События 22-летней давности многие до сих пор считают и трагедией страны, и своей личной трагедией
ИСТОРИКИ еще не раз будут возвращаться к событиям августа 1991 года, так называемому московскому путчу, предшествовавшему развалу Советского Союза и смене в СССР общественного строя. В центре тех событий был и Руслан ХАСБУЛАТОВ, в то время первый заместитель председателя Верховного Совета РСФСР. Предлагаем читателям «БН» интервью с ним на эту тему.
— Руслан Имранович, одни говорят, что за ликвидацией Советского Союза стоял международный заговор. Другие уверены, что империя себя исчерпала исторически... По мнению третьих, СССР рухнул под тяжестью экономических проблем. А что думаете вы?
— Утверждения о том, что Советский Союз был обречен, что это было противоестественное образование, — чепуха. Как экономист я не считаю, что при Брежневе был застой — это скорее политический термин, а не историческое понятие. Темпы роста в 60-х годах были довольно значительны. В 70-е — начале 80-х годов они сократились до 3 процентов, но это характерно для любой развитой, «технологически зрелой» экономики. Конечно, перестройка или реформы были нужны. Реформы вообще — процесс непрерывный и при социализме, и при капитализме. Они синхронизируются с определенным этапом научно-технического развития, социального прогресса, с ростом потребностей людей. Изменения постоянны, поэтому и экономическая политика должна непрерывно изменяться, учитывать новые ситуации, новые потребности общества. Это было многим понятно, поэтому мы все приветствовали приход Михаил Горбачева, объявленные им цели, в том числе в рамках перестройки.
Я думаю, в разрушении Союза главную роль сыграли субъективные факторы. Такие, как некомпетентность союзного руководства, эгоистическое желание лидеров союзных республик избавиться от контроля центральных властей, использовать горбачевские демократические реформы для разрушения основ государства и принципов общества.
— Мне казалось, что Михаил Горбачев с самого начала хотел изменить социальный строй, но, по понятным причинам, эту цель скрывал.
— Я так не думаю. Он был достаточно убежденным коммунистом, но на него большое влияние оказывал Запад. Он хотел сравняться с западными лидерами, занять место среди них, к сожалению, у него, как и у многих советских лидеров, был комплекс неполноценности в общении с ними. Запад его подталкивал к реформам, но он по образованию и жизненному опыту не был готов к их разумному проведению. Он не имел ни тактики, ни стратегии — были сплошная импровизация и желание все изменить одним махом.
Самая большая опасность возникла, когда появилась идея заключения нового Союзного договора. Идея совершенно пагубная. Первый Союзный договор, объединивший Российскую Федерацию, Украину, Закавказье, был заключен в 1922 году. Он послужил основой первой советской Конституции в 1924 году. В 1936-м была принята вторая, а в 1978-м — третья Конституция. И Союзный договор в них окончательно растворился, о нем помнили только историки. И вдруг возникает вновь. Своим появлением он ставил под сомнение все предыдущие конституции, как бы признавал СССР нелегитимным. С этого момента дезинтеграция начала набирать силу.
— Горбачев разбудил общественные силы, которые начали на него давить. А противиться этому давлению он был не в силах, тем более что собственных идей, как вы говорите, было немного.
— Да. Его постоянно подталкивали с двух сторон. С одной стороны на него давили ортодоксальные марксисты из Политбюро и секретариата: Лигачев, Медведев и прочие, а с другой — его били буквально под руку лидеры межрегиональной депутатской группы во главе с Юрием Афанасьевым. Они не давали Горбачеву опомниться. Почувствовав, что он близко к сердцу принимает критику, они нашли больную точку — его желание считаться демократом — и постоянно на нее давили: твердили, что он уступает ортодоксальным марксистам, что он нерешительный, надо смелее равняться на Америку и так далее. Позже я сказал одному из тогдашних сопредседателей, что это ведь они разрушили Союз. На что он мне со смехом ответил: «Кроме тебя, никто этого не знает».
