Проблема падения престижа чтения в целом и забвения серьезной литературы в частности гораздо более сложна и многогранна, чем может показаться на первый взгляд. Подобная ситуация на постсоветском пространстве выглядит вдвойне парадоксально, поскольку СССР заслуженно считался самой читающей страной. Причем первенство в количестве прекрасно уживалось с качеством потребляемого литературного продукта. На мой взгляд, формированию утонченного литературного вкуса массового советского читателя вольно или невольно способствовала цензура. Цербер, бдительно стороживший идеологические догмы советского строя, не только лишал возможности ознакомиться с тем пластом мировой литературы, который выходил за рамки кодекса строителя коммунизма, но и ограждал от низкопробной бульварной литературы, коей был перенасыщен книжный рынок за «железным занавесом». При этом действительно талантливые произведения авторов–диссидентов все равно прорывались к своему читателю, будоража умы и души.Ураган абсолютной свободы, грянувший в 90–х, начисто смел все цензурные барьеры, и читающая публика бросилась утолять голод запретным. Внезапно легкодоступными стали книги, одно упоминание о которых раньше могло сломать человеческую жизнь. Самиздатовские листки можно было безбоязненно заменить на солидно изданные тома и поставить их на самое почетное место в домашней библиотеке.
Предрыночное поколение действительно избавилось от пропахших нафталином классиков соцреализма и материалов очередного партийного съезда. Однако их место занял тот самый массовый ширпотреб, от которого ранее нас ограждал «санитарный кордон» цензуры. Эта литературная «жвачка» заполонила умы и души, вытесняя умение думать и сопереживать. Убивая веру, разрушая моральные устои, агрессивно вытесняя из сознания то «разумное, доброе, вечное», что еще гнездилось в его уголках. Книга перестала быть советчиком, другом и собеседником, превратившись всего лишь в оружие, убивающее время. Читатель, однажды очнувшийся от летаргии сознания, с ужасом обнаружил, что отказаться от наркотического дурмана бульварного чтива очень тяжело. Как итог, вслед за классиками соцреализма на свалку либо в букинистические магазины отправилась классика, читать которую вдруг стало нудно и скучно. А потом родилось компьютерное поколение, знающее об СССР лишь из немногочисленных уроков истории, а «Войну и мир» листавшее только в интернет–сборниках, уместившихся на тридцати страницах.
Конечно, можно свалить все на ритмы техногенного века, бурное развитие компьютерных технологий и прагматизм жизни. Под этим соусом можно сократить часы, отведенные на литературу в общеобразовательных школах, убрать из экзаменационной программы сочинения и вычленить элитарную литературу из числа той, что читает почтеннейшая публика. Но в таком случае вопрос о причинах литературного декаданса можно будет считать риторическим.
