В понедельник я смотрела онлайн-трансляцию нобелевской лекции Светланы Алексиевич

Эта неделя началась с большого события, которое заставило меня думать. Много спорить. Сомневаться. Переживать. И все же...

В понедельник я смотрела онлайн-трансляцию нобелевской лекции Светланы Алексиевич. Меня переполняли противоречивые чувства. Я предпочла бы промолчать. К чему? Полно людей, которые уже высказались. Сделали это аргументированно. Мои эмоции вряд ли добавят что-то новое в эту дискуссию. Промолчать не получилось, и я одной рукой кормила детей, выдавала им уточки для купания и поправляла одеяла, а другой набирала текст в своем смартфоне. Обычный. Бывает, пишешь, чтобы “эх, чертовка, как сказала!”. Я просто, без остановки.

Неожиданно мое мнение вызвало отклик, разгорелись споры. Ведь среди моих виртуальных друзей были те, кто слушал эту лекцию вживую. Писатели, общественные деятели, поклонники таланта Светланы Алексиевич, люди, считающие автора героем нашего времени. Знаете, каково это — написать что-то, что может вызвать откровенный конфликт? Интернет опасный. Но я отправила свой текст на публикацию. Сегодня перечитала. Делюсь.

Я горда видеть гражданина своей страны в столь почетной ситуации и я взволнована как всякий нормальный человек с национальной самоидентификацией — никогда прежде моя страна не упоминалась в этих стенах, и вот!

Но я не смогла прочесть до конца ни одной книги Светланы Алексиевич. Начинала. И не в силах была перевернуть страницу, все во мне протестовало. Мой свекор Леонид Рубинштейн тоже написал книгу воспоминаний “Невозможно забыть”. О Минском гетто, о концлагерях, через которые прошел... Я прочла из уважения к семье моего мужа. А Леонид говорил: “Пока я жив, я должен говорить! Я должен донести!” Практически до самого последнего дня своей жизни он говорил лишь про войну. Про тифозный барак, про трупы своих родителей и брата, которые он, мальчик, тащил в могилу... Его лицо не выражало счастья почти никогда. Я думала о том, что не мне судить, человек прошел через ад. И эти книжные фразы, для меня традиционные, — не заживут шрамы войны. Может, и вправду нужно их солить, чтобы кровоточили?

Но я хочу, чтобы зажили. Чтобы осталось спокойствие. Жизнь. Мир — это не то, что случается, потому что люди боятся войн. Помнят об ужасах. Это плохой мир, построенный на страхе. Мир должен прийти как состояние высшей гармонии, любви, покоя и стабильности. Но нам по-прежнему “закапывают” ужасы войны. Зверства. Еще одна версия. Мне уже кажется, что это нужно совсем не для того, чтобы люди крепко спали. Что рождают в душе истории, рассказанные автором, — страх, отвращение и отчаяние...

Мои бабушка с дедушкой тоже говорили о войне. Я любила слушать. О том, как отряд деда взяли “в котел” и командир принял единственно верное решение — рассредоточиться. Как растворились они в лесу и некоторое время вели свою войну “поодиночке”. Как деда взяли в плен, а он прикинулся заплутавшим деревенским жителем. Как попал в концлагерь в Германии. Познакомился с бабушкой. Война! А у них любовь. Бабушка работала на мясном заводе, девки по ночам носили обрезки сала узникам. Подкупила охрану, за колбасу, и, переодевшись в немецкую шинель, бабушка провела деда через весь город в дом к своему знакомому сапожнику Гансу. Он прятал их почти год, и когда приходили проверки, укрывал в угольной куче, а полицейским отвечал: “Алес гут!” Научил деда сапожному ремеслу и подарил набор инструментов, с которым я сама любила играть в детстве. По выходным собирались за столом большой семьей и мечтали о конце этого ужасного времени.

— В этом горе было столько счастья, — вытирала слезы бабушка. — Столько божьих людей...

Бабушка не уставала благодарить всех, кто помог ей пережить войну. Немца, который приносил лекарства, когда она тяжело болела, Ганса. Просила меня не забывать, что многие немцы так же страдали от этой войны. Говорила, может быть, у меня будет возможность рассказать об этом или даже найти родственников доброго Ганса, чтобы поблагодарить. Даже письмо перед смертью написала. Я храню.

Когда американские войска освободили Кёльн, сапожник выдал бабушке и дедушке узелок с продуктами, деньги и отправил с миром.

В книгах Алексиевич я обнаруживаю другую историю. Как сказал мой приятель: “Там, где писатель говорит “МЫ”, в моей семье всегда говорили “ОНИ”.

Я в отчаянии. Не могу понять, за что миру принесли это не наше “МЫ”? Запротоколировали. Назвали “правдой жизни”...

Слушаю лекцию. Думаю. Спорю.

Мой друг служил в армии, когда случилась авария на ЧАЭС, их просто бросили в очаг. И многие умерли, а он покрылся язвами, но выжил, и у него родились дети с множеством болезней... Знаете, что он говорит: “Все прошло, осталась жизнь, чтобы жить. Я счастлив!”

Жизнь, чтобы жить! Оставив в своих молекулах крови генетическую память о прошлом. Идти дальше, нести светлую сторону человеческой сущности. О ней писать, о вере! Принять все, что было. Но жить в покое. С гордостью в сердце. Чтобы не снились по ночам ведра мяса и солдаты, насилующие девочек.

Некоторые говорят про канун третьей мировой войны. Про то, что сейчас нужно вспомнить, что такое настоящие ужасы и зверства, чтобы не повторилось. Ага. Расскажите это “ИГИЛ”, отправьте им книги Алексиевич. Каждая новая война не похожа на другую. Так что я не наделяла бы произведения Светланы миротворческой миссией.

Но Нобелевская премия — это всегда “за прорыв”. И я надеюсь, что, может быть, что-то не учла. Буду дальше думать.