл свои пьесы комедиями. У него нет ни клоунов, ни комиков, зато присутствует нечто другое – философия. Я вот мечтаю сыграть Фирса. Но не ставят «Вишневый сад». А в «Чайку» меня не пригласили. А хотелось бы попробовать взять еще одну высоту с моего нынешнего понимания чеховского и комического.
Но, наверное, меня видят все же этаким скоморохом.
– Думаю, скорее актером типажным. Мне кажется, что кино только и делает, что эксплуатирует этот твой человеческий тип: веселый хлопец, подвыпивший дядька, странноватый дед. Но ведь в театре у тебя такие роли-глыбы, как Терешка Колобок в макаенковском «Трибунале», Фома Опискин в «Селе Степанчиково» по Достоевскому, Авдей в драме Бутрамеева «Страсти по Авдею», Миллер в спектакле «Коварство и любовь» Шиллера, Ванюшин в найденовских «Детях Ванюшина», Мультик и Василь в «Вечере» Дударева. В кино только «Свеженина с салютом» позволила сделать что-то другое, новое. Роли влияют на тебя как на человека, особенно эти перечисленные, серьезные?
– Не очень. Признаться, многие от меня настоящего далековаты.
– Веселые артисты всегда производят впечатление счастливых людей.
– Я и есть счастливый. Учился у лучших педагогов. Работаю в лучшем театре страны. Последним удостоился звания народного артиста СССР в 1991 году. После меня его никому не давали. Жена Нина Владимировна, с которой мы вместе более 30 лет, слава Богу, не из театральной среды. Встретил своего драматурга и своего режиссера. Играл во всех пьесах Андрея Макаенка. Работал в большинстве спектаклей Валерия Раевского. Друзьями не обделен. Врагов нет.
– Ну просто картина маслом. Но ведь ощущаешь когда-нибудь одиночество? Ты вообще человек коллективистский или одинокий?
– Прежде – очень даже коллективистский. Сейчас – больше одинокий. Наверное, оттого, что организму стало требоваться много запчастей. Иногда дома полежал бы, но надо идти на работу, в коллектив. Надо же за что-то запчасти покупать.
– Смотришь ли работы коллег в других театрах?
– У себя в театре все смотрю. У других иногда. Бывает, правда, что не досиживаю до конца, потому что мне не интересно смотреть на то, что и сам умею. Не люблю, когда о чувствах рассказывают или все показывают. В искусстве должна быть загадка, чтобы зритель сомневался и мучился. Образец на всю жизнь – московский спектакль «Господа Головлевы» со Смоктуновским в главной роли. Спектакль шел более трех часов, а мне казалось – минуты. Испытал потрясение. Или «Дальше тишина» с Раневской и Пляттом.
– А ты смог бы сыграть такую любовь, как в спектакле у этой пожилой пары? Вообще приходилось ли играть любовь мужчины и женщины?
– Такую, как у Шекспира? Нет, конечно. Не довелось.
В партнерстве с Галиной Макаровой много играли семейных пар. Сейчас вот партнерствуем с Тамарой Мироновой. Но это любовь устоявшаяся, что ли, бытовая, сельская, без признаний и монологов о чувствах, со взрослыми детьми. Боюсь, мне не поверят, если начну всерьез в любви объясняться. Сцена проявляет человеческую суть. А я на сцене с молодых лет пожилых играю. Помните, Анна Ахматова писала: «Некрасиво, когда пожилой человек познает таинство любви». Хотя в натуре я совсем еще даже нестарый.
– Что тебе интересно за пределами профессии актера? Машины? Дача? Поездки за границу? Алкоголь? Женщины?
– Никогда не привлекали машины и дачи. Денежные накопления долго не задерживаются. За рубеж ездил только на гастроли с театром. Вдали от дома уже на третий день начинаю томиться. Отдыхать там не умею. Не обращай внимания на пафос – но что мне Испании и Египты?! А вот два последних вопроса вызывают радостные воспоминания. Это согревает.
– Напоследок не могу не спросить об учениках. У такого самобытного актера должны быть последователи. Педагогикой не пробовал заниматься, ты ведь знаешь профессию изнутри? Вспоминаешь, как в молодости, стоя у кулисы, наблюдал за купаловскими мастерами?
– Мои педагоги, царство им небесное, дали мне столько, что, боюсь, не смогу передать другим и половину. Я никогда не взберусь на плечи своих учителей. И пытаться не стоит. К тому же нынешняя молодежь, увы, за мастерами не наблюдает. Так что насчет учеников не знаю, а вот последователи есть. Меня весь театр копирует. Даже женщины. Правда, мало у кого хорошо получается. Непросто понять другого человека и устроить праздник.
Как-то пытались меня затянуть преподавать в университете культуры. Но я очень скоро понял, что педагогика – адова мука. И сбежал. Так что учить не умею. А вот учиться все еще люблю.
