Театрально–художественный институт стал для меня неприступной крепостью. Во второй раз я пытался поступить на актерское отделение. В приемной комиссии меня запомнили, и после очередного прослушивания профессор Вишкарев сказал: «Молодой человек, с вашей внешностью ни один театр Беларуси вас не возьмет. Не тратьте зря времени».
Татаро–монгольское иго все–таки оставило свой след в нашем роду! Ехать домой в деревню, где меня знала каждая собака, было стыдно, но тут подвернулся спасительный случай — пришла повестка из военкомата. В военкомате офицер просмотрел мой аттестат за среднюю школу, в котором по физике и математике было «отлично», сказал: « Мы направляем тебя в военное училище ПВО. Поедешь в Даугавпилс. За наш счет. Смотри, оправдай доверие!»
В Даугавпилсе нас, абитуриентов, разместили в палатках. Курсанты училища, человек пять, сидели вокруг огромной кучи картофеля — чистили ее к обеду. И палатки, и картошка мне как–то не приглянулись, и у меня закралось сомнение, туда ли я попал. Со мной в палатке оказался парень из Минска. Познакомились, и тут он говорит: «Послушай, моя сестренка учится на балерину. Она говорила, что в этом году набирают ускоренный курс подготовки артистов балета». В ту пору я был отравлен актерством, и я решил срочно вернуться в Минск. Но как?! Ничего не придумав, я пошел сдавать математику. Задачка была несложная, и, не написав решение задачи, я написал ответ, сдал свой листок в надежде, что меня вытурят с экзаменов. Проходит день, другой — тишина, меня не трогают. Иду сдавать физику. Держу в руках билет и говорю экзаменаторам: «Давайте я лучше почитаю вам Пушкина». Экзаменатор изумленно посмотрел на меня: «Не валяй дурака, отвечай по билету!» В этот же день меня вызвали к начальнику училища. С порога генерал начал браниться. В руках он держал мой аттестат и экзаменационный лист.
— Ты что, приехал нам мозги пудрить, артист! Из него человека хотят сделать, а он... Пушкина, ты ж понимаешь! Вот отправлю тебя домой за свой счет и бумагу пошлю в военкомат! Иди! — сказал генерал.
На экзамены я больше не ходил и меня отпустили. Бумагу в военкомат генерал не прислал и дорогу мне оплатили.
В хореографическом училище мне сказали, что завтра в 9 утра меня будут смотреть. Большой репетиционный зал театра оперы и балета. Я стою за ширмой в одних трусах и носках, стесняюсь выйти. За роялем дама–концертмейстер. В зале солисты балета: Давыдов, Корзенкова, Карпов, Харламов, еще две женщины из руководства училища.
— Ну что, ты готов? Выходи! — сказал Давыдов.
Я вышел из–за ширмы, прикрывая руками срамное место.
— Сыграйте что–нибудь, — сказал Давыдов концертмейстеру, — а ты походи под музыку.
Я ходил, прыгал, музыка меняла темп, и я старался попадать в такт. Меня долго гоняли по залу, наконец Давыдов сказал: «А теперь попрыгай на месте».
Стеснение у меня прошло, и я стал прыгать все выше и выше. Давыдов переговаривался с коллегами, и я расслышал: «У него хороший прыжок!»
— Хорошо, одевайся. Первого сентября приходи на занятия, — сказал Давыдов.
Меня определили в первый класс, к маленьким деткам, а мне в ту пору было 18 лет. После двух дней занятий у меня все болело — руки, ноги, спина, но мне сказали, что это нормально, нужно заниматься еще больше и все пройдет. Через две недели занятий я ходил по городу, не чуя земли под ногами. Месяца через два меня перевели во второй класс. К концу года я уже был в шестом классе, где были подростки почти как я, и начинались поддержки партнерш, что при моей ускоренной подготовке оказалось не так просто. Поза ифассе, поза круазе, большой батман, плие — и так каждый день по нескольку часов. В училище стипендии не было, и чтобы как–то выжить, я ходил в миманс — участвовал статистом в спектаклях. За это платили один рубль. За месяц набегало около червонца, иногда больше, в зависимости от репертуара театра.
«На помощь, на помощь, зовите скорее Отелло!» — пел хор.
Мы, миманс, в доспехах, с алебардами бежим через сцену в противоположную кулису. Там стоит Отелло — Зиновий Бабий, готовится к выходу, прочищает голосовые связки.
«Что здесь случилось!» — перекрывая оркестр, запел Отелло — Бабий. Зал взорвался аплодисментами.
Спектакль «Аида». Нас, «пленников», выкрашенных морилкой и связанных веревкой, в коротких туниках выводят на сцену. Мы падаем. Меня толкает партнер по мимансу, кивает на переднего «пленника». У него задралась туника и на оголенных ногах густо торчат крашеные волосы. Нас душит смех. На сцене идет спектакль, зритель, затаив дыхание, слушает, а рядом молодые ребята из кордебалета в полный голос обсуждают своих подружек.
В антракте «Дон Кихота» четверо «идальго» в гримерке забивают козла. В буфете «гладиатор» из «Спартака» поит молоком из блюдечка театрального котенка.
Когда на каникулы я приезжал домой, отец подозрительно посматривал на меня, но ни разу не спросил, чем же я все–таки занимаюсь.
К концу года я втянулся в учебу, привык к театральной жизни, но тут приходит повестка из военкомата. Директор хореографического училища, пожилая женщина, сочувственно посмотрела на меня: «Жаль, очень жаль, но мы ничего не можем сделать. А ты ведь хорошо начал. Очень жаль...»
Вместо больших батманов я почти три года чеканил строевой шаг на армейском плацу, но это не охладило мой «пыл к творчеству». Потом был ВГИК, женитьба после первого курса, и моя жена как–то рассказывала нашим детям: «А ваш папа работал балериной».
Пока я постигал секреты актерского и балетного мастерства, осваивал премудрости кинорежиссуры, наши чернявские мужики интересовались у отца: «Макарович, а где твой Стасек?»
— А, пустая торба. На артиста учится, — грустно отвечал отец.
Советская Белоруссия №5 (24388). Суббота, 11 января 2014 года.