Они сперва развалили СССР. После чего перебежали к Ельцину и стали натравливать его на Верховный Совет. К сожалению, роль межрегиональной группы осталась вне поля зрения исследователей. Скорее всего, членов ее до сих пор боятся — они влиятельны и сегодня.
Я не отождествляю академика Сахарова с межрегиональной группой. Сахаров — особое явление. Кстати, если помните, он разработал свой проект конституции и назвал его «Союз Советских Республик Азии и Европы». У него хоть был план. Он не выступал против Советов, а связывал с ними будущее. А у межрегионалов никаких идей и программ не было, кроме разрушения. Они всех обзывали «молчаливое большинство», «брежневское болото», а депутатов из азиатских, кавказских республик просто травили и называли не иначе как «тюбетейками».
— Горбачев собственными руками лепил могильщика себе, партии и Союзу. Если бы он после известного критического выступления Бориса Ельцина на Пленуме ЦК КПСС в 1987 году оставил его во главе Московской партийной организации или направил послом куда-нибудь в Африку, сегодня о Ельцине давно забыли бы.
— Может, и так. Но историю нередко поворачивают личные качества лидеров. Горбачев, я уже говорил, был неравнодушен к критике, поэтому он не мог простить Ельцина. Но, с другой стороны, он был действительно демократом и не мог расправиться со своим противником — это надо признать. Кстати, эти его качества, да еще нерешительность, привели к кровавым событиям в Закавказье, Прибалтике, Средней Азии. Надо учитывать еще и то, что, будучи первым секретарем МГК КПСС, Ельцин был чрезвычайно популярен. Он критиковал курс партии, говорил о недостаточности реформ. Особенно людям нравилось то, что он объявил войну привилегиям. Говорил, что все должны быть равными, иметь достойные условия жизни. Люди искренне верили, что им нужен такой лидер.
— Руслан Имранович, после конца ГКЧП писали, что в то время, когда вы ждали штурма Белого дома, американцы прислали вам своего человека с какой-то аппаратурой, которая позволяла перехватывать сообщения по закрытым каналам военной связи и даже блокировать их. За эту услугу впоследствии им отдали схему подслушивающей аппаратуры в американском посольстве. Так ли это?
— Не думаю. Насколько мне известно, Бакатин по собственной инициативе передал американцам схему подслушки. Возможно, он советовался с Горбачевым и Ельциным. Но никаких «особых» сведений за три «августовских дня ГКЧП» американцы нам не передавали. Я это знаю точно, тогда в эти дни ничто не могло пройти мимо меня.
— Но тогда поступок Бакатина должен расцениваться как предательство, и он должен быть привлечен к суду.
— Не думаю, что сегодня кто-нибудь станет ворошить эту историю. Впрочем, я могу быть и не в курсе дела, может быть, он получил приказ. Что касается американца с «секретными ящиками», который якобы прибыл в Белый дом, то, повторяю, этого не было. Хотя сведения из американского посольства мы получали. Нас предупредили оттуда, что в ночь с 20 на 21 августа будет штурм.
— Но это же вмешательство во внутренние дела, не совместимые со статусом дипломатического представительства.
— Всякое вмешательство извне бывает тогда, когда ты сам этого желаешь. Помню, в ту ночь ко мне пришли Лужков (с женой) и Попов. И вдруг врывается Коржаков и кричит: «Руслан Имранович, вам срочно надо пройти к Ельцину». Я бросил гостей и бегом по коридору. Влетаю в кабинет, Ельцина нет, Коржаков провел меня в комнату отдыха, оттуда вела дверь к лифту. Спускаемся, затем вбегаем в гараж, там вокруг большой машины расхаживают люди, среди них и Ельцин. Он мне говорит, что американцы предупредили: с минуты на минуту ожидается штурм. Нам надо садиться в машину и прорываться в американское посольство, договоренность на этот счет достигнута. Я сказал, что жизнь президента России надо спасать, но сам я никуда не поеду, поскольку в Белом доме 300 депутатов и сотни наших сторонников. Я не могу оставить депутатов. После этого я вернулся в свой кабинет. Борис Ельцин тогда отказался бежать.
