13 июня 2008 года в Ножай-Юртовском районе республики группа боевиков вошла в село Беной-Ведено и находилась в нем в течение нескольких часов. Согласно информации следственного комитета прокуратуры Чечни, численность группы составляла от 20 до 60 человек. В результате рейда боевиков были убиты 3 человека, сожжены несколько домов, принадлежавших представителям власти и правоохранительных структур. А 9 июня – за 4 дня до трагедии – взорвалось неустановленное взрывное устройство, и 5 июня возле кафе в Малгобеке произошел взрыв самодельного устройства.
Но особенно «урожайным» на тревожные сообщения оказался в июне 2008 года Дагестан. 12 июня 2008 года на дороге между населенными пунктами Хасавюрт и Бабаюрт была обезврежена бомба эквивалентом в 5 кг тротила. Утром 13 июня в Махачкале прогремел мощный взрыв, в результате чего был убит один человек. В селении Байрамаул Хасавюртовского района в этот же день проводилась спецоперация по ликвидации боевиков, засевших в одном из частных домов. Там был введен режим контртеррористической операции. По официальной версии, боевики, не желая сдаваться, покончили с собой. В этот же день министр внутренних дел республики Адильгерей Магомедтагиров заявил о том, что в Дагестане предпринимаются дополнительные меры по обеспечению общественной безопасности.
В условиях отсутствия публичной политики и возможности для публичной же дискуссии анализировать причины новой нестабильности и рассматривать ее новые движущие силы, равно как и лозунги, идеологию и практику, не принято. Фактически происходит соревнование двух дискурсов. Один можно обозначить формулой «На Кавказе все спокойно», а другой можно определить как безудержный алармизм. Для него подходит формула «Кавказ скоро отделится».
Между тем сегодня чрезвычайно важно понять, насколько ситуация в трех республиках Северного Кавказа и этого региона в целом похожа, а где существуют различия?
С нашей точки зрения, можно говорить и о неких общих вызовах, и о серьезных отличиях. Общим вызовом везде – и в Чечне, и в Ингушетии, и в Дагестане – является радикальный ислам. Сепаратистские идеи никогда не были востребованы в Ингушетии и Дагестане, а в Чечне «ичкерийская идея» оказалась отвергнутой самими вчерашними сепаратистами.
7 октября 2007 года Доку Умаров, один из лидеров чеченских сепаратистов, который до того времени считался «президентом Чеченской Республики Ичкерия», выступил с обращением, в котором провозгласил новое образование – Кавказский эмират. Умаров объявил себя «эмиром моджахедов Кавказа» и призвал к всемирному джихаду против всех, «кто напал на мусульман».
«Наш враг – не только Русня, но и Америка, Англия, Израиль – все, кто ведет войну против ислама и мусульман», – заявил Доку Умаров. Неудивительно, что находящийся в Лондоне Ахмед Закаев поспешил отмежеваться от нового «эмира». 22 ноября 2007 года он стал главой «правительства Чеченской Республики Ичкерия», которое не имеет ничего общего с «Кавказским эмиратом».
Умаров, провозглашая Кавказский эмират, заявил, что сепаратистская Ичкерия будет существовать только как административно-территориальное образование в составе будущего эмирата. Она станет одним из вилайетов. Первым среди равных. Один из немногих оставшихся в живых полевых командиров Ичкерии фактически самостоятельно ликвидировал это непризнанное образование, считавшееся в 1990-е годы одним из главных вызовов для российской государственности на Северном Кавказе. Как бы то ни было, ичкерийская идея окончательно была принесена в жертву идее надэтнического исламистского протеста.
«В ходе операции, по уточненным данным, уничтожено 11 кадыровцев, ранено не менее 17. Захвачены в плен 13 муртадов… Моджахеды атаковали до 20 объектов на территории села. Сожжены не менее 10 домов муртадов и пособников русских кафиров. Обыски и профилактические мероприятия проведены в 40 домовладениях, принадлежащих муртадам и пособникам оккупантов». Так описывает нападение на Беной – Ведено известный в исламистских кругах интернет-ресурс «Кавказ-Центр».
Лексика сообщения показывает, кто является мишенью для боевиков. Это, во-первых, кафиры (то есть неверные) и муртады (то есть мусульмане, которые только внешне являются таковыми, по сути же они предали идеалы ислама). Враг маркируется, таким образом, не в терминах этнического национализма. Это – не федералы, это – «враги чистого ислама». Эти же идеалы защищают (хотя по-разному и с разной степенью «чистоты веры») боевики в Дагестане и Ингушетии. «Свобода Чечни» уступила место лозунгам «исламской солидарности». Это объясняется как внутренними, так и внешними причинами. Надежды на то, что Запад предпочтет продолжение «распада империи зла», не оправдались, а потому взоры вчерашних националистов обратились на Восток. Стоит особо отметить, что если в лозунгах «ичкерийцев» антизападничество не присутствовало, то Доку Умаров называет врагом «истинных мусульман» западный мир.
Все три примера – Чечню, Дагестан и Ингушетию – объединяет и общий подход к управлению Северным Кавказом. Такой подход можно назвать «дистанционным». Главное – внешняя лояльность элит и гарантии того, что никто не будет отделяться. Цена вопроса – растущий региональный партикуляризм, отсутствие российского права и государства в регионе.
