Чего только не придумывают, чтобы удлинить человеческий век. Тысячи и тысячи изысканий, опытов, трактатов, советов. От рассчитанной в «самых современных лабораториях мира» дозировки физических нагрузок, сбалансированного профессорскими умами питания до регулярных январских прогулок босиком и в одних трусах вкупе с обязательным ежедневным стоянием на голове: непременно — в правом восточном углу комнаты и за два часа до обеда. Человечество жаждет жить дольше. Только вот настоящего рецепта долголетия пока никто не изобрел. Возможно, потому, что обычно на первом плане у ученых (и не очень) геронтологов — лишь физическая суть человека. А ведь есть еще и суть духовная.
...Солнце неторопливо вкатывается за горизонт. Утомленные, почти осязаемые лучи окрашивают деревню хрупкой розовостью. С пастбища медленно бредет стадо. Лениво хлопает ременный кнут пастуха. Воздух пропитан потрясающим, ни с чем не сравнимым запахом прогревшейся за день, взбитой сейчас копытами буренок уличной пыли и еще не сдоенного из грузного вымени парного молока.
Дед Марка сидит на лавочке возле забора. У него, по его же словам, «кроў ужо халодная». Поэтому — в фуфайке, ватных стеганых штанах, серых валенках и видавшей виды шапке–ушанке. Молча смотрит на заходящее солнце, на стадо, на пастуха. И курит «козью ножку», набитую самосадом. Табак на небольшой грядке под окном специально выращивает Маркина сноха. Мы, сопливая босоножь, носимся озорной оравой и хором дразним деда: «Марка, Марка — смажаная скварка!» Дед улыбается беззубым ртом и незлобиво грозит прокуренным желтым пальцем. Наполненные блеклой голубизной глаза его светятся ласково и тепло.
Дед Марка самый старый и в деревне, и во всей округе. Живой интерес он вызывает не только у несмышленых пацанят, но и у степенных мужиков. Иногда, обычно под хмельком, они подсаживаются на лавочку к старику и задают один и тот же вопрос: сколько может прожить человек? «А колькi наважа (наметит. — Авт.) сабе, столькi i пражыве», — отвечает дед Марка...
Над этой удивительной и кажущейся странно–наивной «философией» я задумался лишь много лет спустя. Когда пришло время размышлений над сутью человеческого существования и отмерянным небом каждому из нас веком. Попросил маму рассказать про деда Марку и его жизнь. Оказалось, что была эта жизнь в общем–то очень даже обычной. Работал человек от рассвета до заката. Пахал, косил, хлеб сеял... Дом построил. Двоих сыновей воспитал. Ел–пил, что земля его, его предков и потомков давала. По воскресеньям, как и все, ходил в церковь. В праздники выпивал, иной раз — прилично. Ну и курил. Тот самый самосад. Когда силы стали покидать, сидел Марка по большей части дома (жил со старшим сыном, невесткой и внуками). На улице появлялся лишь летом. В любимый им предзакатный розовый час. Когда медленно тянулось с пастбища сытое деревенское стадо, пахло нагретой пылью и парным молоком. Отличался он от прочих, пожалуй, лишь одним — характером. Был нешумным, рассудительным. Никогда не употреблял бранные слова. Ни с кем не ссорился, старался других помирить. Не держал в душе обид. И все время повторял: «Будзе цiха — не будзе лiха». Вот, собственно, и все.
...Последнюю страницу жизни, по рассказам близких, он перевернул так же спокойно и достойно, как и все предыдущие. Солнце ушло за горизонт, коровы — по дворам. Старик возвратился в хату, переоделся в свежее исподнее, лег на кровать, сказал: «Памiраць буду» — и навсегда смежил свои когда–то пронзительно–голубые глаза. Было деду Марке 103 года...
Советская Белоруссия №110 (24247). Вторник, 18 июня 2013 года