Честно говоря, ни в какой штурм я не верил. Накануне мы вместе с Силаевым и Руцким передали в Кремле ультиматум Лукьянову. Председатель Верховного Совета СССР не был участником ГКЧП, и с ним можно было иметь дело. О чем я и сказал в нашем центральном штабе. Ночью, когда стали поступать сообщения о готовящемся штурме, я дважды с ним говорил по телефону, звонил и Крючкову, и меня заверили, что никакого штурма не будет. Я поверил Лукьянову.
— Зачем же тогда арестовали Анатолия Ивановича, если он не участвовал в ГКЧП?
— Чтобы обезглавить союзный парламент и захватить власть. Я был категорически против ареста Лукьянова, чем вызвал большое недовольство даже не столько у Ельцина, сколько у его «добровольных советчиков», которые расплодились мгновенно после разгрома ГКЧП.
— А кто принимал решение об его аресте?
— Прокуратура. Генеральным прокурором тогда был Степанков. Но советовали приближенные Ельцина. Кстати, Коржаков тогда не имел на председателя ВС никакого влияния. Формально он находился в моем подчинении. В соответствии с решением Съезда за охрану председателя ВС ответственность нес я. Я договаривался с Крючковым о выделении оружия его подразделению, выколачивал у него машины. Ельцин, кстати, был в ту пору весьма скромным. Я помню, когда мы утвердили штатное расписание, этот отряд охраны должен был составить 60—70 человек. Он сказал: 12 мне хватит. Я не специалист, но и то понимал, что 12 человек не справятся. С трудом настоял на первом варианте.
— После подавления путча была запрещена КПСС и начались расправы...
— После победы многие хотели крови, расправ, «охоты на ведьм». В приверженности ГКЧП обвиняли виновных и невиновных. Снимали указом президента. Многим я помог, много раз удавалось убедить Бориса Николаевича в том, что того или иного человека оклеветали, и указы отменялись.
— Можно сказать, что в 1991 году произошла буржуазная революция?
— Несомненно. Я не был против буржуазной революции, но с условием социально ориентированного рынка: сильное государство, бесплатные медицина, образование, обучение, помощь бедным, «мягкое», плавное вхождение в систему конкурентной рыночной экономики. Я хотел создать модель типа нэповской. На новой основе, приближенной к шведской, частично к германской модели эпохи Л. Эрхарда. То есть сохранить мощный государственный сектор в ведущих отраслях экономики и параллельно стимулировать развитие частного, конкурентного сектора. На первых порах мы с Борисом Ельциным на этот счет достигали взаимопонимания. Я говорил: «Нельзя нам сейчас приватизировать тяжелую промышленность, нефть, газ, ВПК». Он: «Почему?» — «Да кто купит? Вы купите?» — «Откуда у меня такие деньги?» — «А что, наши кооператоры — миллионеры? Сколько стоит средний завод — вы же лучше меня знаете. Откуда они возьмут деньги? Они обманут нас с вами, возьмут в наших банках те же бюджетные средства. И на них выкупят госсобственность, а затем пустят по миру заводские коллективы, растранжирят...»
Он соглашался, что так оно и будет, и тоже предлагал не спешить. Мы решили, что вначале будем стимулировать развитие частного предпринимательства. Признаем принцип частной собственности. Будем посылать тысячами ребят за границу, чтобы они усвоили, что такое рынок, что такое маркетинг и т.д. Он соглашался, загорался. Потом приходили к нему другие люди, и все шло наоборот. Появлялись указы, часть — в противоречии с законами. Но все равно я мешал необдуманной, «волновой» приватизации, а вместе со мной и Верховный Совет. Эти помехи были устранены, когда в 1993 году российские танки расстреляли российский парламент.
«Русское воскресение»
