Нельзя согласиться с теми, кто согласно моде хулит массовую песню, аттестуя ее как "бессовестную служанку политики". Нет. Будем более справедливы: хорошая песня была выше "пропаганды" и прежде всего это касается того периода, когда на страницах газет чаще всего высвечивалось слово "призыв".
Призыв в песне - понятие деликатное. Даже очень. И война необычайно обострила это понятие. Внутренний слух категорически отвергал не только каждое фальшивое слово, но и формально обозначенный звук "ратной трубы", клич фанфар - все то, что ассоциировалось с провозглашением лозунговости (одна из очень редких удач преобразования "плаката в песне" - знаменитая "Священная война").
Любопытно, что официальное требование, предъявлявшееся к песне в июне - июле 1941 года, - обязательное наличие призыва. Потому-то в Союзе композиторов и забраковали "Вечер на рейде" В.Соловьева-Седого: "Где же здесь призыв? Где мобилизующий пафос? И вообще: у Седого и поэта Чуркина нет ни слова о войне!..".
Случилось, однако, так, что именно "Вечер на рейде" стал "чемпионом" популярности. И когда пели "Прощай, любимый город, уходим завтра в море", люди хорошо чувствовали мотивы тревоги и надежды. Они воплощались теперь совершенно по-новому: в неторопливом размышлении - строгом, но и удивительно задушевном. Если угодно, в этом и заключалась новаторская трансформация призыва.
"Оказалось, что грусть и печаль могут быть не менее мобилизующими". Такая, вроде бы, элементарная мысль, высказанная Соловьевым-Седым, была в те годы чересчур смелой, рискованной. И даже самого Тихона Хренникова не очень-то жаловали, когда в начале войны он написал свое "Прощание": "Хоть это и марш, но замешенный на старинном романсе! Отсюда ведь горечь расставания: "Иди, любимый мой, родной, суровый день принес разлуку". И Дунаевского тоже ругали - за "Мою Москву" ("Дорогая моя столица, золотая моя Москва"): что же это за марш с такими сентиментальными оборотами? А между тем и Хренников, и Дунаевский (а вместе с ними и другие авторы военной песни) продемонстрировали, что старинная, действительно романсная интонация, соединяясь с маршевым ритмом, дает поразительные результаты. Новая жизнь словно вливается в казалось бы "ветхие мотивы"...
Сентиментальные? Это слово долгое время было пугалом, тяжким обвинением. А ведь исконная традиция сентиментализма, восходящая к Карамзину, повлияла и на песенную поэзию военных лет: наивные и трогательные герои неизменно вызывали сочувствие слушателя. Не потому ли таким симпатичным казался улыбчивый паренек из фронтовой лирики - будь то "На солнечной поляночке" Седого - Фатьянова, "Моя любимая" Блантера - Долматовского или "Давай закурим" Табачникова - Френкеля. "На войне люди и грубеют, и становятся вдвое чувствительными", - писал в 43-м году Илья Эренбург. Вдвое чувствительными... Сейчас, через столько лет, хотелось бы вспомнить, что знаменитая "Землянка" была вначале доверительным солдатским "письмом в стихах", посланным поэтом А.Сурковым своей жене (именно из фронтовой землянки)
: Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Песню, между прочим, запретили, ибо военные цензоры не могли смириться с признанием того, о чем писал фронтовик своей любимой
: До тебя мне дойти нелегко,
а до смерти - четыре шага.
Запрет отменил лишь Сталин, который знал Суркова лично и "протежировал" ему. Попробуйте сейчас спеть мелодию Константина Листова на эти стихи. Разве она лишена сентиментальности?
И разве удивительная и такая родная для солдата "Темная ночь" Никиты Богословского прошла мимо русской традиции? Нет, не прошла. Конечно же, значение прекрасных песен от этого не уменьшалось.
Закономерно - жестокость порождала свою противоположность: самая страшная война нашего столетия определяла "расцвет нежности". Отсюда "Синий платочек". Отсюда и "Огонек" - народный мотив на стихи М.Исаковского ("На позицию девушка провожала бойца"). Мне довелось слышать (и неоднократно), как в огромных концертных залах пел свой "Случайный вальс" Марк Григорьевич Фрадкин ("Ночь коротка, спят облака"). И всякий раз я видел слезы на глазах слушателей. Даже молодых. Интересно: когда мы говорим о лучших музыкантах-исполнителях времен войны, то прежде всего вспоминаем тех, кто "пел сердцем": Л.Утесова, К.Шульженко, М.Бернеса.
Нам надо обязательно понять, что цензура (отечественная, советская) допускала, т.е. разрешала иногда говорить истину, пусть и в строго определенном диапазоне. Да, четко регламентированном, но тем не менее достаточно широком. В каком именно? В том, что молодой воин, всей душой стремясь к своей любимой, осознавал: дорога к ней ведет через войну. Хочешь обнять подругу - победи врага! И еще: любое явление искусства всегда многомерно. Русская военная песня - одно из свидетельств сказанному.
ЗАКОВ Владимир.