Однако дальше начинаются различия. Республиканская власть в Чечне гораздо лучше организована и консолидирована, чем в Ингушетии и Дагестане. Кадыров-младший имеет свой ресурс популярности и поддержку. Кадырову никакой оппозиции, кроме той, которая существует в горах, нет. Многие «ичкерийцы» комфортно устроились в администрациях разного уровня и в «силовом блоке» республики. Даже из-за границы в Грозный периодически приходят «месседжи» об идеологической поддержке. Созданная Рамзаном «вертикаль» не позволяет существовать какой-либо системной оппозиции. Отсюда выбор – либо горы (и идеология общекавказского исламского протеста), либо бюджетная и личная зависимость от первого лица республики.
В Ингушетии иная ситуация. Власть не имеет ресурса популярности, даже близко сравнимого с кадыровским ресурсом в Чечне. Она воспринимается не как «своя». В республике очень сильны ожидания каких-то кадровых изменений в руководстве. Но и оппозиция в Ингушетии иная. Она не сводится только к радикальным исламистам. Здесь присутствует «лоялистская» оппозиция, которая апеллирует к российской власти и российскому же законодательству, не поддерживает сепаратистские подходы и ценности «чистого ислама», предпочитая мирные средства борьбы диверсионным акциям и терроризму.
Отметим, что такой тип оппозиции в Чечне не присутствует вовсе, а в Дагестане не слишком силен, чтобы с ним считались. Светская демократическая оппозиция (КПРФ, «Яблоко», СПС) утратила былое влияние и деморализована. Взять хотя бы трагическую гибель лидера местных «яблочников» Фарида Бабаева в прошлом году. В мае нынешнего года оппозиционеры-«лоялисты» Ингушетии выступили с «конструктивным предложением» о возвращении во власть Руслана Аушева. По данным на 12 мая, количество подписантов составило 18 тысяч человек, а на 5 июня эта цифра достигла 50 тысяч. Организаторы акции планируют передачу подписей в администрацию Президента РФ.
«Аушевская акция» ставит перед Москвой серьезную дилемму: как управлять регионом, не поддаваясь партикуляризму и вместе с тем имея на месте власть, располагающую хотя бы минимальным уровнем поддержки населения. Аушев был крайне неудобным партнером, склонным к экстравагантным политическим шагам. А сегодняшняя власть в республике лояльна федеральному центру сверх всякой меры, но у нее нет налаженной системы обратной связи, а потому и уровень «порядка» неизбежно снижается. Зато растет разочарование в способности властей улучшить ситуацию.
В Дагестане «вертикаль» в принципе невозможна. Фрагментированное общество (разделенное по этническому принципу и по разному восприятию ислама) требует не диктатора, а медиатора. Старая модель 1990-х годов «коллективного президента» (Госсовет, в который входили представители основных 14 этнических сообществ республики) была заменена моделью президентской республики. Муху Алиев имеет определенный ресурс популярности и значительное политическое влияние, но сам конгломератный характер дагестанского общества в условиях отсутствия внятной федеральной стратегии развития республики определяет особые правила.
В сегодняшнем Дагестане существуют три основные группы конфликтов. Первая – это противоборство «традиционного» ислама (суфийского, тарикатистского) и салафитов (или ваххабитов, как их называют СМИ и власти республики). Вторая линия раскола – этническая, хотя сегодня эта проблема слабее выражена, чем в начале 1990-х. И третья группа конфликтов – это дагестанцы, которые живут за пределами республики, но обладают определенными финансовыми ресурсами и политическими амбициями, и местная элита.
Объективно «дагестанские внутренние эмигранты» работают на «открытие» республики. Между тем их амбиции вступают в противоречие с властной элитой Дагестана всех уровней. Эта элита формировалась еще во времена КПСС, и она намного меньше изменилась в отличие от соседних республик. Она привыкла получать карт-бланш от Москвы на «стабилизацию ситуации» и не конкурировать ни с кем. И если с теми же этнонационалистами или религиозными радикалами официальная Махачкала знает, как бороться, то с «новой волной» «внутренних эмигрантов» не очень понятно, что делать.
Существование столь разнообразных по происхождению протестных «полей» возможно только в условиях, когда социальные отношения базируются не на институтах, а на неформальных принципах, личных отношениях. Отсутствие публичных процедур и институциональных норм приводит к тому, что в республике, перегруженной разноплановыми, но во многом объективными противоречиями, спорные вопросы решаются посредством насилия. В этом смысле мотивация и легитимация такого насилия – второстепенный вопрос. За этим, как правило, дело не стоит.
Таким образом, Северный Кавказ имеет разноплановые проблемы, которые невозможно разрешать «под одну мерку». Однако «пробуждение» этого региона, рост протестных настроений, пусть и по-разному окрашенных, говорит о том, что Кавказ, как никогда ранее, требует осмысленной стратегии развития. Стратегии, в которой Российское государство будет не бесстрастным свидетелем и «экспертом», а организатором самого процесса развития.
Сергей МАРКЕДОНОВ,
зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук
